Mon Angel (М17)

      Рано утром Вольфганг проснулся от того, что Антонио побежал к зеркалу. Тогда Амадеус и увидел крылья Сальери… Хоть они и были ненастоящие, лишь чёрным рисунком на спине, но поистине устрашали; они были дьявольскими. — Антонио, это правда крылья? — любопытный Вольфганг тут же подбежал к капельмейстеру.       Сальери понял, что это конец. Они с Моцартом провели ночь, но дальше одному из них не будет жизни. О, эта чудесная, сладкая первая и, увы, последняя ночь! Стоит кому-то узнать о крыльях — капельмейстера убьют. Просто сожгут, словно колдуна, дьявола, на костре. Есть много желающих занять его место.       В детстве Антонио очень грустил из-за того, что он не такой, как все. Родители каждый божий день, пока не придёт тьма и не укроет то, что должно быть спрятано, волновались, если кто-то увидит крылья, пока сын гуляет, пока заглянет к ним домой, потому всеми силами помогали это скрывать. Брат тоже понимал и помогал. Пришло время, и сам Антонио стал следить за этим. А также ненавидеть себя. Он никогда, никогда не делал зла никому, но был рождён с дьявольскими крыльями, которые будто перечёркивали всё его добро и ставили крест. — Не подходить к этому проклятому.       Были несколько людей, кто узнал о рисунке. Антонио случайно — он залез на дерево и повис вниз головой: рубашка спала и оголила спину. Эти люди и распустили слухи о том, что Сальери демон, сын сатаны и его суккуба.       Родители вскоре скончалась, и это очень сильно повлияло на Антонио. Он чувствовал вину, что это из-за клеветы на его семью в родном городе они не смогли больше терпеть. А виною этому был их проклятый сын. Тогда Сальери попытался первый раз свести счёты с жизнью, надеясь, что хотя бы брата, оставшегося родного человека, перестанут мучить. Но именно его брат, Франческо, был на стороне Антонио и относился ко всему терпимее и смелее. Он говорил самому Антонио и другим людям, что слухи не правда, когда у младшего уже не было сил спорить и верить, когда он лежал в пыли дороги и надеялся, что в этот раз синяков и царапин будет достаточно, чтобы он наконец умер.       Вскоре Франческо исчез: их пути разошлись в разных городах. Антонио в этот момент сломался. Зачем быть добрым, если все видят в тебе зло? Потребовалось много времени, но Сальери всё-таки стал дьяволом. После уехал из Италии, но изменить привычки уже не получалось. К счастью, в Вене о его крыльях не знал никто.       До этого момента.       Капельмейстер любил Вольфганга. Он был так прекрасен, так чист и красив, что его невозможно было не любить всем сердцем. Всё могло бы быть идеально: Антонио никогда не хотел показывать ему этот проклятый рисунок, даже не думал об этом — ночь бы скрыла его благой темнотой, как и их с Вольфгангом содомию. Но поздно об этом думать. Сальери сделал оплошность. Слишком доверился, забыл о тайне, не удержался и они с Моцартом были вместе, когда ранние лучи солнца осветили комнату. После Моцарт ушёл умываться, совсем сонно пробормотав «доброе утро, любимый».       И всё же Антонио был слишком подозрительным; Амадеус мог увидеть, просто не сразу сказать из-за сна, и Антонио кинулся к зеркалу, надеясь на что угодно, на святое небо или на то, что дьявол пожалеет его наконец, и крыльев уже нет. Но этим действием он и показал вернувшемуся Вольфгангу существование чёрного рисунка. — Нет… — Покажите, обернитесь, пожалуйста! — Забудьте об этом. Прошу… Сальери попытался надеть рубашку, но Вольфганг решительно забрал её и бросил в сторону. — Антонио, я всего лишь хочу посмотреть. Почему вы боитесь меня? — Моцарт по своей природе был слишком, слишком любопытный и уже был глубоко уверен в воцврившимся доверии между ними. — Я не боюсь. — Сальери судорожно вздохнул. Вольфганг тем временем рассматривал верхнюю часть крыльев, что немного показывалась на плечах. — Почему они чёрные? — продолжал интересоваться Моцарт. — Я дьявол. Разве не ясно? — холод в голосе; лёд, скрывающий всё — сейчас это казалось Антонио необходимым и единственным верным путём. Это будет конец… Такова цена его жизни: крылья лишают его всего, что он старается получить и бережно удержать — самому же потом приходится уничтожать это. — Вы не такой… Не такой, я знаю, — с солнечной улыбкой возразил Амадеус.       Антонио закрыл глаза руками. Ведь он сломан и говорит то, что когда-то отрицал. А Вольфганг…       Сальери обернулся, позволяя видеть Моцарту чёрные, как смоль, дьявольские крылья. А также несколько старых шрамов, словно Сальери пытался избавиться от рисунка, но четно, он был внутри него, на коже, которой зарастали раны. Каждое перо крыльев было до мельчайших деталей прорисовано, будто небеса вывели эти правильные линии. — Нравится? — ядовито спросил Сальери, надеясь на скорейший уход Амадеуса. Пусть бежит, бежит без оглядки, пусть ощутит ужас всем телом и не возвращается. — Да, — прошептал Моцарт и нежно провёл рукой по крылу, от чего Антонио вздрогнул, а после затаил дыхание. — Не больно? — Вольфганг провёл рукой по всей спине Сальери. — Нет. Это всего лишь рисунок. Метка дьявола. Подумайте, с кем имеете дело. Кто я теперь для вас? — капельмейстер засмеялся, надеясь, сыграть роль этого самого «демона», которым его видят, но вместо этого в голосе была многолетняя печаль. — Ночное проклятие. Я не позволю рассказать вам об увиденном кому-либо — умрёте. — Сальери, вы не такой, хватит! Это всё ложь.       В уголках глаз Антонио появились слёзы. Он поспешно вытер их и убрал руки от лица. Помолчав еще минуту, он выдохнув сказал: — Вы правы. — Антонио сломали второй раз. Сломали его лживую стену, будто бы он может запугать кого угодно, будто бы желает этого. В какой-то мере он был даже благодарен. — Я не могу убить вас. Не могу защититься, вы видите меня насквозь. Но Вы можете убить меня. Вам только стоит сказать, что у меня дьявольская метка, и ваш соперник будет тут же устранен. Подумайте, сколько людей хотят занять моё место. У меня нет шансов, Вольфганг, уж лучше вы займите эту должность, чем кто-то другой. — Стараясь не потерять самообладание от отчаяния, Сальери обернулся к удивлённому Моцарту. — Так чего же вы ждёте? Я сейчас совершенно беззащитен. — Он развел руки в стороны. — Я даже не успею сбежать и спрятаться, если сейчас вы пойдёте за священником или инквизитором.       Была долгая минута тишины. Антонио чувствовал, как по щекам текут слёзы, но успокоиться не мог и перестал пытаться. Он принял своё поражение, но всё же: как низко, противно — плакать перед соперником и в той же мере перед любимым человеком, который не должен был всё это знать. И главное, из-за чего? Такому как Сальери, проклятому, бояться смерти глупо. Она всегда была за его спиной, всегда напоминала, что его ждал ад с самого рождения. — Зачем мне это?.. — всё ещё шокировано спросил Амадеус. — Зачем мне убивать вас? Антонио, как вы могли такое подумать? — поражённо спрашивал он. — Ваши крылья, они… они красивые. Я лишь хочу любоваться этим рисунком, который будто сам Бог нарисовал, но к сожалению перепутал краски: белый и черный.       Теперь Антонио плакал от счастья. Впервые его не называли нечистью, не пытались прижать к полу, надеясь отправить дьявола в преисподнею, впервые его приняли таким, какой он есть. А после была боль. Сильнейшая, какой Антонио никогда ещё не чувствовал, которая поглотила его всего целиком, а особенно место, где должны быть крылья. Настоящие крылья. Сальери почувствовал, как настоящие мягкие перья стали щекотать спину, как стало тяжело держать на себе материализовавшуюся метку дьявола. Как теперь это скрывать?! Капельмейстер обречённо взглянул на Вольфганга, а после беглым взглядом пронёсся по комнате и нашел нужную вещь. — Это конец… — прошептал Антонио, готовый кинуться к столу за ножом и убить себя в это же мгновение. — Мой ангел… — тем временем восхищался Моцарт. — Антонио, посмотри же!.. Посмотри, слышишь! — Вольфганг обнял капельмейстера и повернул его к зеркалу. — Белые, видишь, они ангельские!