Жить

Титус очень хотел жить. Даже сильнее, чем помогать своей Империи. Даже больше, чем любить свою создательницу. Даже глубже, чем то чувство ответственности, что на его плечах. Он просто хотел жить. Радоваться мяукающим кошкам, лающим собакам, шепчущимся деревьям, льющейся воде из фонтана на центральной площади. Он просто хотел любить. Тех же собак, кошек, солнце… Свет, что так его ослеплял поначалу. Ослепительное сияние, свечение, что лилось отовсюду. Как же он хотел, чтобы его не обжигало этими лучами. Как он мечтал наслаждаться этим теплом. Как же он желал жить в этом свету. Нежиться под мягкими волнами. Улыбаться, как тот маленький мальчик, что плавает в белоснежном свечении. Но Титус сначала лишь чуть поднимал уголки губ, скрывая – не давая себе ложной надежды – свои мечты. Кошки, собаки, дожди, знания… всё это ничто по сравнению с его долгом. Всё это – пустое, ненужное. Ненастоящее. Необходимое. Желаемое. Лелеемое. Титус сжимал челюсти от безысходности, бил кулаками крепкие стены от горя, улыбался сквозь слёзы от смирения. Он понимал, что умрёт. Исчезнет. Растворится. И ничего с этим поделать не мог. Но потом кто-то взял его за руку и потащил к тому самому фонтану на центральной площади, показывая кошек и собак, деревья и травы. Жизнь. И Свет. Тот самый, который обжигал его поначалу. Тот самый, который он видел везде. Тот самый, который вселял в его маленькое тело-не-тело страх. Титус умрёт. Расплавится под его лучами. Растает, словно первый снег, про который ему рассказывала его создательница. Но Титус безумно хотел жить. Безумно хотел любить. Греться под тёплыми и ласковыми лучами с ними – с живыми. И маленькая девочка, что так напоминала ему своё крошечное тело-не-тело, тоже хотела жить. Любить. Радоваться. Она лишь ласково брала его ладонь в свою и вела дальше, в неизвестность. Они очень хотели жить. Но свет тот, что грел всех остальных, обжигал их бледные лица.