Мне страшно

      Альфонсо занят. У него нет времени на упрямство Стива, заявляющего, что ОА жива в другом измерении; на детские танцы и споры — была ли Прейри Джонсон лгуньей или ангелом? Он занят: ему нужно работать, чтобы прокормить семью и оплатить своё обучение.       И всё-таки, когда на пороге его дома оказывается Бак — маленький, взбудораженный Бак, — Альфонсо надевает куртку и выходит с ним в ночь.       Они молчат почти весь путь. Едва Бак начинает рассказывать о случившемся: «Френч (чёрт бы побрал Стива за дурацкую кличку!), я просто… и в том зеркале… и она пела…», — и Альфонсо просит его успокоиться и потерпеть до места назначения. Сам он мысленно добавляет: «Холодно, простудишься, молчи».       К своему дому Бак подходит тихо, словно чужой здесь. Альфонсо так же неслышно проскальзывает вслед за ним в тёмный коридор, и они поднимаются на второй этаж, останавливаясь на каждой ступеньке, опасаясь предательского скрипа.       Только в комнате Бака, прикрыв дверь, Альфонсо выдыхает — иметь дело с разъярёнными предками друга ему совсем не хочется. Он смотрит на мальчишку и видит, что тот тоже наконец-то дышит полной грудью.       На мгновение Альфонсо словно укалывает. Баку явно неуютно в собственном доме. Они оба в ментальных ловушках: один тащит свою семью, второй обязан за своей тащиться.       Бак до сих пор вынужден объяснять родителям, что он не Мишель Ву. Альфонсо не знает, кто такая эта Мишель, для которой покупают платья и заколки; он знает Бака — мальчишку с самой доброй улыбкой на всей планете, который снова лепечет о Рейчел, появившейся в его зеркале и что-то напевающей.       — Там ничего нет, Бак, — резюмирует Альфонсо, пристально осмотрев зеркало. — Наверное, тебе показалось. Знаешь, после того, что случилось… Иногда я и сам как будто что-то вижу. Это нормально. Наша подруга умерла, и мы все скучаем по ней. Ты просто скорбишь.       Альфонсо смотрит на отражение Бака и замечает, что нетерпеливые искры в глазах того угасли, уступив место упрямству, надежде и эмоции, которую в последний раз парень видел в день перестрелки в школе, — страху.        — Нет, ты не понимаешь. Я точно её видел. Рейчел хотела что-то сказать, это было послание, только я никак не могу понять, что оно означало. Такая короткая мелодия, вот, послушай…       — Бак, хватит.       Мальчишка начинает напевать, и Альфонсо оборачивается и закрывает ему рот рукой: не хватало только, чтобы родители Ву проснулись.       — Ладно, слушай. Подумай сам, зачем Рейчел приходить сюда, к тебе? Почему сейчас? Если ОА выжила, почему с нами не связались сразу? Как Рейчел вообще тебя нашла? Почему это была не сама ОА? И, чёрт возьми, Бак, откуда ты знаешь, что это была именно Рейчел, ты же никогда её не видел, — Альфонсо убирает руку, как только Бак перестаёт мычать, и кладёт её ему на плечо, несильно сжав.       Бак молчит и только смотрит: он всегда так делает, когда слов не находится, но сказать хочется очень многое. Во взгляде его читается: «Разве ты не понимаешь? Всё так просто! Ну почему ты просто не можешь мне поверить?» — и Альфонсо мешкает со скептицизмом.       Можно просто пойти навстречу и начать строить великие теории с параллельными мирами, заговорами и вселенским провидением. Тогда Бак тут же улыбнётся, и пропадёт это сосредоточенно-серьёзное выражение на его лице. Но надежда подобна иллюзии.       — Думаю, тебе нужно отдохнуть.       В глазах Бака мелькает тень то ли печали, то ли разочарования, и сердце Альфонсо пропускает глухой удар. Ему тяжело принять, что этот мальчишка может смотреть на него вот так.       — Ложись спать. Я пойду.       Альфонсо поправляет очки и уже собирается повернуться к Баку спиной — простое движение отчего-то причиняет боль, словно отвернуться от Ву равно предательству.       Глупая мысль, ведь он всего лишь хочет оградить Бака от возможного краха ожиданий и, может быть, немного оградить самого себя от необходимости снова чувствовать себя обязанным его спасти. Альфонсо не спаситель. Твою мать, даже в момент перестрелки он был непозволительно далёк от того, чтобы уберечь Бака…       Воспоминание об этом всё ещё преследует парня. Какая ему разница, что тогда случилось и как всё решилось, если помнил он одно — стрельбу и почти осязаемый страх Бака, который мог в тот день… мог, как и ОА… он мог…       И словно всё вернулось, и страх липким потом снова осел на коже. Ву ухватил Альфонсо за руку, и тот выдохнул — Господи, Бак живой, он тут, совсем рядом, всё хорошо, всё в порядке…       Как будто поняв, что делает, Бак опускает руки, и Альфонсо ощущает холод на том месте, где только что были его пальцы. И каким-то внутренним чутьём понимает ещё одну вещь, о которой Бак всё ещё не сказал, но подразумевал; вещь, которая заставила его бежать по ночным улицам города к Альфонсо:       — Мне страшно.       Разум подсказывает Альфонсо ответить, что не стоит бояться своего воображения, и вообще, Бак уже достаточно взрослый, чтобы страшиться темноты. Но когда парень смотрит в тёмные глаза, всё, чего ему хочется, — обнять мальчишку и сказать, что бояться нечего, потому что он здесь и всегда тут будет.       Всё это смешивается в Альфонсо, и он не смеет податься ни одному из порывов и выбирает нечто среднее:       — Я могу побыть с тобой, пока ты не уснёшь, — предложение звучит немного неловко. — Если ты хочешь, конечно.       Бак замирает, а потом улыбка — неуверенная, счастливая — освещает его лицо, и, пошло всё к чёрту, это того стоит.       — Да… да, пожалуйста.       Альфонсо уже видит, как выбирается из окна и неуклюже спускается с карниза на дерево, валится на землю и… Ну нет у него никакого опыта вылезать из окон, чтобы не спалили предки!       Но когда Бак забирается под одеяло и снова ему улыбается, какое это имеет значение?       — Спокойной ночи, Френч. И спасибо.       — Спокойной, Бак.       Альфонсо усаживается на стул возле кровати, даже не смахнув вещи, оставленные мальчишкой, — так гораздо удобнее. Он старается не смотреть на Бака, но как не смотреть, если ему нужно удостовериться, что тот заснул, чтобы уйти?       Мальчишка улыбается во сне. Он выглядит умиротворённым, и Альфонсо чувствует себя так же. Может, мир в последнее время и свихнулся, но сегодня он был на удивление нормальным.       Альфонсо не замечает, как голова начинает опускаться на грудь, а глаза — слипаться. Всё, что он видит, — размытый силуэт Бака, и это действует успокаивающе.       Бак просыпается от непонятного ощущения утраты, когда Альфонсо окончательно закрывает глаза и проваливается в сон. Вид друга вызывает у него неоднозначные эмоции — он рад, что тот остался, не оставив его одного; он чувствует вину за то, что тот выглядит таким усталым, таким уязвимым.       Для Бака Альфонсо всегда был опорой, и для остальных, пожалуй, тоже. Этот парень находил решение в любой ситуации, мог объяснить, что угодно, и смотреть на мир вокруг рационально.       Бак никогда не говорил об этом, но спокойствие Френча являлось той гаванью, к которой он мог вернуться в любую секунду; стоило только услышать: «Это всё чушь, так не бывает!», — и страхи уходили прочь. Даже если в конечном счёте Бак чувствовал, что Альфонсо не прав, и мир гораздо шире и глубже, чем они думают, он нуждался в нём.       Альфонсо дал им — ему — столько поддержки, а он никогда не задумывался, хочет ли тот того же. Всегда уверенный и непоколебимый Альфонсо Соса, казалось, убедил всех, что любая проблема ему по плечу. Но как он, должно быть, устал, как угнетало его за всё отвечать.       Бак осторожно выбирается из кровати. Сердце его сжимается. Наверное, Альфонсо, как и всем, хотелось, чтобы и о нём кто-то заботился, чтобы кто-то спросил, как он и всё ли у него хорошо.       Острое желание сказать, что он готов быть этим кем-то, завладело Баком, но будить ради этого Френча он не стал. Мальчик подходит к Альфонсо и в нерешительности замирает, прежде чем протянуть руку и коснуться очков Соса.       Бак неловко поддевает дужки и снимает очки с лица парня. Альфонсо шевелится во сне, и непроизвольно Ву замирает, прижимая очки к груди — к сердцу.       Наверное, во сне у Альфонсо затекли ноги, потому он меняет позу, немного съезжая со стула, и Бак, не ожидая этого, тихо ойкает, когда тот его задевает. Мальчик теряет равновесие и оказывается на коленях у Френча.       Всё внутри Бака обрывается в этот момент. Больше всего на свете ему хочется вскочить на ноги, сбежать, пока Альфонсо не проснулся; больше всего на свете ему хочется остаться.       Так быстро бьётся сердце в груди, так отчаянно потеют ладони, сжимая очки, что Бак начинается задыхаться — от страха, ужаса, стыда, от невероятного тепла, согревающего всё его тело.       И тепло распространяется, усиливается, когда руки Альфонсо обнимают мальчишку и прижимают к себе. Под ухом Бака бьётся чужое сердце, — размеренно, как всегда успокаивающе — и дыхание Ву выравнивается.       Альфонсо обнимает его просто, абсолютно легко, словно сжимая во сне подушку или одеяло. Бак вовсе не против побыть тем или другим. Он не помнит, чего боялся несколько часов или минут назад. Ему всё равно, есть ли другое измерение, если в этом он может сидеть вот так — защищённый и защищающий.       Когда первые лучи солнца пробираются в комнату, и Альфонсо открывает глаза, он чувствует себя на удивление отдохнувшим и обнадёженным, — впервые со дня стрельбы в школе.       Соса не сразу понимает, что Бак спит, прижавшись к нему, даже во сне не выпустив из рук очки, а сам он обнимает мальчишку.       В этот момент ему спокойно.       Альфонсо не думает о том, что рационально, а что — нет, не вспоминает о своих заботах, об ОА, о том, что всего через два дня Бак уедет. Ему всё равно, даже если родители Ву проснутся и зайдут в комнату дочери.       Ему всё равно — потому что он обнимает не их дочь, а своего друга — своего умного доброго Бака. Может быть, в этот миг Альфонсо Соса и поверил в возможность существования других измерений, потому что сейчас они словно существуют в одном из них.       В измерении, где ОА жива, Альфонсо может любить, кого хочет, и делать, что хочет, а Бак может быть просто Баком. В измерении, где всё возможно.       Альфонсо крепче обнимает Бака, и из зеркала до него доносится тихая мелодия, в которой звучит надежда — не для Прейри Джонсон, не для Стива, даже не для Альфонсо и не для Мишель.       Но может быть, только может быть, она звучит для Френча и Бака.