Наша Честь

«Сегодня или никогда». Так решил Окделл, точнее, унар Ричрад, которого довели насмешками Эстебан и его дружки-прихлебатели. «Если я сумею отбиться от нахала, - думал Ричард, шагая вслед за слугой по холодным коридорам стылым зимним утром, - я не буду чувствовать себя тряпкой, о которую вытирают ноги».       Унары выстроились в два ряда, по десять человек. Все взяли себе по рапире – точнее, их выдавал слуга. Некоторые рапиры были получше и поновее, они доставались Альберто, Паоло и тому же Эстебану. А вот ему всегда выдавали самую старую и кривую. - Унар Ричард рос в лесу, ему и палка сошла бы, - лениво заметил Эстебан. И тут произошло то, чего никто не ждал от Дика. Забитый, настороженный юноша бросился на врага, сжимая свою никудышнюю рапиру. Сейчас Ричард не думал ни о капитане, ни о том, что его выгонят из братства святого Фабиана и с позором отправят домой. Отправят? Пускай. Но больше невозможно терпеть эти издевательства над собой. Эстебан не ожидал подобной прыти однокорытника, но, тем не менее, увернулся от его рапиры и резво бросился в драку. Остальные начали разнимать их, произошла безобразная потасовка. Будто дерущиеся были не отпрысками дворянских родов, а безродными бродягами из «Двора Висельников». - Прек-ра-тить! – загремел голос Свина. Унары отпрянули. Дик и Эстебан встали с пола, по которому ожесточенно валяли друг друга. Оба всклокоченные, у одного на губе кровь, у другого – синяк под глазом. Рапира Дика оказалась сломана. Но и оружие Эстебана погнулось. - Что тут происходит? – завопил Арамона. - Этот… Вепрь уже на людей бросается, - нажаловался Северин Заль. - Ага, - поддакнул Анатоль, - мы ничего не делали, а он… «Тьфу, идиоты, - Эстебан сплюнул кровь, - нашли, кому жаловаться». - Унар Ричард, унар Эстебан, ч-что тут творится? От гнева капитан аж заикаться стал. - Ничего особенного, - с достоинством ответил Дик, - просто я понял, что должен восстановить справедливость, раз уж тут ее не доищешься. «Делай, что должен, и пускай случится, что суждено». Кажется, это из Иссерциала? Дик сейчас плохо соображал, разгоряченный собственной выходкой. Эстебан промолчал. Как ни крути, а Окделл прав. И – на удивление, после вспышки гнева он почувствовал к Повелителю Скал уважение. Долго же тот терпел насмешки и тычки в спину. Но даже у Скал терпение кончается. - Оба – в карцер, - распорядился Арамона. - А почему маркиза Саб… ой, унара Эстебана? – снова подал голос Северин, - он не виноват! - Потому что мне надоело терпеть его выходки! Если бы он не вел себя по-хамски, не пришлось бы ему отбиваться, а мне разнимать вас с утра. Арамона приосанился: - Джок, проводи наказанных унаров. Остальные – по парам! Начинаем тренировку.       Обоих посадили в один карцер. Вообще-то их было изначально четыре – но один использовался, как кладовая для продуктов, в другом провалился потолок, в третьем не было двери. Лаик совсем обветшал, и никто не интересовался состоянием старого здания аббатства святого Танкреда. Оба нарушителя уселись на топчан, который тут был и как стулья, и как кровать. Правда, без матраца, даже соломенного. Эстебан достал платок, промокнул кровь. - Ну, что, Окделл, - тут можно было называть родовые имена, все равно их никто не слышал, - и чего ты добился, а? Думаешь, я тебя дразнить перестану? - Не думаю, - сумрачно отозвался Ричард, - но знаешь, мне надоело выслушивать ваши рассуждения о том, чего вы не знаете. Каждый день слышу от тебя и твоих приятелей одно – мятеж, Окделлы, Надор… Вы сами там были, в Надоре? И мятежников видели? Да и в чем моя вина? Мне, как и тебе, тогда десять лет было. Я, что ли принимал в нем участие? - Ты – сын мятежника, и этим все сказано, - отрезал маркиз Сабве. - А если бы тогда удалась задумка тех, кто пошел за отцом? Если б маршал Алва не сумел пробраться через Ренкваху? Тогда Окделлы были б в почете, а Колиньяры… Дик скривился: - Может быть, ты бы оказался на моем месте. И тебя б дразнили «навозником» все, кому не лень. Как тебе такая перспектива? - Еще чего, - пробормотал Эстебан, но в его голосе послышались нотки неуверенности. - Впрочем, ты прав в одном. Не стоило мне бросаться на тебя. Знаешь, в Эсператии есть такие строки… Дик задумался на минуту: - Создатель всегда окружает нас теми людьми, с которыми нам необходимо исцелиться от своих недостатков. Это слова эсператистского святого Симеона Надорского. Был такой, еще во времена Рамиро-Предателя. - Хм, ты что, всю Эсператию наизусть знаешь? - А ты думал, раз Окделл – то туп, как пробка? Знаю, не наизусть, но все-таки много близко к тексту. Кроме неё и книг-то в Надоре не осталось больше. «Разве что записи отца, которые мне удалось перечитать не один раз, и многое запомнить из них, - подумал Дик, - но этого ты не узнаешь».       Он вспомнил, как Айрис и племянница Нэн, Мэгги во время погрома замка прятали отцовские записи в старое сено. Как молились, прячась на сеновале, когда солдаты выводили коней из конюшни. Раньше у Эгмонта были прекрасные жеребцы – не мориски, полукровки, но те, что могли жить в суровых условиях севера. Как во дворе был огромный костер, из которого мать, обжигая руки, выхватывала книги. Солдаты, смеясь, вырывали их у неё и снова бросали в огонь. Оставили Эсператию – красивую, дорогую, купленную во времена расцвета замка. «Время почему-то боль не лечит, И на сердце остаются раны, Взгляды, запахи, былые встречи, Так и не свершившиеся планы…» Он почувствовал, что по щеке стекает слеза. И тут же – тепло чужой руки на своем плече, через унарскую куртку. - Эй, Окдделл, ну чего ты, - грубовато сказал Эстебан, - всё не так уж плохо. Вряд ли нас тут задержат на всю ночь. Хотя сейчас утро. Зато можно разговаривать. А не слушать бредни старика Шабли. Дику стало стыдно – будто наглый «навозник» прочитал его мысли. И теперь утешает его. - Это так… просто задумался, - буркнул он. - А ты меньше думай, жить легче будет. Дик, обернувшись к нему, сказал вдруг: Знаешь, это хорошо, что тебе не пришлось испытать все то, что мне. И добавил: - Не примеряй чужой судьбы, Она тебе не по размеру, Создатель каждому дает Свой путь, надежду, даже веру. Эстебан хмыкнул: - Это что, тоже из Эсператии? - Не все ли равно, откуда? – устало вздохнул Дик. - Не зря старичок Шабли тебя хвалит на уроках словесности. Стихи сочиняешь, как орехи щелкаешь. - Они сами сочиняются, - ответил Ричард, - а разве у тебя не так? - Я не любитель поэзии. Дидерих навевает скуку, а Вененн еще больше. Некоторое время они помолчали. Эстебан ежился и поводил плечами. Ему, выросшему в теплой южной провинции, казалось, что он перенесся в Седые Земли – так было холодно. Вдруг Дик снял с себя куртку и набросил ему на плечи. - Ты чего? Решил проявить благородство в духе твоего любимого Дидериха? - В Надоре всегда так холодно, я привык. А у тебя уже сосулька на носу, - неловко пошутил Окделл. - Вот не знаю, то ли спасибо сказать, то ли в глаз – за сосульку, - в том же тоне ответил Эстебан, а затем добавил: - Вроде бы враги, а болтаем… будто друзья. - Кто друг, кто враг, время покажет. У отца было много друзей. А потом никто и носа не казал в Надор – боялись оказаться в немилости. А затем подсел ближе к Эстебану. Так они сидели, укрывшись курткой Дика вдвоем. Время будто застыло. И каждый из них знал, что отношения друг к другу не будут прежними. И былая вражда уступит место если не дружбе, то хотя бы нейтральным отношениям. Эстебан даже задремал, положив темноволосую голову на плечо Дику. А тот натянул на него куртку и тоже почувствовал, что согревается в стылом карцере – впервые за долгое-долгое время.