* * *
Пребывая в совершенно непонятном настроении, Дэш, погружённая в свои мысли, медленно шла по знакомому парку — она сама не могла объяснить почему ноги принесли её именно сюда, но что-то говорило ей о правильности этого выбора. Устало опустившись на деревянную лавочку, она, пытаясь заглушить надоедливый визг птиц, спросила, обращаясь к пустоте: — Почему столько людей оказываются лицемерными лжецами? — Потому что они умны и понимают: двуликость, а порой и многоликость в нашем мире — единственная возможность твёрдо стоять на ногах. Рэйнбоу дёрнулась, услышав этот знакомый холодный голос, и быстро повернула голову в его сторону. Растрёпанные синеватые волосы, безразличное выражение лица и книга на коленях. Сомнений быть не могло — это он. — Ого, — с деланным восхищением протянула Дэш, — да наш сэр Ледяное Великолепие соизволил подать голос! — Иначе ты бы вряд ли отстала, — он не оторвал взгляда от раскрытой книги. От такого заявления Рэйнбоу перекосило. — Да я вообще не к тебе обращалась! — уязвлённо буркнула она и отвернулась. — Допустим, — пожал плечами парень и замолк. Дэш никогда не любила тишину — ей казалось, что слова прогоняют смерть, заставляют бежать ту прочь до тех пор, пока человек не замолчит. Она не боялась ни темноты, ни тесных комнат, пока улавливала хоть какой-нибудь, пусть даже слабый звук. Когда же тишина опутывала своими сетями всё вокруг, Рэйнбоу становилось страшно. — Ты действительно так считаешь? Ну… про лицемерие? — глупый вопрос, ответ на который может спасти от безумия одним своим звучанием. — Я, знаешь ли, привык говорить то, что думаю. Хоть это и плохая привычка. — Это ещё с чего? — изумилась Дэш. — Понимаешь, — сухость в голосе собеседника превратилась из отстранённой в снисходительную, — то, что я думаю, часто противоположно тому, что люди хотят услышать. — Революционер? — Реалист, — покачал головой он. Дэш искренне рассмеялась. Тучи, недавно так и норовившие сгуститься над её головой, растворились, оставляя после себя ощущение странной, как и вся земная жизнь, лёгкости. Парень пожал плечами и вновь зарылся в страницы. — Как я могу тебя называть, чудище? — всё ещё хихикая, выдавила из себя Рэйнбоу. — Я уже однажды говорил тебе, что друзей заводить не планирую, — с новым, уже враждебным холодом в голосе, проговорил собеседник. — Ну надо же к тебе как-то обращаться! — ответила Дэш. — Лучше не обращайся вообще никак и оставь меня в покое. Рэйнбоу поражало отсутствие выражения на лице собеседника. Даже последнюю фразу он сказал, не выказав никаких признаков присущего случаю раздражения. Парень, будто сделанный из чистого льда и оживлённый неизвестной силой, казалось, даже конец света встретил бы без каких-либо эмоций, не дрогнув ни единым мускулом. В глубине души Дэш завидовала ему — сейчас она готова была отдать многое только за то, чтобы не чувствовать постоянно сдавливающую горло горечь, каждый день заставляющую её метаться, словно птица в клетке, пусть ценой этому и была бы утрата прочих чувств. — Как тебе удаётся всё время сохранять такую безразличную физиономию? — наконец спросила она. — У меня такое ощущение, что ты просто пытаешься поддержать разговор, — холодно сказал ледяной юноша, — так вот не надо этого делать. — Мне действительно интересно, — в глубине души Рэйнбоу было совестно за то, что она всё не оставляла парня в покое, но Дэш безоговорочно предпочитала угрызения совести тишине, сдавливающей сердце и ломающей рёбра. — Я просто отказался от оценочного суждения. И снова он заставляет девушку чувствовать себя полнейшей тупицей. — Как это? — тихо спрашивает она, вновь сжимаясь от снисходительного холода, которым пахну́ло от парня. — Нам хорошо, когда мы чувствуем, что наше общее состояние улучшается, — сухо объяснил юноша, — и наоборот. Отказ от оценочного суждения влечёт за собой отказ от понятий «лучше» и «хуже», а соответственно и полное отсутствие проявлений низости, которые люди назвали «эмоции». Дэш сглотнула. — Но ведь тогда ты перестаёшь быть человеком! — робко попыталась возразить она, ощущая, как лёгкий холодок снисхождения, исходивший от собеседника, превращается в мороз презрения. — Верно, — наконец кивнул юноша, — тогда ты перестаёшь быть человеком, становясь на ступеньку выше, однако людям, тонущим в пучине собственного невежества, невдомёк. Эти глупые, озлобленные на весь мир существа ненавидят совершенствование и готовы на всё, лишь бы не пустить наверх и других. Они говорят: «не убий», ведь без этой заповеди их, недостойных существования, давно бы стёрли в порошок сильные мира сего, открыв другим путь ввысь. Рэйнбоу ощутила, что боится этого человека, боится его слов, ведь в глубине души она понимала — это правда, но признание этого стоило бы ей рассудка. — Н-но ведь убийство — это действительно плохо! — дрожащим голосом возразила она. На минуту на лавочке воцарилась гробовая тишина. Время тянулось для Дэш медленно и противно, словно её протягивали через резиновый шланг, сдавливая грудь и не давая дышать. — «Это сидит в натуре человека — не любить ближнего и получать удовольствие от причинения страданий», — наконец тихо ответил собеседник и после секундного молчания добавил: — Бернард Вербер. Девушка медленно поднялась на негнущиеся ноги и, шатаясь, понеслась домой. Она снова позорно покидала поле боя. В глубине души Рэйнбоу понимала: юноша прав, но признание этого повлекло бы за собой обвал. Обвал того, что накопилось внутри Дэш за всю жизнь. Обвал мировоззрения и самосознания. Она не могла бегать от правды вечно, но думать об этом не хотелось. Девушка просто бежала, беззащитная и потерянная.* * *
Нет, она определённо мазохистка. Каждый раз после общения с тем парнем ей приходилось сбегать, чтобы не сойти с ума, так почему же к нему так тянет? Дэш мерила шагами комнату, нервно грызя ноготь. Конечно, он по большому счету был прав, однако верить ей не хотелось. Или хотелось? Рэйнбоу зашипела, пытаясь заглушить крик собственных мыслей, но их зов был сильнее. Он тянул девушку в пучину усталости, усталости от самой себя. Казалось, от Дэш отделилась её часть, некогда задушенная и брошенная в дальний угол сердца, но ныне восставшая из мёртвых, и готовая, словно мессия, повести заблудшую душу по пустыне к оазису истины. — Я помогу тебе переродиться, — звала она, — стать другой, новой Рэйнбоу. — Я не хочу! — стонала девушка, оседая на пол. — Оставь меня! Дэш чувствовала, как половинки её души борются, сражаясь за право помочь ей. Она больше не могла ясно думать, в голове с бешеным свистом носились обрывки мыслей: «…бежать!..», «…помощь!..». Повинуясь их мольбам, девушка выбежала на улицу навстречу холодному январскому ветру. Она не знала, почему ноги несут её туда, где ей вряд ли помогут, но свист в голове заставлял девушку покорно повиноваться своей воле. Рэйнбоу бежала, едва видя, куда направляется, ощущая, как сильно она ненавидит эти улицы, этих пешеходов, это пустое, ничтожно низкое небо. Беззвучный крик отчаяния разрывал её внутренности и выжигал остатки разума; сердце крошило грудную клетку, стремясь вырваться из заточения. Дэш ни на что не надеялась. Она просто бежала. — Прошу… — прохрипела девушка, падая на ледяные от снега доски до боли знакомой лавочки. — О чём? — холодно осведомился сидевший подле неё юноша. — Говори! — отчаянно взмолилась Дэш. — Просто говори! В воздухе повисло молчание, поглощающее и разлагающее. А затем он заговорил. Его ледяной голос был единственной вещью, которая ещё связывала Рэйнбоу с реальностью, и она ухватилась за него, словно утопающий за тонкую соломинку. — «Беги, мой друг, в своё уединение! Я вижу, ты оглушён шумом великих людей и исколот жалами маленьких. С достоинством умеют лес и скалы хранить молчание вместе с тобою. Опять уподобься твоему любимому дереву с раскинутыми ветвями: тихо, прислушиваясь, склонилось оно над морем…» Дэш молча слушала, внимая каждому слову и ощущая, как разум медленно возвращается к ней. Внезапное спокойствие, накрывшее её с головой, заморозило, покрыло ледяной коркой внутреннюю борьбу и медленно, по кусочкам, собирало разорвавшуюся душу воедино, сшивая обломки нитями слов. Страх и боль вытеснялись из сердца новым чувством — чувством благодарности. — Спасибо! — тихо шепнула Рэйнбоу, когда голос юноши замолк. — Я сделал это не потому, что хотел помочь, — холодно отозвался тот. — Почему же в таком случае? — полюбопытствовала Дэш. — А ты бы отвязалась от меня, не выполни я твою просьбу? — ответил он вопросом на вопрос. В иных обстоятельствах Рэйнбоу бы оскорбилась от подобного заявления, но она просто не могла дуться на того, кто буквально только что спас её рассудок от, казалось бы, неизбежного помутнения, не важно, какими стремлениями он руководился. Она просто отмахнулась от неприятной фразы как от назойливой мухи и, пытаясь поддержать разговор, спросила: — То, что ты говорил… откуда оно? Вместо ответа юноша, не отрывая взгляда от страниц, дважды стукнул по обложке книги. — Получается, всё это время ты читал мне вслух? — фыркнула Дэш. — Какая романтичная, однако, вышла ситуация. Он не ответил ничего. Казалось, он пытался вычеркнуть Рэйнбоу из своего окружения, сделать вид, что её, этой приставучей особы, нет и не было никогда. — Раз не желаешь, можешь не говорить своего имени, право твоё, — тем временем продолжала Дэш, — но моё-то тебя не интересует? — Если не хочешь, чтобы я проклял тебя и всю твою фамилию до пятого колена за назойливость, лучше воздержись от разглашения подобной информации. А ещё лучше, постарайся не приставать к людям. Рэйнбоу улыбнулась: — Предлагаю сделку: я не докучаю тебе своими разговорами, а ты продолжаешь читать мне вслух. — …я так понимаю, других вариантов у меня нет, — через минуту сухо констатировал юноша и, помолчав, вновь заговорил, навевая ледяное спокойствие. Дэш закрыла глаза и осторожно положила голову на его плечо.* * *
— Как ни приду, ваше ледяное высочество уже здесь. Ты вообще когда-нибудь отсюда уходишь? Приветливо улыбнулась Дэш, присаживаясь рядом с уже столь знакомым юношей, имени которого девушка так и не смогла узнать. Он вновь не удостоил её ответом, но Рэйнбоу уже привыкла, ей даже нравилась его немногословность. Юноша, словно гиря на весах, уравновешивал её, не давая чаше Дэш обрушиться под весом слов. Его ледяное спокойствие передавалось и ей, не давая потерять те жалкие остатки самой себя, которые ещё держались в её теле. Навязчивые мысли, давно не дававшие девушке житья, отступали при первых звуках речи юноши. Он был ей лекарем, сам того не зная, и даже не подозревая, какую значимую роль играет в жизни радужноволосой девушки. Хотя даже если бы он и понимал это, вряд ли Рэйнбоу смогла это узнать: этот парень всегда был холоден, успешно заменяя оттенками веющего от него холода, - презрительными или снисходительными, флегматичными или досадливыми, - любые существующие в мире эмоции. Она думала, что юноша просто интересен ей, пока медленно нарастающее с каждым днём, клокочущее и щекочущее чувство в груди не стало её верным и единственным спутником, вытесняющим всё остальное. Теперь Рэйнбоу понимала, что с ней происходит и отчаянно пыталась бороться с проявлениями низости, порождённой её сознанием, но всё было тщетно. Она часами твердила себе, что любовь — это сострадание, а сострадая, ты сам слабеешь, но чувство внутри неё только усиливалось; она всячески пыталась отвлечься, и не могла. С каждым часом напряжение внутри росло и росло, пытаясь вырваться из клетки рёбер на свободу. Он снова что-то читал ей, расположив очередную книгу у себя на коленях, но она его не слышала. Любовь, это низкое, подлое чувство, захватила её сознание. Рэйнбоу больше себя не контролировала. С резкостью, неожиданной даже для неё самой, девушка прижалась к юноше и столь же стремительно прильнула к его губам. Доли секунды, проведённые в этом состоянии тянулись как-то иначе. А затем юноша, с неистовой, не присущей ему силой, вырвался из её хватки, и Рэйнбоу, лишившись опоры, рухнула наземь. Он стоял перед ней, полусжав пальцы правой руки в непонятном жесте. Глаза его метали молнии, а голос, вечно ледяной и безэмоциональный, теперь был насквозь пропитан чудовищной ненавистью: И я узнал, что это круг мучений Для тех, кого земная плоть звала, Кто предал разум власти вожделений. И как скворцов уносят их крыла, В дни холода, густым и длинным строем, Так эта буря кружит духов зла. Туда, сюда, вниз, вверх, огромным роем; Там нет надежды на смягченье мук Или на миг, овеянный покоем. Дэш не видела, куда делся юноша. Глаза её уже давно застилали слёзы.* * *
Всю последнюю неделю за окном светило яркое весеннее солнце, но Рэйнбоу этого не видела. Влажные дорожки слёз больше не пропадали с её щёк, а тёмная полупустая комната с зашторенными окнами давно стала её пристанищем. Девушка ненавидела, кляла себя за проявленную низкую слабость. Пыталась и не могла сбросить с себя тяжёлый груз, что тянул душу к земле. Она почти излечилась, но по собственной глупости вновь утратила свой мир, что когда-то не давал упасть в переливающуюся красками пропасть, несущую безумие. Несколько недель Дэш рыдала в темноте своей комнаты, проклиная себя и свою ничтожность. Она боялась возвращаться на то место, где некогда была излечена, но, осмелившись, увидела перед собой лишь пустующую шаткую лавочку. Рэйнбоу верила до последнего, каждый день приходя на заветное место, но никто никогда не садился рядом. Ни свой, ни чужой. Она тщетно пыталась уловить знакомые синеватые волосы, осматривая проходивших мимо людей. Казалось, эта лавочка существовала только для неё и того, чьего имени она не знала. За закрытыми дверями девушка часами корила себя, с ужасом понимая: она не сможет ничего изменить. Безумие серебристой змеёй медленно ползло по её телу, с каждым днём всё ближе подбираясь к горлу. Рэйнбоу уже не боролась — она не понимала, зачем. А однажды с улицы послышалась тихая, едва различимая грустная музыка, окутывающая всё вокруг холодным, едва ощутимым сиянием, заставив Дэш подняться с кровати и нетвёрдым шагом подойти к окну. Отодвигая тёмные тяжёлые шторы, она почему-то уже знала, что увидит его. Обрамлённое синеватыми прядями, знакомое бледное лицо, потерявшее остатки жизненной краски, смотрело на неё, навешивая на весь мир тяжёлую печать окружавшего его гроба. Вокруг него шли люди, погрязшие в тяжёлом унылом молчании, окончательным приговором звеневшем в воздухе. Рэйнбоу обмерла, неверящим взглядом смотря на того, кто некогда вытащил её из омута собственных навязчивых идей, дав вторую жизнь; на того, чьё присутствие успокаивало её душу, залечивая раны и ссадины; на того, кого она по своей глупости утеряла, теперь уже навсегда. Дэш не помнила, как она оделась, как вышла на улицу и как присоединилась к сопровождающим некогда исцелявшего её человека в его последний путь. Несколько долгих противных минут она шла в мрачном молчании, пока какой-то столь же мрачный мужчина не спросил её: — Ты его знала? Похороны — такое событие, на котором незнакомые люди уже не кажутся столь неизвестными. Каждый человек, добровольно разделяющий твою боль, оказывается для тебя таким родным. Рэйнбоу кивнула. — П-почему он умер? — тихо спросила она. — Рак поджелудочной железы, — вздохнул мужчина. — Он был слишком молод и болезнь была сильнее его. «Рак поджелудочной» — два слова и одна смерть. Дэш больше не надеялась, что всё происходящее — всего лишь глупый сон. Она уже не мечтала проснуться. Звуки чужой речи, объявлявшие диагноз, будто отрезали девушке что-то очень важное. Рэйнбоу больше не чувствовала боль, лишь чью-то ледяную хватку на сердце. Она не помнила, что было дальше. Кажется, кто-то отвёл её в сторону и посадил на коричневую деревянную лавочку. Такую же, как та, на которой она совсем недавно сидела вместе с её целителем.* * *
«Больной хочет ласки, ему нужно на что-то опереться» — писал Камю. В последнее время Дэш часто возвращалась к этим его словам. Словам, которые она услышала от ныне погибшего человека, такого же больного, но не требовавшего тех самых ласки и опоры. Он сам служил опорой для других. Рэйнбоу медленно подошла к старому деревянному столу и открыла один из его многочисленных ящиков, осторожно беря в руки пожелтевший измятый листок, на котором страшным врачебным приговором значилось: гебефреническая шизофрения. Дэш в который раз перечитала заученные наизусть слова. Она больше не боялась их. На лице девушки расцвела странная улыбка. Она разжала пальцы, и желтоватая бумажка, подхваченная очередным порывом сквозняка, медленно вылетела в окно. Рэйнбоу больше не сопротивлялась своей душе. Ей действительно пора было переродиться в новую версию себя, в Новую Дэш. — «Родство и единство душ узнаётся не по их слиянию, а по тому, как они разлучаются», — тихо прошептала она и, помолчав, добавила: — Фридрих Ницше.