take a sleep, babe

Урарака спит хрен знает как. Вот сейчас прижимается всеми причинными местами, суёт ему макушку в морду, а кончики пальцев так и подрагивают, щекоча Бакуго голый бок. Но тут ни пошевелиться, ни подвинуться. Ибо эта ж дура встрепыхнётся, отлезет на другой край кровати сильной-независимой, уснёт, а потом прикатится обратно, и всё по новой. Поэтому Кацуки лежит и не пиздит, пересчитывая всё то количество каштановой волосни, что лезет ему в рот и нос. Пахнет Очако одурительно — какой-то странной смесью ментоловой пасты, хозяйственным мылом и совсем едва заметным лесным орехом. Вроде сочетание — хуйня, но по рецепторам хлещет не по-детски. И не виделись они месяца два, пока Бакуго гонял на задание через три префектуры и обратно. А как приехал, так у этой мешки под глазами, походка зомбака и улыбка кривая-кривая, что Бакуго без разговоров её в одеяло завернул. Очако что-то побуркивала сонно-сладко, пока залазила ему под бок, что ей без Кацуки спится совсем плохо, а то он сам не видит. Теперь наглючая и счастливая разлеглась на нём чуть ли не верхом, будто он по среди ночи сбежит куда, а Бакуго лежи, думай. За два месяца мужицкий организм уже вкрай за женской лаской исскучался (приучила его круглолицая на свою голову к регулярному сексу называется), но как приехал — фигушки. Кацуки от безысходности и подрочил бы, да и тут хрен — зажали его капитально, а двинется — разбудит. И потом ему утех-то плотских ещё пару дней не видовать, пока эта успокоится, чего ж это он её к процессу не приобщил, раз под боком валялась. А то, что она не в состоянии была, волновать не особо будет — такая уж у баб водилась логика. Бакуго глубоко вдохнул и сдул обречённо часть отросшей чёлки. Не видать ему сегодня сна, как и прочих прелестей двуспальной кровати. Урарака чёт неожиданно ворчит на слишком амплитудное движение его грудной клетки и сползает пониже — залезает Бакуго под подбородок, горячо сопя в шею, что аж касается приоткрытыми губами, а вдобавок ещё и скользит рукой по прессу и контрольно притирается пухлым бёдрышком прямо к стояку. Отчаянно хочется завыть. Ну Очако, ну получит. Завтра с кровати нахрен не выпустит, разве что в ванную и только по секундомеру, потому что хомячка обнаглела ему и так нелёгкую жизнь усложнять. Поэтому когда круглолицая через какое-то время мостится ещё плотнее, притирается ему лобком к бедру, пуская такой довольный стон, то Бакуго не выдерживает и, плюя на всё с высоты собственного стояка, ведёт свободной рукой легонечко по бедру, ибо вторую руку круглолицая оккупировала себе под подушку. И, о чудо, хоть бы хны. Ни возмущённого пыхтения, ни толчка в бочину, ни-че-го. Лежит себе тихо-смирно, седьмой сон видит, солнышко. Бакуго пускает в ночную тишу хмык и после этого немножечко наглеет. Всё ведёт по ножке выше, ныряет под мягкую ткань растянутых домашних шорт. Кожа у Очако всё равно нежнее, а шорты Бакуго давно порывается выкинуть — когда-то они плотно облепляли булочки светло-розовым пятном, аж загляденье было, что крышу срывало секунде на шестой. Теперь же в них совсем ветер гуляет. Ну, и рука Бакуго немножко. Под пальцами быстро оказывается резинка слипов, которые постигает участь шорт. Урарака всё равно ничего не ощущает — впервые на его веку, наверное, так крепко спит. А Бакуго и рад, подвигая предел наглости ещё чуть-чуть подальше: сжимает ягодицу и усиленно противится желанию шлёпнуть или ущипнуть. У него, мать вашу, конспирация, поэтому он просто перетирает и перекатывает под пальцами кожу, аккуратненько массирует расслабленную мышцу. К себе притронуться хочется до дикого, но полапать Очако хотелось и того больше. Она ж вся такая мягкая да облачная, как моток сахарной ваты, успевай только себя сдерживать за что-нибудь куснуть. А девке хоть подавай — она тогда подставляется под укусы, что помечены вся шея, спина да плечи, куда Бакуго умудряется в процессе дотягиваться, и срывается на крик. А на животе и бёдрах сильно сжимать челюсти не надо, ибо синяки подолгу заживают, да и Очако больно — дёргает всю, что аж совесть берёт. Но вот если лишь слегка мазнуть зубами и зализать кусочек языком, то ту аж выгибает, впечатываясь Бакуго в лицо пахучей кожей. И просить же начинает так жалобно-прежалобно, что как тут отказать — Кацуки любит смотреть, как девку его по кровати мечет, особенно дойдя он до самого сладкого. Тогда её совсем уносит, лишь успевай высокие стоны ухом ловить, и спустя время Очако сама терпячку теряет и на Бакуго лезть начинает. А ему забавно — видеть, как эта, совсем разомлевшая под ласками, мурлыкающая и розовощёкая, тянет ему руки, чтобы положил ладони ей на немаленькую грудь, и усаживается сверху. Двигает она тогда телом так плавно-плавно, темп задаёт неспешный и тягучий, туго сжимая стенками. Бакуго от этого всегда ведёт, что от доброй порции спиртного, и противиться не хочется ни в какую — зачем ему порнуха с надутым силиконом, если у него девка, настоящая, так блядски выдыхает сквозь пухлые губы каждый раз, как до упора присаживается ему на член. От жарких воспоминаний втихую кроет, что Бакуго на секунду теряет контроль — впивается пальцами в девичью кожу, а Урараку аж подкидывает. Та задушено хрипит спросонья, стискивая ему пальчиками рёбра, и подымает мутные глаза. — Кацуки, что… Бакуго до конца фразы не слушает — всё равно уже, блять, разбудил, — хватает пухлощёкую в охапку, переворачивает и подминает под себя, придавливая сверху всей нехилой массушкой. Очако издаёт невнятный писк и чисто на автомате обхватывает его по талии ногами. Взгляд у неё ещё расфокусированный, наверняка мечется между сном и явью, но Кацуки прикусывает ей мочку и запускает пальцы под бельё. Та, на удивление, меж складками уже горячая и влажная, что Бакуго налегке соскальзывает внутрь одним пальцем. Но внутри оказывается так узко, что едва протиснешь, и от факта, что Урарака без него ни-ни, едва не заставляет его кончить прямо в бельё. Очако под ним ёрзает, сама насаживаясь на палец, начинает шарить по телу руками. Движения настолько вялые и слабые, что Бакуго прикидывает — а не чудится ли ей, что у её сна просто появилась приятная тактильная ачивка? Но если и трогает эта его пухлощёкая и румянобокая, так Бакуго самому приятно. Знает же, хитрожопая, как почухать и где погладить, чтобы Кацуки сам под прикосновения подлазил. А как вспомнит тех пострадавших дамочек-прилипал, которым лишь бы дай, а за что-то подержаться, то аж в дрожь с морозком по спине кидает. И не интересует их, что Бакуго их жопы из передряги вытягивает или с завалов откапывает, а не миловаться приходит. Им, только его завидев, к нему руки протянуть с ладонями липкими-потными-противными, что Бакуго остаётся их побыстрее на пятую точку в безопасном месте приземлить и обратно к злодею смотаться. И даже святоша, в напарницы ему в этот раз попавшаяся, не двусмысленно намекала, что не против согрешить с ним разочек-другой. Целибат целибатом, а как пизда зачесалась, так хоть на женатого прыгай. Хрена с два, занято. Поэтому Бакуго как добирается до ванной, то полчаса стоит отдраивает чужие касания, что тонким мерзким слоем покрывают кожу, да Урараку вспоминает. Лишь бы поскорей домой, Очако под сухие тёплые ладошки, тонкие пальчики с кошачьими подушечками и коротко остриженными ногтями, иначе совсем из ума выжится. И девка сейчас под ним нежится-тает, ерошит ему на затылке волосы, а сама терзает и так уже припухшую губу. Бакуго ей рыкает на ухо, махом снимает ненужное тряпьё и усаживается на пятки. Вид открывается просто охуительный — хоть вдоль и поперёк бы вылизал. Но этим он её измучает потом, потому что терпения сейчас хватает, только чтобы провести ладонью от коленной чашечки по бедру-бочку-груди, подпихнуть под зад подушку и до аккуратного войти. Очако выгибается, дышит часто-часто и мягко пульсирует вокруг него. Кацуки сжимает зубы и прогоняет перед глазами звёздочки, двигая тазом осторожно, давая им обоим обвыкнуть. Но та принимает его податливо, легко, что вскоре Бакуго берёт привычный темп, вслушиваясь в тихие девичьи стоны. И как срывается Очако на диапазон погромче, то Бакуго прихватывает ей нижнюю губу, чтобы громко не шумела, а сам упивается. Та сразу высовывает язык, тянется ко рту, и Кацуки её пускает. Ему оглаживают нёбо, язык и щёки, а губы оттягивают с таким сочным и пошлым чмоком, что меж тазовых костяшек перекручивает всё. После Бакуго окончательно звереет и вбивается совсем уж яро, находясь вот-вот у самой грани. Но Урараку всё-таки срывает первой, что та начинает подрагивать мелко-мелко, поджимая напрягшийся живот, тем самым доводя и Кацуки. Тот в последний раз толкается, наваливаясь сверху и так и остаётся внутри. Благо всех героинь сейчас обязали к контрацепции, что можно не заморачиваться с резиной. Сердце в груди колотится от диафрагмы к горлу, но в голове так пусто и охуенно, что аж звенит. Очако хрипло ему шепчет: — Если я завтра просплю, свалю всю вину на тебя. Он лишь согласно угукает, падая на бок и подгребая щекастую под себя лапищей. Жмёт крепко спиной к грудине. Та кладёт ему ладошку поверх его и тут же вырубается, начиная так умиротворённо сопеть, что аж присвистывает. Бакуго облегчённо-вымучено прикрывает глаза. — Доброй ночи, — чмокает напоследок в каштановую макушку. О том, что завтра Очако никуда не идёт, Очако узнает завтра.