mad love

«Говорят, что чудес не бывает. Говорят, что люди не умеют меняться по собственному желанию. Говорят, что от любой болезни есть лекарство, ведь мы живем в 21 веке, веке технологий. Разобраться в чем правда, а в чем подвох сложно без длительного сложного анализа. Чудеса случаются в больницах, когда хирург вытаскивает человека с другого света. Лекарства изобретаются, но что-то идет слишком медленно, отчего люди продолжают гаснуть. Меняются ли люди? Абсолютно да. Меняются.» Трэвис ставит точку и откладывает ручку в сторону, еще раз пробегая глазами по написанному в личном дневнике. Вздыхает, откидываясь назад на стуле и запрокидывая голову. Ему тяжело дается излагать свои мысли окружающим, но он с легкостью переносит их на бумагу. Многие говорят про него – сложный ребенок, трудный подросток, юношеский максимализм. Но он знает – чушь собачья. Люди привыкли видеть картинку снаружи, оценивая только внешний облик и поведение. Они не знают в чем причина его вечных злых шуток, драк и разбитых костяшек. Они не понимаю, от чего он стал таким. А Трэвис помнит все. Помнит теплые губы на своих губах, щеках, щекотливое дыхание за ухом, нежные прикосновения и тихий бархатный шепот. Помнит прогулки в закат и отчаянное биение сердца, когда теплые шершавые ладони обхватывают его лицо. Помнит смех над глупой шуткой и над упавшим прямо на его шорты мороженым. Он грел свое озябшее без любви сердце в одном человеке, отдавая ему взамен за капельку любви океаны нежности. Фелпс переводит взгляд на полку над рабочим столом, где лежит маленькая белая плюшевая игрушка. Его подарок. Он не решился его выкинуть даже после того, что с ним случилось. Рука не поднималась. Словно было в этой игрушке что-то такое, что-то живое, отчего Трэвис каждый раз замирал возле мусорного бака, а после прижимал обеими руками плюш к себе и стыдливо бежал домой, чтобы никто не увидел. Ему до сих пор больно дышать, шрамы на спине дают о себе знать неприятной нечувствительностью, а на лице и вовсе красовались голубые незабудки, которые не причиняли ему больше никакого вреда, кроме как косметического. Не всем и каждому хочется объяснять, почему на нем цветы. «Приклеил букетик? Парень подарил?» Трэвис бил за такие слова. Со всей силы, не понимая даже, куда он вообще бьет. Его злило любое напоминание о том, что творилось на его и так многострадальной душе. Все началось зимой, когда болезнь дала о себе знать. Сначала это был не стихающий кашель, который будил его даже посреди ночи. Он глотал таблетки от кашля, обследовался у врачей под надзором своего строго отца, но никаких результатов не было. Только спустя месяц, когда он узнал о первом крупном обмане, болезнь наконец расцвела в полной мере. Одышка, боль в груди, да такая, что хотелось выдрать легкие, распороть грудную клетку и выбросить все, что там находилось, в том числе и больное сердце. Затем боли усилились и стали сопровождаться отхаркиванием странного цвета слизи. Голубые пятна не давали покоя ни ему, ни врачам, которые почему-то не могли даже через месяц поставить верный диагноз. Пик пришелся на расставание. Именно в тот день Трэвис едва ли не умер, сидя на полу в ванной и плюясь мелкими синими цветами с желтой серединкой. Он сам все понял, сам поставил себе диагноз и сам подписал себе смертный приговор. Ему не выжить, думал он. Люди не вылечиваются от такого простыми лекарствами. От такого умирают, потому что вторая половинка не хочет быть рядом с ним. Одно ему было непонятно. Ханахаки расцветала от безответной любви, а здесь было что-то другое. Кашель от обмана? Боль в легких от измены? Кашель из цветков вперемешку с кровью от расставания? Это не укладывалось в его голове, поэтому около трех ночей он провел возле компьютера, запасаясь огромным количеством платков и мусорным ведром. На первый день болезнь дала росток на его лице. Трэвис с ужасом рассматривал зеленые стебли на своих щеках, носу, скулах. Было безумно страшно. Дрожащими пальцами он трогал ростки, пытался их выдернуть, но безуспешно. Это лишь причиняло боль. На второй день расцвели бутоны. Голубые цветы сплошной линией покрыли лицо, отчего Фелпс около получаса плакал, в отчаянии пытаясь срезать бутоны со своей кожи тупыми маникюрными ножницами, которые зачем-то отец оставил возле зубных щеток. В третий день на месте срезанных соцветий раскрылись новые, и Трэвис опустил руки. Сдался. Помахал белым флагом, желая быть съеденным в этой борьбе. В очередной раз выводя предсмертную записку, ему снова стало страшно. Неужели он вот так умрет? Из-за одного человека он нелепо задохнется голубыми цветами и умрет? Как иронично. Эти мысли и стали тем самым переломным моментом в его жизни. От неловкой и робкой омеги не осталось и следа. Ее сломали. Переломили как сухую палку. Вместо него – уверенный в себе альфа. На любые вопросы по поводу цветов на его лице, которые, почему-то, не завяли, как в легких, Трэвис реагировал достаточно агрессивно. Как минимум – человек уходил от него со сломанным носом. Максимум – не мог подняться с земли после сильных ударов тупым носом ботинок Фелпса. Вокруг него роем вились омеги, надеясь на то, что такой человек, как Фелпс, их заметит, но Трэвис лишь воротил нос. От отношений теперь хотелось блевать, хотя он был не против секса на одну ночь. Именно поэтому его частенько видели в баре обнимающимся с каким-то очередным молодым юношей. Последний всегда оставался после горячей ночи один и с растянутым очком, а Трэвис – с утоленной жаждой. Однако же чего-то ему все же не хватало. После того, как он сломил в себе этот стержень, ему безумно хотелось показать это ЕМУ. И случай представился. В том же самом баре. Стоя у барной стойки уже под градусом, Фелпс заметил знакомую макушку в толпе. Сердце пропустило удар, когда голубые глаза наткнулись на Фелпса, который, подбоченившись, смотрел в упор. Стоя уже на улице, в сырой подворотне, Трэвис разглядывал «своего» альфу, не стесняясь. - Ты.. Ты изменился, Трэвис. И абсолютно не в лучшую сторону, - начал юноша, переминаясь с ноги на ногу. «Его» Трэвиса всегда уносило с алкоголя, но сейчас перед ним стоял абсолютно другой человек. – Вернись ко мне, я сглупил, мой косяк. Давай.. Просто начнем все заново, окей? Я очень люблю тебя, и.. Бравую речь прервал хохот Трэвиса. Он согнулся пополам и сдавленно хихикал, вытирая одной рукой слезы, чтобы те не покатились прямо на цветы. Не хватало их еще слезами поливать. - Ты? Меня любишь? Сука, меня это не волнует! – бросает Фелпс с безумной ухмылкой и удаляется в сторону бара.

«Меняются ли люди по собственному желанию? Абсолютно да. Меняются. Все остальное – абсурдные мысли глупого сопливого ребенка.»