I missed ya

       Максанс заявился без повода. Просто так. Просто соскучился.       Максанс, которого, кажется, целую вечность назад Акс смог выгнать, вышвырнуть за дверь после истерик, криков и сорванного голоса.        Максанс, которого Орьян не хотел больше видеть, но тот, который извращенно выбивал из его головы все мысли, изощрённо издевался.        От Максанса пахло травой сильнее обычного. А ещё веяло лёгкой вонью дешёвого алкоголя.        От Максанса пахло Максансом.       Тем самым, что когда-то лежал рядом, пропитывая собой постельное бельё.        Тем самым, что когда-то разучился быть нежным в этих стенах.        Тем самым, чьё дыхание отдавалось вибрацией в собственной груди.        Они будто не виделись целую жизнь взорвавшейся только что вселенной.       Они сами будто взорвались, лишь столкнувшись вымотанными глазами. — Что ты...— выдавливает Аксель, ошарашено рассматривая знакомую фигуру перед собой. — Я соскучился,— перебивает его Фовель, а его подавленный голос с хрипотой от выкуренной травы заставляет сердце Орьяна предательски остановиться на пару мучительных секунд.— Пустишь? И одного взгляда оказывается достаточно.        Кажется, их, блять, совсем не заботит то, что они упали на пол, путаясь друг в друге.       Кажется, их совсем не волнует абсурдная пошлость этой их игры, которую они всё никак не могут проиграть.        Или уже проиграли?       Кажется, Орьяну ну совсем похуй на вяжущий привкус алкоголя и собственной крови во рту, а Фовеля вообще не ебёт то, как жалостливо и придушено младший стонет в поцелуй, умоляя.        Макс небрежно подхватывает голубоглазого за бёдра, заставляя обвить ноги вокруг своей талии, и кое-как доносит до кровати, по пути ударяясь почти об каждую стену квартиры, больно припечатывая к ним изнывающего парня.        Они трахаются, и Фовель смотрит жадно, затуманено, как на жертву.        Потому что он, блять, так чертовски изголодался по этому виду. По его прикрытым глазам, искусанным в кровь губам, сдвинутым бровям.        Он просто безобразно красив. Незаконно. Убийственно.        Они трахаются, и Фовель затыкает рот Орьяна ладонью.       Потому что слышать его стоны невыносимо. Потому что они доводят до исступления. Потому что его голос настолько неописуемо экстазный, что даже порой кажется отвратительным. Выворачивающим наизнанку, а затем возвращающим в обратное положение, чтобы снова вывернуть, оставляя растяжки на теле.        От его голоса хочется выть и сильнее вбиваться в до тошнотворного прекрасное тело, набирая бешенный темп. Хочется потерять контроль и просто задушить его.       Просто обвить пальцы вокруг тонкого, бледного горла, из которого еле-еле вырываются на свободу пошлые, но такие невинные, звуки, и сжать так сильно, чтобы услышать в них больше мольбы о пощаде. А затем не услышать совсем.        Его голос хочется вдохнуть, словно дым сигареты. Затянуться до упора и растворить в своих лёгких, которые становятся зависимыми от этого никотина.        Его хочется поглотить. Отнять у него всё, всё нутро, всё естество и поселить в себе. Хочется высосать его душу, целуя мучительно, затяжно.       Эта зависимость хуже любой другой. Это желание хуже раковой опухоли.        Аксель сейчас так не хочет быть послушным. Кусает ладонь Макса, зажимающую его рот. Фовель шипит, разъярённо удивляясь такой выходке.       Максанс выходит из него, заставляя недовольно скулить, словно собачонка, которой наступили на хвост. Он обожает тщеславно смотреть на то, как извивается под ним от нетерпения этот милый мальчик, который иногда может быть ещё той занозой в заднице. Тот мальчик, который язвит всем, но никогда не посмеет с ним.       Макс расплывается в самодовольном оскале, а затем хватается за хрупкое тельце так сильно, оставляя следы от пальцев, толкает, небрежно переворачивает Орьяна на живот, отвешивая сильный шлепок по ягодице, на которой мигом расцветает розоватый след от ладони.        Чёрт, как же Фовель сейчас жалеет о том, что его руки–это не раскалённая сталь. Так след запечатлелся бы на бледной коже надолго, оставляя клеймо, знак принадлежности только ему, а стоны превратились бы в рёвы и слёзные крики.        Кто-то скажет, что Фовель псих. Ну просто конченый придурок. Маньяк, от которого нужно убегать, не оглядываясь. Но Аксель никогда не позволит себе согласиться с этим. И даже специально споткнётся по дороге к свободе. Чтобы только вот так, как последняя сука, постанывать под ним. Чтобы только ощущать его внутри каждой клеткой.        Акс зарывается лицом в подушку, закусывая ткань, чтобы не заорать на весь блядский Париж, когда Максанс заводит его руки за спину, стискивая запястья, а затем резко входит, начиная рвано двигаться в бешеном темпе.        Фовель рычит, врезаясь зубами в плечо Орьяна, который, кажется, просто отключился от происходящего, потому что этот спектр ощущений ну просто невозможно выносить.        Фовель перемещает руку выше, сначала утешительно поглаживая по спине, и сжимает заднюю часть шеи Орьяна так, что там, кажется, прохрустели все позвонки.        Фовель ставит еле сохраняющего сознание Орьяна на колени, больно потягивая за волосы.       Аксель чувствует себя резиновой куклой из секс-шопа. Но ему так нравится, как виртуозно Максанс крутит им. Как оставляет синяки на теле. Как жестоки его прикосновения. Как он буквально вдалбливается в него до потери сознания. И он готов окончательно отключиться сейчас. Упасть без сил. Сдаться. Он стоит на грани. Ходит по лезвию ножа, но не позволит себе потерять. Он не позволит себе упустить даже секунды того, что вытворяет с ним этот чёртов Максанс Данэ-Фовель. — Ты больше никуда не уйдёшь,— рычит Фовель, входя резко, так, что громкий шлепок кожи об кожу раздаётся эхом на всю комнату.— Никогда,— в полузабытьи яростно шепчет он, продолжая движения.        И Аксель повторяет последнее слово, как мантру, как заклинание, как молитву. Хватается за него, словно за единственное спасение от испепеления. Вгрызается зубами плотно, будто в чужую гладкую кожу.        И Аксель никогда больше не сможет отпустить его. И никогда не сможет заставить почувствовать то, что чувствует сам. Но он согласен и на это. «Теперь, когда я здесь, в твоих руках, ты будешь любить меня так сильно, как я хочу? Столько, сколько я хочу?»        Они достигают пика и, кажется, видят своё общее северное сияние перед заплывшими глазами. Максанс обессилено падает на Орьяна, который, кажется, настолько вымотан, что вот-вот провалится в пропасть безрассудного сна. И это всё, кажется, идеально, чёрт возьми.        Это слишком. Этого наслаждения слишком много. Настолько, что его трудно выдержать. Настолько, что оно причиняет боль. Настолько, что может даже убить однажды. Такой же выцветшей ночью. — Прости,— шепчет Максанс, рассматривая припухшие губы, расцветающие синяки и царапины на фарфоровой коже, следы от пальцев на запястьях и шее и отпечатки собственных зубов.        Он так невинно касается изувеченных губ большим пальцем, будто и не было всего этого. Будто и не было этой ночи до отвратительного прекрасной. Будто все эти отметины на теле принадлежат не ему.        И Аксель готов простить ему всё, что угодно. — Я люблю тебя,— на грани слышимости проговаривает Орьян, но Максанс слышит. Всегда слышит его. Акс, словно котёнок, льнёт к тёплой груди, утыкаясь в неё носиком и устало закрывая глаза. И Фовель готов сжечь дотла всю чёртову вселенную за эту картину. — Я люблю тебя,— вторит он ему.