Вы судите по костюму?

Когда Оскар впервые увидел Кейт Уолкер, его мысли задержались на ней всего долю секунды и затем обратились к другим, более важным вещам: к его драгоценнейшему поезду, к его чутким чудны́м механизмам, не знавшим пока невзгод, путешествий. В тот день автоматон почти с трепетом осматривал каждую видимую деталь, и каждая из них была на своём месте, готовая идеально, с дьявольской точностью выполнить свою работу. Шестерёнки внутри Оскара, маленькие поршни, шарниры. Они точно пели, лицезрев весь порядок и смысл конструкции, её величавость, помпезность… Откуда он знал эти слова? Но не все детали, увы и ах, были на своём месте. Кейт Уолкер не знала своего места, но упрямо желала найти его. О дýхи, сколько раз, сколько раз она протягивала ему оливковую ветвь и брала за руку, вела в ей одной открытые миры. И всегда была так упорна в этом плане, так вспыльчива и обидчива. «Я должен сторожить поезд!» — восклицал каждый раз Оскар, а женщина, эта нестерпимо упёртая женщина лишь качала головой, и её глаза выражали не то обиду, не то снисхождение. Впрочем, однажды автоматон пожалел, что не пошёл вслед за Кейт к мрачному заводу и остался глазеть на рабочего с серпом и молотом над линией путей: Оскар потерял руки, которые ему с трудом вернула мисс Уолкер и прикрутила на место мадам Романская. Она была невероятно вежлива с ним, но в ответ на горькие жалобы машиниста просто смеялась. — Все женщины упёрты, мой дорогой страж! А потом они читали книги. Аралабад встретил путников солёным ветром и скрипом колёс, звонким смехом Кейт Уолкер, которая только вернулась из отеля, держа в руках игрушечного мамонта. Когда женщина взяла руку автоматона, тот промолчал и дал себя увести, но его беспокойство нарастало по мере отдаления от поезда. Оскар уже не раз спрашивал её, куда же они идут, и вслух переживал о сохранности состава, а Кейт Уолкер улыбалась подобно «Джоконде» Леонардо да Винчи, и вела его на усыпанный солью пирс, и всё прощалась, прощалась… Прощалась… Автоматон замер. Он никогда не видел фотографий, фотокарточек и этого старца на них, но они и не нужны были, чтобы дать Оскару понять, кто перед ним. Всё его нутро, увековеченное в металле, задрожало от трепета перед величием Творца, придумавшего его и поезд, это прелестное, чуткое существо со своей душой, большой и горячей как паровой котёл. Но что-то было не так. И когда старик, опершись на его металлическую, твёрдую руку, смотрел на него изумлёнными глазами, точно ребёнок, Оскар понял, что именно. В его механическом сердце как-то нехорошо провернулась одна несчастная шестерня, и он вспомнил Булгакова, которого цитировала ему Елена, пока прикручивала на место «руки виртуоза». «Вы судите по костюму? Никогда не делайте этого, драгоценнейший страж! Вы можете ошибиться, и притом весьма крупно». Булгаков был прав. Елена была права. За лёгкой демисезонной курткой из секонд-хэнда, за дипломом юриста и красивым личиком Кейт Уолкер скрывался светоч, светлая сущность, самоуверенная и целеустремлённая. Всё это время Кейт помогала ему, хотя не должна была этого делать. Она собрала ему ноги, вернула открученные руки и вселила надежду. Она не стала смеяться над его желанием увидеть Творца, но не того, кто собрал, а того, кто выдумал, вложил частичку себя в дьявольски точные чертежи, вложил кусочек души, большой и горячий как паровой котёл. Она пообещала, пообещала помочь и смогла, смогла привести его к Создателю. Она была на своём месте. Всё это время. Но было поздно. Кейт Уолкер улетела в свой чёртов Нью-Йорк, в мир, где ей не было места. Оскар опоздал. Механизм города, где гибнут мечты, испортит его Кейт Уолкер, его недостающую шестерёнку, любимую пружинку, гвоздик, соединяющий стрелки часов. Послышался шум двигателей где-то высоко в небе, за ним — шорох ткани: старик Форальберг обнял своё дитя и закрыл глаза, как будто задремал или сощурился в блаженстве. Оскар поднял голову и взглядом проводил самолёт. На кончик носа машиниста упала снежинка и тут же растаяла. В Аралабаде пошёл снег. А Кейт Уолкер всё никак не возвращалась.