игра "не влюбись", в которой ты проиграл, пидор

Я бачыў праз туман вачэй Усё часцей ціхае "Хопіць!". Вядзі мяне. Глядзі ў мяне. Не ведаю, дзе мы і хто ты. Баюсь цябе! Баюсь цябе! І мне цяпер немагчыма збегчы Ад хуткіх сноў тваіх, але Мне быць з табой, неба, небяспечна. Nizkiz «Небяспечна»

      Это не любовь — напоминает себе Юра.       Что-то в нём — такое все осознанное и адекватное до того, что блевать хочется — шепчет ему, что после его безвкусной серой жизни даже такие чувства чем-то светлым покажутся.       Юра не хочет видеть в Юлие своего партнера по пятничному сексу и скучному серому минету после завтрака. Он вообще такого ни в ком видеть не хочет, потому что это тоже — безвкусно.       Но Юлик внезапно отдергивает его руку, когда Юра начинает из-за нервозности чесать и растирать свои запястья до того, что они краснеют. Юра неосознанно хочет вырвать себе вены к чертовой матери, потому что это — не любовь. Это дрянь какая-то. От такого тошнить хочется, но не пропускать через себя, элементарно не думать об этом.       Но Юлик его отдергивает. Юра лишь досадливо поджимает губы и отворачивается от него.       Они даже не друзья, они — пародия на приятельство, но даже это у них выходит отстойно. Из-за Юры. Всё самое отстойное происходит из-за него, но Юлий с этим смирился, и Хованский хотел бы его за это ценить, но... нет. Ценить он его не может. Не хочет.       То, что они рядом — вселенский заговор и мировой просчет. Это как если бы вселенная думала: каких бы неудачников выбрать на закуску. И выбрала бы их. Правда, не на закуску, а на всю, кажется, жизнь, Юра догадывается о чем-то большем, потому привык делать расчеты наперед, но сейчас ему это не нравится.       Юра раздирает свои запястья до крови. Юлик хватает его за руки и сжимает в своих. У Юлика постоянно сбитые костяшки и очень грубая кожа. Неприятная даже — вертится на языке у Юры, но он старается промолчать. Юлик может дать и в челюсть, и в живот, и по коленям. Юлий не из брезгливых. Брезгливые не водились бы с Юрой.       Юра сам бы с собой не водился, если честно, но а хуле сделаешь-то — он не выбирал. В случае с Юликом он тоже — не выбирал.       Юлий копошится на кухне, гремит кастрюлями и резкой обсценной лексикой. Юра заглядывается на кухню и видит, как Юлик прижимает плечом телефон к уху, пытаясь переставить кастрюлю на газ поменьше. Юра хмыкает. Помогать он ему не намерен.       То, что они тут делают — не любовь.       Юра слышит, как Юлик говорит:       — Бля, Даш, как ты не поймешь, уебку всегда мало будет, какой бы охуенной ты не была.       Юра шморгает носом, потому что Юлий говорит это «Даш» и любви в этом больше, чем во всей жизни Юры. Юра, кстати, ощущает к этому лишь жалость.       В Юлия он бы не влюбился даже под ружьем и угрозой удара по коленям. Хотя последнее и так периодически перепадало. Юлий не из брезгливых. Юра, кстати, тоже, но синяки на ребрах спрятать легко — никто из них не жалеет. Это не их партия. Их партия будет когда-то потом — свято уверяет себя Юра.       Возможно, Юлик наконец-то уйдет к Даше, и будет у него великая любовь, о которой они оба читали в книжках и смотрели в кино. Хотя не то чтобы смотрели. Они просто разругались на половине фильма, а потом Юра ушел пить пиво.       Юлик уйдет к Даше, а Юра пойдет играть в покер, проиграет все свои деньги, свою жизнь и себя. А потом будет пьяным звонить Юлию. И скажет ему:       — Если деньги — это слова, то ты мне не по словам.       Юра даже знает, что он ответит. Он знает, что Юлий просто закатит глаза и скажет: «блять, Юра, хватит пьяным зачитывать Полозкову, не позорь её»       В любом случае, это все потом. Пока что у них — не любовь. Они тут просто ругаются и используют запрещенные приемчики. Например, бьют по коленям. Например, Юлик использует ненавистную Юре приправу. Ну и все в этом духе.       Юра говорит Юлику, когда он снова его одергивает:       — Не вздумай влюбляться.       Честно говоря, он до последнего не знает, кому конкретно это говорит: себе или Юлию, потому что, ей-богу, у Юлия ничего там — внутри — не дергается, когда он руки его касается, а Юру начинает выворачивать вчерашними шотами с водкой то ли от излишней сахарности, то ли от излишней... просто излишней. Это его касание к руке — лишнее. Нежное какое-то, и Юра догадывается, что так не трогают тех, кого бьют по коленям.       Юра не в обиде на Юлия за это, он если и обижается, то только за факт того, что Юлий вкладывает в свои касания то, что вкладывать не должен был. Юре кажется, что он этому научился у Даши, потому что он видел, как она кладет ему руку на плечо — с такой осторожностью и бережливостью, что Юре впервые стало как-то завидно.       Вообще-то, ему всегда завидно, когда дело касается Даши.       Юлий снова добавляет нелюбимую Юрину приправу, и Юра уходит в бар. Он хватает под руку Олега, а потом ноет ему там — в баре, под водку — часа два о том, как он заебался. Олег слушает его и очень понимающе кивает головой. Олег спрашивает:       — Как дела у Юлия?       Юра осекается, а потом долго пялится в свой шот и думает: а действительно? Как у Юлика дела?       Он понятия не имеет. Он хочет продолжить ныть о зарплате и уебках-коллегах, как и подобает за истинными вечерами в пабах с друзьями, но Олег снова спрашивает:       — Юлий выздоровел?       Юра и не знал, что он болел.       В итоге Юра просто злится на Олега и спрашивает, как там у него в ресторане. Олег начинает свой монолог на двадцать пять листов формата А4, и Юре кажется, что это лучше, чем говорить о Юлике.       Домой Юра идет злой, и какое-то время он просто сидит в прихожей у тумбы с обувью. В абсолютной темноте, и ощущает он себя абсолютер так же — как гребаная прихожая с выключенным светом.       Когда Юлий заходит в прихожую, Юра играет на телефоне в какую-то тупую игру, и он даже не поднимает свой на него взгляд.       Всем его друзьям интересно, как там Юлик. А вот Юре нихуя не интересно. Он знать не знает, что там — у него внутри. Что цветет, а что догнивает. Они тут просто трахаются по пятницам, и ссорятся, и бьют друг друга по коленям, и на этом — всё.       И ему совсем-совсем не интересно, как там — у Юлика?       Юлий пинает его носком тапок. Юлий говорит:       — Иди спать, ты же в говнище ужраный.       Юра вздергивает голову, но лучше бы он это не делал. Он видит Юлия и вспоминает, что он красивый. Вот просто красивый. Он поджимает губы. Он говорит:       — Да иди ты на хуй. Я взрослый, блять, тридцатилетний мужчина — если я хочу сидеть в пыльной прихожей, то я буду это делать.       Юлий тяжело выдыхает и садится рядом с ним на корточки. Юра смотрит на него обиженным злым зверем, и он ощущает в себе такой дикий надрыв обиды и зависти, что ему хочется вгрызться Юлику в шею, чтобы, наконец, на вопрос «как там Юлик?», ответить, что Юлик хуево. Юлик умирает. Вот прямо сейчас лежит и истекает кровью.       — У тебя же сегодня День рождения.       Юлик говорит эти слова, и от его интонации в Юре что-то надламывается, и он ощущает какое-то странное болезненное тиснение.       хоть бы раз, хоть бы кто у него спросил       а как у тебя дела?       но никто не спросил.       Юра говорит:       — И что?       Говорит:       — Хочешь по этому поводу выебать мне мозг?       Юлий качает головой, и даже смотрит укоризненно и с жалостью. За это Юре хочется ему вмазать, потому что он, черт возьми, никогда не нуждался в порицании и тем более сострадании.       Юлий внезапно подается головой вперед, и Юра думает, что он сейчас его пизданет лбом, но он целует в висок и говорит:       — Хочу, чтобы ты лег спать.       Юра повторяет уже сам себе: не вздумай влюбляться.       Он встает и действительно идет в спальную. В их общую с Юлием спальную. Юра чуть пошатывается у косяка, ударяясь о него плечом. Юлик поддерживает его за плечо, и Юра кидает на него краткий злой взгляд. Юлий красивый. Высокий, сильный, смешной.       только, блять, не влюбись, не делай ещё хуже, Юрочка.       Они ложатся в одну постель, накрываются одним одеялом и даже обнимаются. Юлик большущий, как медведь, и теплый извечно, а у Юры пальцы ледяные. В груди, в самых легких, у него тоже, кстати, холодок ментоловый. Юлий виновато улыбается — он знает, что это. Он знает, что это депрессия. И он ничего не может с этим поделать.       Только под одним одеялом согреть, потому что теплый сам. Потому что он — солнце.       а юра льдинка.       не вздумай влюбляться.       У Юры сегодня гребанное День рождения, в честь которого он напивался в баре водкой на пару с Олегом. У Юры сегодня День рождения, и ближе к двум ночи он встает с постели, потому что терпеть боль в желудке становится невозможно.       Ещё вчера он сожрал какой-то острый стейк, заказанный с ресторана, а потом просыпался ночью уже из-за того, что этот ментоловый холод подкатил к глотке, скрещиваясь с жаром вулканической лавы. Юлик знает, что это. Это — обострившийся гастрит.       И Юлий ещё знает, что в его обострение нельзя пить, а тем более — водку.       Юлик знает абсолютно все. А ещё он очень красивый.       Юра об этом, конечно, не думал, поэтому его тошнит и выворачивает наизнанку. Около двадцати минут он корчится лицом над унитазом, засовывая руку в свою глотку по локоть до такой степени, что ему кажется, что ещё чуть-чуть и он просто достанет свой желудок и вытряхнет его, но не блеванет, нет.       Наверняка, будь с ним рядом Юлик, он бы сказал: чтобы вызывать рвоту, смешай соду с теплой водой.       Потому что Юлик знает все. А ещё он очень красивый и высокий.       В итоге Юру шатает, когда он снова встает. Его по-прежнему тошнит, желудок выворачивается наизнанку. Он жалеет, что все-таки его не достал. Такой же шатающийся и трясущийся из-за сбитого термо-ощущения, он опирается руками о раковину и смотрит на себя в зеркало.       Вот он — его тридцатый День рождения. И он смотрит в своё опухшее после алкоголя лицо. Он смотрит на мокрые щеки из-за того, что когда он лез рукой в самую свою глотку, непроизвольно слезные железы вырабатывали эту гребаную влагу.       Он смотрит на себя.       Побитого, уставшего и такого жалкого. Он смотрит на себя — и понимает, что вот, вот чего он достиг к своим тридцати. Вот он. С мокрым лицом, покрасневшими глазами, рвотными позывами, за которым нет ничего и выворачивающимся наизнанку желудком.       Вот он. Гребаный неудачник Юрий Хованский.       У них тут не любовь, у них тут все не по-настоящему, даже то, как Юлик произносит «Даша» — постанова. Только у Юры великая и крутая драма. Только он один страдалец. Только он один шизофреник, а не просто депрессивное хуйло.       Юрию Хованскому тридцать исполнилось в одиннадцать ночи. Он смотрит в свое отражение.       — Ну здравствуй ебать, а. Мы проебали.       Юлик знает, что это называется «попытка докричаться до своего убитого алкоголем мозга». Ещё Юлий красивый. Очень красивый. И он бьет по коленям, добавляет ненавистную Юре приправу и с нестерпимой нежностью убирает волосы за Дашино ухо.       Юра с нестерпимой нежностью понимает, что он действительно проиграл.       юра хованский всё испортил своей гребаной любовью.       ну здравствуй ебать а.