***
Он жил один и питался ягодами, которые находил в лесу. Но постоянно его преследовал странный страх перед лесом. Он словно помнил, что там — опасность. И спокойно мальчик чувствовал себя только под высокими сводами храма, под его незримой защитой. Под опекой Великой Матери. Витражи с ним играли яркими бликами на покрытом трещинами мраморе и учили безмятежности. Высокие сильные колонны, подпирающие своды, были примером силы. Горгульи на острых башнях, смотревшие далеко вдаль, твердили о терпении. А две статуи у храмового алтаря плакали ему о любви. В большом пруду с ледяной хрустально-чистой водой, глубоко под землей, он однажды увидел себя. С виду ему было около семи лет, за два месяца с тех пор как очнулся он вырос слишком быстро. Золотые глаза блестели переливами воды, кожа была мертвенно-бледной и с зеленоватыми чешуйками у глаз. А волосы ему заменяли змеи. Десятки длинных изумрудных змей вились, переплетались между собой. Мальчик понимал их вкрадчивый, ласковый шепот, говорил с ними. Они рассказали ему о матери, о злых людях, которые гнались за ней, пытаясь забрать его у нее. Рассказали о том, что теперь ему надо прятаться здесь. Но ничего не сказали о тех странных статуях множества людей, которые стояли у входа в храм с оружием в руках. Змеи передали, что мама назвала его Юнги. Мин Юнги.***
В первый раз люди пришли, когда ему исполнилось пять лет. Он выглядел гораздо старше и себя ребенком уже не считал, много чего зная и умея. Юнги не ожидал, что кто-то так быстро найдет его убежище. А жители окрестных земель, оказывается, лишь копили силы, чтобы отомстить за своих отцов и мужей, стоящих безмолвными статуями у входа в храм. То, чего они не ожидали — вместо ребенка увидеть юношу, худого и угловатого подростка, который старательно избегал взглядов в свои удивительные золотые глаза. Вокруг его головы вились змеи, предупреждающе шипя, а вместо одежды он был завернут в странную грязную тряпку, явно найденную здесь же. — Как ты смеешь осквернять храм Великой Матери своим присутствием, отродье нечестивой? Юнги смотрел в пол. Не хотел причинять вреда. — Это мой дом. Я живу здесь под ее опекой. Голос его ломался, хрипотцой выдавая, как же мало он говорит. — Ересь! Тебе нет места в этом мире! Мужчины, уже узнавшие в статуях за собственными спинами своих отцов, братьев, сыновей, были переполнены отчаянной яростью и жаждой крови. По лицам совсем юных воинов катились слезы. И слезы застыли на их каменных лицах гранитными каплями. А ярость отпечаталась трещинами монолитных статуй. — Простите… Юнги плакал. За все время он ни разу не забирал осознанно чью-то жизнь, будь то даже насекомое. Обладание такой силой, опасной, неконтролируемой, пугало его, терзало чистую детскую душу в клочья. Он убил ни в чем не виновных людей, безжалостно превратил их в каменные изваяния, просто испугавшись, как маленький ребенок. — Ты не виноват, малыш-ш-ш. — Ты защищал с-с-себя. — Мы не хотим, чтобы ты лил с-слезы. — Улыбнис-с-сь, не думай о них. — Они убили бы тебя, не раздумывая. Змеи вились вокруг, шептали, успокаивали. Их малыш не должен плакать. Умывшись, Юнги забился в уголок у ног Великой Матери. Сны терзали его, один ужаснее другого. Все они были наполнены смертью, кровью и огнем. Храм во сне пылал, а сам юноша бился об невидимую стену, не имея возможности выйти и спастись. И вокруг пожарища вились змеи. — Мы хотим как лучш-ше, малыш-ш-ш. Позади ярким светом сияла Великая Матерь с кровавыми слезами на глазах. Она тянула руки к Юнги, но он не мог пройти к ней сквозь огонь. Юноша проснулся, а на душе стало еще гаже. Он чувствовал себя очерненным, жалким, грешным, стало стыдно вот так, как раньше, сидеть у ног Матери и искать ее защиты. Он больше не явится к ней.***
Юнги жил, словно в забытьи. Прятался в крохотной комнатке единственной уцелевшей башенки. Большая тарелка гонга, раньше звучным звоном будившая в сердцах людей трепет, покрылась ржавчиной и треснула в двух местах. За ней Юнги устроил себе крохотную нишу из сена и истлевших тканей. Все его мысли занимал один и тот же сон, который повторялся изо дня в день, преследовал, стоило лишь закрыть глаза. Змеи стали лишь молчаливыми свидетелями того, как Юнги закрывается в себе, прячется от себя самого и мечется во сне, пытаясь спастись. До тех пор, пока жители окрестных деревень не хватились тех воинов, что стали жертвами убийственных золотых глаз. Разъяренные голоса доносились словно издалека, пробивались через апатию, будто сквозь толщу ледяной воды. Парень понял, что происходит, только когда в поисках «демона» люди добрались до башни. В ужасе крича и закрывая руками глаза, Юнги забился в угол, мечтая закончить все быстро. Но змеи, решившие все за него, напали. В стороны летела человеческая плоть и брызги алой крови, жизнь покидала тела вместе с ней. Юнги смотрел на это сквозь пальцы, дрожа всем телом. Правильно то, что они хотят его убить. Он — монстр. Пытаясь предотвратить будущие убийства и страдания, юноша хотел найти город, где живут семьи всех убитых им воинов. Он шел через пугающий звуками и неизвестностью лес по еще не смытым дождями следам, кутался в алый плащ с капюшоном, снятый с одного из трупов. Если он скажет, что не опасен, что если к нему не ходить, то все будут счастливы, то люди должны послушать. Всем ведь будет хорошо, верно? — Это плохая идея, малыш-ш-ш. Но Юнги не слушал змей, он впервые хотел поступить, как правильно. Следы привели к крохотной деревне, окруженной стенами из деревьев. Небольшие глиняные домишки с соломенной крышей и аккуратными огородиками позади стояли ровными рядами вдоль главной улицы. В центре находился широкий колодец и играли дети. Дети, которые, наверное, остались теперь без отцов. Парень прошел вдоль небольшого рынка с веселыми продавщицами. Прилавки были полны ягод и фруктов, круп и соли. — Дяденька, а вы кто? — маленький мальчик дернул Юнги за плащ, заглядывая в лицо. Мин закрыл глаза. Нельзя, чтобы пострадал ребенок. — Я друг. Я пришел, чтобы… — Ребята! У нас будет новый друг! Секунду спустя вокруг Юнги уже бегали дети, которым он старательно не смотрел в глаза. Они водили хороводы, спрашивали обо всем на свете, смеялись и давали сладкое. — Родной, кто это там с вами? — закричала одна женщина, улыбаясь и подходя ближе. Но, увидев Юнги, она в ужасе отшатнулась. — Это ты!.. — Что такое, мама? — спросил один из ребят. Но женщина не ответила, пряча сына за спину. — Уходи, чудовище! Ты убиваешь наших мужчин, теперь пришел за всеми нами?! Уходи!!! — она почти истерически кричала, глаза были полны слёз. Подбежали все, слышавшие ее крики, все селение столпилось вокруг. Кто-то кинул в Юнги камень и рассек ему бровь. — Я пришел сказать, что… Я не хочу вам зла. — Что он там бормочет? — Небось проклятия, демон! — Нет, я пришел сказать, чтобы вы больше не ходили в храм… — уже громче начал юноша. — Иначе что, убьешь нас, как всех предыдущих? — Я не хочу вредить! — Тогда почему у моих детей нет отца?! — Где мой сын?! В Юнги вскипало неизвестное доселе чувство. Оно бурлило в груди, змеи вились, угрожающе шипя. Из рассеченной брови тонкой струйкой текла кровь. Капюшон снесло порывом ветра, и змеи ощутили свободу, угрожающе извиваясь вокруг. Народ охнул и отошел подальше. — Я хотел лиш-шь понимания! — голос его звучал теперь громко, уверенно, но в него проскользнуло змеиное разъяренное шипение. — Хотел одиночес-с-ства и тиш-шины! Но, нас-с-сколько я вижу, люди глупы. Юнги без страха поднял глаза. Ближайшая девушка застыла мертвенным камнем. Люди закричали. — Я не думал, что для мира и с-спокойс-с-ствия мне нужно будет заплатить ваш-ш-шей кровью. Когда Юнги покидал деревню, по щекам его текли кровавые слезы. Он оставил после себя лишь тишину и запустение, галерею статуй, выставку смерти.***
С тех пор храм преобразился. Старые ржавые подсвечники исчезли, их место заняли серебряные, новые, в зале теперь всегда горел свет. Напротив статуи Великой Матери среди подушек на широком диване лежал и ел виноград Юнги. Одетый в расшитый звездами пиджак и широкую льняную рубашку, в подкатанных штанах и совершенно босой. Золотой взгляд, раньше полный рассветных теплых лучей, стал безразличным, вечно тоскующим. — Ты зачем забрал вс-се это? — Ты обокрал тех людей… — Мы тебя не узнаем, Юнги-я… — Но теперь я такой, — очередная ягода перекатилась между пальцами и скрылась во рту. — В этом мире нет доброты. Ко мне никто не будет добр. Значит и я не с-с-стану грус-стить из-за их бед. Парень встал, подходя к одному из витражей, что когда-то были для него примером кроткости и умиротворения. Внутри загорелась жгучая обида. — Вс-с-се вокруг меня — ложь. Я буду жить так, как мне нравитс-с-ся. Зеркала и сундуки с вещами, еду, книги, золото он забрал из домов перепуганных людей, не обращая внимания, если кто-то из них вдруг становился каменной копией себя прежнего. Места, где он побывал, окутал страх, каждый житель боялся проснуться и увидеть у себя на пороге демона, несущего смерть и отчаяние за собой черным шлейфом. Юнги не стоило труда заставить нескольких мужчин привезти все, что ему хочется. А потом оставить их сидящими у дивана умоляющими и несчастными камнями. Змеи на это лишь качали заостренными мордочками, новый Юнги был для них непривычно жестоким и безжалостным. Тот светлый, добрый мальчик теперь был заточен глубоко внутри, за каменной стеной, защищающей от лжи, предательства и ненависти. Сердце у Юнги теперь тоже только камень.***
— Откуда ты здесь? — Сир, меня зовут Вэй, я из крохотного городка Ильм, меня отправили к вам, как прислугу. Девушка дрожала всем телом, мечась взглядом от самого Юнги, вальяжно лежащего на диване и жующего финики, до множества статуй мужчин с оружием. — Они прис-с-слали только тебя? Жадины, — сморщился парень, сплевывая косточку. Он попросил у старосты городка человека, который мог бы заниматься всей грязной работой вместо него, а прислали непонятную девку. — И что ты умеешь? Если окажешься полезна, сможешь уйти живой. — Я готовлю, убираю, могу петь, танцевать, читать вам книги… — Хватит, — он помолчал, глядя с удовольствием, как она вся сжалась. — Научишь меня читать. Девушка прерывисто выдохнула, не смея поднять глаз, осознавая, что задержала дыхание. Вэй учила Юнги долгих полгода, из которых месяц дрожала от каждого его движения. Он пугал ее до чертиков, но оказался мягким и никогда не издевался, не бил, не ругался, когда она опаздывала с ужином или не могла ровно зашить рукав. Скажи она кому — никто не поверит, но теперь ей не хотелось, чтобы на Юнги велась охота. Она привязалась к ворчливому «чудовищу», которым у них пугают непослушных детишек. За эти полгода они вместе прочли почти все книги, которые были у Юна. Вэй стала для него хорошим другом и собеседником, окном во внешний мир и в миры фантазий, спрятанные за строчками на пожелтевших страницах. Он отпустил ее, взяв обещание иногда навещать и принести еще книг. Но вместо нее спустя неделю пришел всего один мужчина. Высокий и плечистый, он избегал прямого взгляда в глаза, но очевидно было, что Юнги он не боится. — Лучше бы ты убил ее сам, — хрипло и с ненавистью выплюнул он, без страха подходя почти вплотную. — Почему? — Юнги сразу изменился в лице, находя в чертах сходство и понимая, что говорит с братом своей подруги. — Вэй, дурочка, пыталась защитить тебя, и все решили, что она одержима. Ее сожгли на главной площади вчера утром. — Почему ты пришел мне сказать это? — Юнги сам не понял, когда начал плакать. Малышка Вэй, его единственный луч света в мире, погрязшем в ненависти, сгорел, словно мотылек. — Я ей верю. Теперь верю, — увидев слезы, мужчина снял с плеча большую сумку и поставил у ног того, кого считал раньше чудовищем и полгода корил за то, что больше не увидит сестру. — Вэй просила принести тебе книги. А еще там финики, она говорила, ты любишь их. — Они заплатят за это, я обещаю, — сипло выдавил из себя Юн, вытирая рукавом остекленевшие глаза. — Не нужно. Не доказывай им, что они были правы, закидывая ее камнями. Плечи у него дрожали, их обоих накрыло одеялом скорби и утраты. Так и не назвавшись, брат Вэй ушел, опустив в печали плечи и едва волоча ноги.***
После смерти Вэй люди не переставали приходить. Страх гнал их пытаться снова и снова уничтожить чудовище, оружие становилось все опаснее, все страшнее, пока однажды не стало стрелять огнем и железом. Юнги устал. Прятаться, бояться, просыпаться от каждого шороха. Эти люди выжигали в нем все хорошее, что когда-либо было. Он становился таким же безжалостным, как и те, кто пытался сжечь его храм или пустить внутрь отравленный газ. Юнги не понимал, откуда у него такой иммунитет ко всему этому, порой был бы не против просто прекратить вечные нападения. Все попытки сбежать, спастись, заканчивались травлей, погоней и новой болью. Он начинал сходить с ума. Столько боли вынести за неполные три сотни лет не смог бы никто, а он вынес, продолжал терпеть, залечивать раны. Перед глазами стояла хрупкая фигура Вэй с ее всепонимающей робкой улыбкой, унылый разворот плеч ее брата, каменное лицо матери, которую разнесли уже давным давно. Лишь они держали его в сознании. Огнем и острыми клинками, раз за разом он терял змей, на их месте оставались некрасивые черные пятна на затылке и висках. Они были немым воспоминанием о человеческой жестокости и глупости. Еще немного, и он сдастся. Просто закроет глаза и, казалось бы, станет камнем, очередной фигурой среди леса статуй. Еще немного. — Тут кто-то есть? Я слышу дыхание. Юнги вскинул голову. Парень с закрытыми глазами стоял неподалеку от храма, опираясь на длинную палку. Волосы неопрятными прядями падали на глаза и лоб, местами покрытые грязью, как и его лицо. Одетый в не менее грязное длинное пальто и старые потертые штаны и рубаху, он выглядел как минимум нелепо, как максимум жалко. — Кто ты? — охрипшим голосом отозвался Юнги. Он уже давно не разговаривал, просто сидел под деревьями рядом с полуразрушенным храмом, который был для него единственным родным местом. Иногда лишь вставал и искал еду. — О, и правда, не показалось, — неловко улыбнулся тот, слегка морща нос. — Меня зовут Чон Чонгук, я просто путешествую. Больше мне и заняться нечем, и жить негде. Бреду, куда ноги несут. — Советую идти дальше, несчастливое это место, — Юнги поднялся. — Много опасностей рядом. — Тогда почему ты здесь? — Это мой дом. Чон уловил горечь в голосе, готов был поклясться, что еще немного, и было бы слышно ту самую дрожь очень уставшего человека, который вот-вот даст слезам волю. — Могу я остаться? Мне нужно хотя бы немного отдохнуть, я очень долго шел. Ищу храм Великой Матери, который должен быть где-то здесь. Юнги хмыкнул, все наблюдая за новым знакомым. Он все это время стоял с закрытыми глазами и усиленно прислушивался. Чонгук явно знает, кто перед ним, раз не стремится смотреть в его сторону. — Тогда поздравляю, пять метров, и ты упрешься носом в стену храма. Осторожно, там каменная рука валяется, — фыркнул Мин. — Можешь открыть глаза, я не наврежу тебе. — Это не от страха. Просто нет смысла держать глаза открытыми, когда они не видят. Юнги подошел ближе, Чонгук слышал его шаги по хрустящей осенней листве. Он открыл глаза, продолжая видеть лишь темноту. Юн смотрел прямо ему в глаза, пустые и блеклые, но Чон не каменел, лишь иногда моргал, глядя словно куда-то вдаль, безжизненно и страшно. — Тебе и правда нечего бояться, я не в силах тебе навредить. — Юнги сам не осознал, как из глаз его потекли слезы. Этот парень словно ручеек холодной воды в раскаленной пустыне, слепота его не проклятие, а дар ему, Юнги, за столько лет одиночества. — Покажешь мне храм? — Можешь оставаться сколько угодно. Я обещаю тебе безопасность. — Ты здесь живешь? Я слышал, что тут обитает какое-то чудище, которое оскверняет храм и очерняет силу Великой Матери, — без малейшего страха и издевки спросил непрошеный гость. Юнги разглядывал его все время, пока Чонгук шарил ладонями по холодному мрамору колон и шершавым стенам. Хорошо сложенный, высокий, с красивым лицом, которое не портили даже пара шрамов на скуле и подбородке. Одна большая сумка, которую Чон бросил у входа, была набита походными принадлежностями. — Люди любят преувеличивать. И порой совершают поступки достойные звания чудовищ чаще, чем те, кого так называют. Чонгук грустно улыбнулся. Палкой он натыкался на разбросанные мусор и камни, упирался в подножия множества статуй неизвестный людей, их тоже изучал шершавыми ладонями. — Как по мне, здесь живет скульптор. Такая тонкая работа. — Так меня еще не называли, — хрипло смеется Мин, давно мечтавший разрушить каждую статую в пыль. Их осталось-то не очень много, каждая была покрыта трещинами и сажей, но они все равно оставались до невозможного реальными и узнаваемыми. — Давай пообедаем? Я со вчера не ел, хотел поскорее добраться сюда, — Чонгук повернулся, мило улыбаясь, все так же с закрытыми глазами. Юнги стоял слишком близко, но даже не дернулся, разглядывая гостя пристальнее. В нем чувствовалось что-то, заставляющее ему верить, это чувство грело, и плечи сами невольно опускались, расслабляясь. Такое чувство его не посещало уже очень давно. Еще со времен, когда он ребенком прятался у ног статуи Великой Матери.***
— Зачем тебе так нужен был храм? — Юнги с удовольствием жевал кусок копченого мяса, которого не мог для себя достать уже пару-тройку лет точно. Чонгук улыбнулся немного печально. — Давай в вопрос-ответ? По очереди. Юнги кивнул, а потом вспомнил, что его собеседник этого не может увидеть, так что согласился вслух. — Я хотел найти место, где очень давно было средоточие добра и понимания. По легендам здесь всегда светит солнце, можно найти кров и отдохнуть от безумного мира, — Чон смял в пальцах кусочек мякиша от слегка черствой булочки. — Почему ты назвал храм опасным местом? Действительно, судя по слухам тут тишь да благодать. Мин нервно засмеялся. — Потому что тут и правда живет чудовище. И все и каждый пытаются его уничтожить вот уже много лет. А чудовище умирать не хочет. Под конец его голос слегка дрожал. Змеи вились по вискам, тихо успокаивающе шипя. — Как ты ослеп? — Так нужно было. Я сделал это добровольно и не жалею, — чуть резче, чем мог бы, ответил Чон. — То чудище — ты? — Да. Я. Чонгук сжал в руках всю булку и тихо выдохнул, напрягаясь. — Боишься меня? — Нет. Хотя, немного. Но ты ведь сказал, что не причинишь мне вреда. Почему? — Я опасен, только если смотреть мне в глаза. Ты слеп, ты неуязвим. Единственный за сотни лет. Юнги закусил губу, как-то внутренне ликуя от того, что его гость сразу расслабился и спокойно продолжил есть. — Ты останешься? — Несомненно.***
Чонгук, чуть более живой и разговорчивый, чем Юнги, стал средоточием надежности и какого-то неведомого доселе уюта. Юн мог подолгу просто сидеть и слушать легенды, которые рассказывал Чон, а он знал их немало. Каждая была связана с местами, где он бывал, некоторые он сочинял сам, какие-то ему рассказывали. Высокие своды храма, полуразрушенные и покрытые трещинами, словно ожили вместе с Юнги, который старался вообще от Чонгука не отходить. Впервые с момента смерти Вэй ему есть, с кем поговорить. Чон немного смущался такому вниманию и заботе, он больше привык к жалости, чем к ненавязчивому вниманию. Они говорили обо всем, начиная с еды заканчивая революцией на западе. Чонгук для Мина кладезь информации, ведь он знал, что происходит в мире. Сам Юнги дальше пары километров от храма уже пару десятков лет не уходил. Но между ними оставалась незримая стена из кирпичей-тайн, которую никто из них рушить не решался. Чонгук не спрашивал, почему Юн кричит во сне. Он вздрагивал, просыпаясь, но лишь лежал и слушал тяжелое дыхание и легкое шипение, словно змеиное. А Юнги не пытался узнать, как Чонгук ослеп. Тот лишь однажды обмолвился, что не всегда мир был для него беспроглядно темен. — Я хочу знать, как ты выглядишь, — однажды сказал Гук, чуть поворачиваясь в ту сторону, где Юнги должен был развести небольшой костер, чтобы приготовить ужин. — И как ты это собираешься сделать? — Просто сядь рядом. Мин послушно сел рядом и вздрогнул, когда Чон коснулся сначала его руки, а затем повел наверх по плечу, шее. Коснувшись щеки, ловя прерывистый вздох и немного хмурясь, ощущая под пальцами тонкие шрамы. — Я представлял тебя немного иначе, — почему-то шепотом сказал Чонгук. Пальцами он почти невесомо касался скул, бровей, переносицы, губ, подбородка. Словно рисовал на лице линии, а они впечатывались глубоко под кожу. Щеки у Юнги горели огнем, никто еще не касался его так близко и так нежно, что сердце, казалось, готово выпрыгнуть из ребер. Змеи уютно шипели на ухо, вились кольцами и, в конце концов, обвились вокруг пальцев Чонгука. Тот вздрогнул, поглаживая гладкую, плотную чешую, чувствуя, как в ладонь тычутся мордочки, напрашиваясь на ласку тоже. — Какого цвета у тебя глаза? — Золотые. Чонгук улыбнулся, проводя по плечам и снова касаясь рук, поглаживая пальцы и щекоча легким прикосновением запястье. — Ты красивый. — Ты тоже, — не сдержался от ответного комплимента Юнги, также шепотом. А затем встал и вышел, пытаясь убежать от эмоций в лес. Первым делом хотелось нырнуть в ледяную воду подземного озера и утонуть там с концами. Странная нервная дрожь пробирала до самых костей, лицо и уши пылали, словно их подожгли. — Какой ты чувс-с-ствительный, — шипяще посмеивались змеи. — Достаточно ему лишь прос-с-с-сто кос-снутьс-с-ся, а ты уже пылаеш-шь. — Ничего я не пылаю! — Юнги остановился и, пытаясь взять эмоции под контроль, принялся ходить вокруг раскидистого дуба. Еще пару недель назад, до появления Чонгука, он вообще ничего не мог чувствовать, кроме странного оцепенения и желания прекратить всю эту достойную оваций трагедию под названием жизнь. А теперь внутри бушевали ураганы, вздымались цунами новых непонятных чувств, и все из-за слепого путника, пожелавшего проникнуться атмосферой древнего никому не нужного храма. — Ты с-с-слиш-шком долго был один, Юнги-я. — А этот мальчик такой хорош-шенький… — Такой с-с-сладенький… — Прямо с-создан для тебя. Едва ли не впервые змеи откровенно насмехались над ним, при этом смущая до невозможного. Где-то рядом со смущением закипала злость, причину которой Юнги не знал. — Ничего подобного. Он не останется здесь насовсем. Я лишь одна из его легенд, не более. Змеи шипяще смеялись, не слушая его, наперебой высказывая сюжеты один хуже другого. К тому времени, как Юнги решил их игнорировать и возвращаться в храм, ползучие гады едва ли не свидание им продумывали. — Ты завидный жених, Юнги-я, он не сможет отказать, — смеялась одна, свиваясь в изумрудное сердечко. — Ага, только потому что слепой, — проворчал тот, входя в храм. Чонгук лежал в одной из уцелевших комнат на лежанке из сухих листьев, которую ему сделал Юнги. Из-за вечно закрытых глаз было сложно понять спит он или нет. Но услышав шаги и знакомое шипение, Чон привстал и улыбнулся. — Я ждал тебя. — Ты все еще можеш-ш-шь позвать его на с-с-свидание. — Но я не буду этого делать, — шепотом огрызнулся Юн и громче добавил. — Я ходил за хворостом. — И по пути едва не с-с-сжег его своими щеками, — не переставали смеяться змеи. В этот момент Мин мысленно вознес благодарственную молитву Великой Матери за то, что Чонгук змей не понимает. Чон встал, взял свою палку и, постукивая перед собой, пошел за Юнги, который действительно набрал сухих веток и шел складывать их в небольшую кучу неподалеку от почти потухшего огонька. Подкинув сразу пару сухих веточек в костер, Мин сел на каменный небольшой постамент, бывший некогда человеком. Чон нащупал его палкой и сел рядом. — Скоро похолодает, что будем делать? Юнги сначала не понял, а затем едва не уронил котелок с бульоном, который ставил на огонь греться. — Ты остаешься на зиму? — Ну да, — пожал плечами Чон, словно это всегда было очевидно. — Или ты против моей компании? — С-с-смотри, как напрягс-с-с-ся! Он не хочет от тебя уходить, очевидно же! Юнги мысленно застонал, понимая, что теперь его ранее любимая язвительная змея Сара будет комментировать таким образом каждое действие. — Конечно же я не против, я только рад буду, — ответил Юн, но как-то нервно и с удивлением замечая, что плечи у Чонгука опускаются. Он и правда не хочет уходить? — Джек, с-с-с-согласис-сь, так и ес-с-сть! — буйствовала она, извиваясь от переизбытка чувств где-то на затылке. — Не меш-ш-шай наш-шему мальчику с-с-строить отношения, Сара, — коротко ответил тот, явно предпочитая исключительно наблюдать.***
Ветер все крепчал, свистя в многочисленных трещинах храма унылые мелодии. От частых дождей воздух отсырел, а за ним и весь храм от фундамента до крыш башенок. Юнги отсырел тоже. Снова апатично сидел и смотрел в одну точку, часами не двигаясь с места. Чонгук в это время пропадал из виду, гуляя по храму, изучая чуткими пальцами каждую его трещинку. Он мог часами сидеть напротив Великой Матери, медитируя и загадочно улыбаясь своим мыслям. — Почему ты такой, хён? — Какой «такой»? — почти лениво уточнил Юн, чистя яблоко. — Молчаливый, скрытный, нелюдимый. — Потому что слишком долго живу и слишком много видел. Меня хотят убить с самого моего рождения. Я превратил в камень собственную мать. Из-за меня погибла моя единственная подруга. Ауч… — Мин засунул в рот порезанный палец. — Не думаю, что у меня есть причины открываться каждому встречному и доверять кому-либо. — Мне ты тоже не доверяешь? — Если бы я тебе не доверял, ты бы уже чесал отсюда на все четыре стороны, — проворчал тот. — Или был бы мертв. Держи, — Юнги сунул Чонгуку в руки чищенное яблоко и принялся чистить следующее. Игнорировать шипящий шепот змей за спиной выходило слабо, он все улавливал краем уха «голубки», «забо-о-ота», «делаем ставки на первый поцелуй». Он не комментировал. Должны же быть у змей какие-то развлечения.***
Юнги проснулся в очередной раз с криком и резко сел, проводя ладонями по лицу. Чонгук вздрогнул, просыпаясь. Послышалось уже почти родное шипение змей, странно успокаивающее. И всхлипы. — Я устал от этого… Как же я устал, Сара… Не хочу больше видеть этого… — Хён? Чонгук сел, откидывая два одеяла, которые ему выдал Юнги, сам кутаясь в колючий плед. Громко шмыгнув носом, Мин вытер лицо и прокашлялся. — Это просто кошмар. Я в норме. Гуку не нужно было сильно вслушиваться, чтобы понять, что у Юнги дрожат губы. — Я поверил бы, если б ты не кричал каждую ночь, хён, — Чон встал и, прихватив оба одеяла, пошел к скрипучей твердой кровати Юна. Не слушая возражений, он лег рядом, накрывая слабо упирающегося старшего одеялами и обнимая. Тот, невозможно смущенный, замер, уткнувшись носом Гуку в плечо. — Это нормально, перевести дыхание, Никто не будет тебя винить. Юнги замер, практически не дыша, когда Чонгук запел. — Это нормально, совершать ошибки, все их совершают. Увы, все, что я могу сказать — все в порядке. Пел он тихо, едва ли не шепотом. Звук рождался вибрацией в груди и прошибал до костей. Юнги сам не понял, когда крепко прижался к Чону, обнимая его и слушая его спокойный голос. — Твое дыхание, я не имею права не узнать его. Даже если я не могу понять всей его глубины, все нормально, Я могу просто тебя обнять. Чонгук закончил, поглаживая расслабленного хёна по спине и понимая, что тот уже спит. — Я здесь, чтобы быть рядом. Кошмаров больше не будет. Пробуждение для Юнги оказалось более чем приятным. По всему телу разливались сила и энергия, которых не было уже пару сотен лет точно. — Да-а-а-а, вот та-а-а-ак, чеш-ш-ши ещ-ще-е-е… Юнги резко открыл глаза, напрягаясь и поднимая голову. От открывшегося зрелища он ненадолго потерял дар речи. Мало того, что сам Мин, оказывается, устроился спать на груди у Чонгука, так еще и змеи, все поголовно, ластились к рукам Чона, выпрашивая ласку. А тот лишь слегка улыбался, послушно поглаживая чешуйки, почесывая острые мордочки. — Твои маленькие друзья очень милые, — заулыбался шире парень, сразу почувствовавший, что Юнги не спит. — Какого они цвета? — Зеленые, — ответил тот хрипло и прокашлялся, немного неохотно отстраняясь. — Долго я так тебя вместо подушки использовал? — Почти всю ночь. Зато больше не просыпался. Хорошо отдохнул? Юнги порозовел, комкая край подушки и радуясь, что Чонгук не может этого видеть. — Давно так хорошо не спал, очень давно. Спасибо, — почти прошептал он, борясь с желанием как обычно уйти подальше и остыть. Бороться помогало осознание, что рушить такой теплый уютный момент после хорошего отдыха было бы крайне глупо. Змеи, несмотря на то, что Юнги отстранился, все равно самозабвенно тянулись к Чонгуку, лезли к нему мордочками, ласково лизали раздвоенными язычками лицо и щурили золотистые глаза. Глядя на это безобразие и словив себя на мысли, что сам бы не против вот так ластиться, Юн залился краской гуще и таки вскочил на ноги. — Давай завтракать, я голоден. Чонгук улыбнулся, слыша торопливый шаг, которым Юнги побежал в сторону их импровизированной кухни. Юнги никогда за все пару сотен лет столько не смущался. Чонгук теперь пел ему каждую ночь, часто держа за руку. Но смущало не это. Кошмары теперь не снились вовсе, Юнги спал крепко, как младенец, и просыпался всегда в хорошем настроении, что для него было из рода фантастики. Кому уж нравилось такое положение дел — так это змеям. Они пытались лишь наблюдать, но часто не могли сдержать комментариев. — Если вы не прекратите нести чушь про свадьбу, я заплету вас в косу и перевяжу лентой, — шипел Юнги в ответ, когда Чонгука не было рядом. Снаружи становилось все холоднее, дожди сбивали пожелтевшие листья с деревьев, разгоняли дичь по норам. Осень прочно утвердила свои права под посеревшим от туч небосводом. Сырые дрова долго сохли и сильно дымили под чугунным котелком с пресной похлебкой. На подобной пище им предстояло провести целую зиму, благо Юнги успел сделать достаточно запасов. — Хён, холодает. Не лучше ли спать вдвоем? Так теплее. Голос наглого мальчишки сквозил улыбкой. Чонгуку нравилось смущать хёна. Он любил те моменты, когда Юн ухаживал за ним, заботливо насыпал порции побольше, давал теплые одеяла или свою потертую временем шерстяную накидку. Чонгука часто жалели, помогали из жалости, упрекали в немощности и слепоте тайком, но такой ненавязчивой, молчаливой, естественной заботы не проявлял никто. Это грело лучше всех одеял, и единственное, о чем Чонгук теперь жалел — что он не может видеть Юнги.***
Юнги расслабился. Привык к спокойствию. Забыл об осторожности. Сейчас он жалел об этом, как никогда, промывая слабым раствором алоэ рану у Чонгука на плече. Был привычный уютный вечер у костра, еще пару часов назад, Юнги рассказывал о том, как учился читать. Но вдруг Чон поднял ладонь и повернул голову чуть в сторону. Старший замолк, прислушиваясь, и спустя мгновение тоже услышал. Осторожные шаги, полностью скрыть которые помешала сухая опавшая листва. Внутри все похолодело от осознания, что сейчас будет. — Чонгук, ты должен уйти. Сейчас. — Хён, что… — Вопросы задашь, когда я тут закончу. Чонгук встал, Юнги обхватил его за плечи и хотел повести вглубь храма, но раздался оглушительный выстрел и тело пронзила адская боль. Чонгук закричал, падая на колено и Юнги заметил, что пуля прошила его самого насквозь и застряла у Чона в плече. Алое пятно крови маковым цветком распускалось на серой рубашке. Сцепив зубы, Мин посадил Чонгука за одной из статуй, пряча от охотников за головами, а сам выпрямился и повернулся к ним лицом. — Я вас уничтожу, мрази. Мужчины мерзко ухмыльнулись и совершили главную ошибку — недооценили слова заказчика и посмотрели Юнги в глаза. Половина из дюжины головорезов сразу превратилась в камни, а вторая половина с ужасом наблюдала, как змеи стекают по рукам вниз, удлиняясь и в следующий момент бросаются на непрошенных гостей, впиваясь в них ядовитыми клыками. — Сара, я же просил, поменьше крови. Мне теперь мыть здесь. Юнги зацепили еще пару шальных пуль, выпущенных запаниковавшими наемниками, но он уже давно привык к ранам и не обращал на них внимания. Как и к виду крови на руках и мордочках верных змей. — Юнги-я ты в порядке? — Да, почти не задело. — Чонгук… Имя резануло слух и внутренности сковала тревога. Юнги бросился назад, к Чонгуку, который лежал молча, закрыв глаза. Глаза уже начали предательски слезиться, когда он заметил, что Чон медленно дышит. Плечо было залито кровью полностью, губы побледнели. — Хён, это ты? — Тш-ш-ш, Гуки, нужно обработать рану. — Не уходи… — Не уйду. Чонгука лихорадило, он метался во сне и пересохшими бледными губами шептал что-то на незнакомом Юнги языке. Сам Юнги, едва выдержавший процесс доставания из неглубокой раны пули, непослушными руками делал ему перевязки, менял компрессы и на задворках воспаленного волнением сознания радовался, что у одного из не окаменевших трупов нашлась небольшая аптечка. Когда на второй день, глубоко за полночь, жар наконец спал и Чонгук уснул спокойно, Мин сидел возле него, глотая от переизбытка эмоций слезы и впервые за много лет молился. Великая Матерь, немой почерневшей от копоти статуей стоявшая далеко в глубине храма, внимала сбивчивому шепоту искренней просьбы — оградить Чонгука от бед. Очнулся Чонгук от жары. Солнце едва наметилось на горизонте светлой сплошной линией, сквозняк разносил морозную утреннюю свежесть по храму, а Чонгуку было жарко. Лишь попытавшись пошевелиться, он понял почему — крепко держа за здоровую руку, плотно прижавшись к нему всем телом, рядом спал Юнги. Дыхание у него было рваное, тяжелое, он пылал всем телом. Сколько времени прошло с тех пор, как он отключился? День? Два? Неделя? Чонгук не мог сказать, но точно был уверен, что несмотря на свои раны и дискомфорт, Юнги не отходил от него все это время. И, несмотря на собственную боль, Чонгук сейчас был счастлив, как никогда ранее. Гук чувствовал себя отдохнувшим и, кроме ноющей боли в плече, его ничего не беспокоило. Так что он лежал и витал в облаках до тех пор, пока Юнги не заворочался. Затем старший подскочил и принялся ощупывать Чонгуку рану, лоб, щеки холодными ладонями. — Хён, я цел и невредим, не суетись. Голос у него звучал до того бодро, что Юн успокоился, расслабляясь и утыкаясь лбом Чону в живот. — Я так волновался… — Ты свою рану обработал? — Я позже ею займусь, не волнуйся, — младший не видел улыбки, но ощутил ее каждой клеточкой. В голосе хёна звучало неприкрытое облегчение. — Займись сейчас, я тоже волнуюсь. — Да, Юнги-я, мальчик прав. Еще немного и пойдет гноение, даже твоя регенерация не с-с-сильно с-с-спас-сет, — змеи зашипели в унисон, и Юн сдался. Рана выглядела ужасно — края уже начинали гноиться, пятна спекшейся бурой крови покрывали все плечо, спину и рубашку. Быстро обработав, кряхтя, Мин пытался замотать плечо одной рукой, но было ужасно неудобно и бинт вечно разматывался и падал. — Дай угадаю: не можешь перевязать. — Я справлюсь. — Дай, — Чонгук сел, поморщившись и сцепив зубы, и на ощупь забрал у Юнги бинт. Пока он на удивление умело и быстро перевязывал глубокую рану, Мин смотрел на его сосредоточенное лицо, отмечая для себя те детали, которые раньше не хотел, видимо, замечать. Родинку под нижней губой, маленькую россыпь родинок на щеке, небольшой шрамик на скуле и неглубокую морщинку между бровей. Чонгук знал, что Юнги сейчас смотрит. Не мог не смотреть. И не позволил себе улыбнуться, лишь прошептал пару слов, заканчивая перевязку. — Что? — Ничего, просто маленькая поговорка из детства. Юн глянул на маячивших змей вопросительно. — Я не знаю этого языка, явно какой-то из древних, — прошипела в ответ Сара. — Спасибо, Гуки. Где ты научился так хорошо перевязывать? Даже не глядя получается. — Я много учился до того, как… как потерял зрение.***
— Ты свою перевязывать собираешься? — Не будь наседкой, Чон, у меня уже все зажило, — улыбнулся Юнги, нанося быстро закончившуюся мазь на почти затянувшийся кружочек раны Чонгука. Мазь была холодная, как и пальцы старшего, отчего Гук морщился и слегка шипел. — Хорош-ш-шо шипит, наш-ш-ша школа, — хихикали змеи, которые всегда во время перевязок успокаивающе ластились к Чону. Он уже знал, что Юнги понимает их и не удивлялся ответам хёна в пустоту, лишь улыбался. Парень понимал, что лишь благодаря общению с чешуйчатыми друзьями Мин не свихнулся за сотни лет гонения и одиночества. — Точно зажила? — Хочешь проверить? Чон кивнул и услышал в ответ лишь вздох и шорох одежды. Протянув ладонь, Чонгук наткнулся на худую грудь. Добравшись кончиками пальцев до места бывшей сквозной раны, парень только пораженно охнул — ее и правда вовсе не было, лишь шелковистая новая кожа шрама в виде небольшого кружочка. — У тебя все так быстро заживает? Юнги, слегка потерявший связь с реальностью от почти невесомых прикосновений, мотнул головой и прокашлялся. — Да, сколько себя помню. Часто даже шрамы надолго не остаются, — Юнги едва сдержался, чтобы не провести ласково пальцами по острым ключицам Чонгука. — У тебя точно шрам будет, небольшой. — Ну, я не планирую ходить голый, никто и не узнает. — О-о-о-о мы бы на это пос-с-смотрели, да, Юнги-я? — О да… — Что? — переспросил младший, прекратив застегивать пуговицы на рубашке. — Это я змеям. Это был один из многочисленных раз, когда Юнги был рад, что Чонгук слепой и не сможет увидеть всю степень его смущения. — Вс-с-се. Втрес-скалс-с-ся.***
Зима прочно взяла бразды правления в свои руки, засыпая все вокруг сияющим снегом и ветрами завывая колыбельные перед сном. Это была первая зима, наступлению которой Юнги был по-настоящему рад. Он не мерз, был здоров и сыт, а рядом всегда был Чонгук. Уже не было ничего привычнее, чем засыпать под его волшебный голос и не видеть кошмаров, прячась от них в крепких объятьях. Душа расцветала весенними цветами, несмотря на метель за треснутыми стеклами окон. Если раньше три зимних месяца по ощущениям могли растянуться словно на сотню лет, то теперь Юнги не успел опомниться, как уже был праздник Жизни. В этот день было принято дарить друг другу подарки, есть много вкусного и просто радостно провожать прошедший год. Мин никогда его не праздновал, лишь в книгах о нем читал. И тем больше было его удивление, когда морозным зимним утром Чонгук решил преподнести ему подарок. — Хён, это тебе. Небольшой плетеный соломенный браслетик лежал на широкой ладони. Вместо застежки у него были два тонких кожаных шнурочка, а сам он был похож на замысловатую косичку с вплетенной в нее зеленой лентой. — Это в честь чего? — в растерянности Мин не сразу понял, что нужно принять подарок. — Сегодня праздник Жизни, ты забыл? Браслет все лежал на протянутой ладони, пока Юнги собирал себя по частям. — Я… Я раньше никогда не праздновал. И у меня нет подарка в ответ, прости, — он закрыл ладонь Гука в кулак. — Оставь, я не могу принять просто… — Нет, можешь, — твердо возразил Чонгук, ловя руку хёна и ловко завязывая на ней подарок. Проведя напоследок по запястью пальцами, парень удовлетворенно улыбнулся. — Я рад, что угадал с размером. — Ты можеш-ш-шь ему подарить кое-что другое, Юнги-я, — тихонько подсказал Лео и лизнул раздвоенным языком Сару в чешуйчатую мордашку. — Не наглей, червяк! — возмутилась та, но Юнги уже не слушал. Он гипнотизировал взглядом улыбку довольного своим подарком Чонгука и не мог поверить, что правда собирается это сделать. — Я могу сделать тебе подарок, но… не знаю, примешь ли… — Это уже мне решать, — Чонгук открыл блеклые серые глаза, поднимая их на Юнги, словно наконец мог видеть его. Это был как удар под дых. Юн наклонился, обхватывая дрожащими ладонями лицо Чонгука, и почти невесомо коснулся его губ своими. Тело прошил разряд сотен молний и старший быстро отстранился. Он боялся поднять глаза, увидеть недоумение, злость, отвращение или даже все сразу. Весь мир, казалось, затих вокруг, лишь сердце гулко отбивало ритм в ушах. — Я не успел распробовать, — хрипло отозвался Гук, с улыбкой притягивая хёна обратно и вовлекая в поцелуй снова.***
До этого момента Юнги не считал себя трусом или человеком, который избегает проблем. Особенно когда создает их сам. Но после этого поцелуя ему стало слишком неловко находиться рядом с Чонгуком, и он убежал от него, якобы забыл спрятать еду в холодный погреб и теперь она испортится. Гук слышал его торопливые удаляющиеся шаги и свое бешено колотящееся сердце и приходил в себя. Каким бы взрослым и познавшим жизнь не считал себя Юнги, сейчас он вел себя как впервые влюбившийся подросток. Чон закусил губу. А вдруг это был и правда первый раз? Раньше, когда Чонгук спрашивал, почему старший позволил ему остаться, ответ был прост: «Мне одиноко. Ты единственный, с кем я могу поговорить и не убить при этом». Сейчас же, стоило парню заговорить о том, что, возможно, летом ему придется уйти, хён не отвечал вовсе, молчал. Но Чонгук знал, что Юнги смотрит на него пристально и, возможно, уже представляет, как им придется прощаться. С каждым днём все сильнее и сильнее Чон сомневался, что ему вообще куда-то надо, хотел остаться и не идти на поиски, ради которых стольким пожертвовал. Где-то в дальних комнатах слышалось тихое шипение и неразборчивый шепот. Гук не стал прислушиваться, предпочел еще раз вспомнить лучший подарок в своей жизни. — О Великая Матерь! Я не надеялас-с-сь дожить до этого! — возбужденно ликовала Сара, свиваясь кольцами вокруг шеи Юнги. — Трис-с-ста лет с-стоили того, чтобы дождатьс-с-ся этого, — закивал Лео. — Ес-с-сли это не лучш-ш-шее, что я видел за с-свою жизнь, то покажите, что может быть лучш-ше, — мечтательно шипел Том. — Это все вы виноваты, гадюки, я без вас вообще бы о нем не думал столько! Люси, обычно молчаливая, строгая наблюдательница, хмыкнула и гордо выползла из клубка воодушевленных змей, пристально глядя Мину в глаза. — Ты с-сам убегаешь от с-с-счас-стья. Это глупо, Юнги-я, — она взглянула в ту сторону, где остался сидеть Чонгук. — Он нужен тебе нас-с-столько же, как и ты ему. А ты упрямый ос-сел, потому что пытаеш-шьс-с-ся защитить мальчика от того, что ему даже не грозит. Твой с-с-страх здес-с-сь не властен. — Люблю ее, она всегда дело говорит, — шепнула Сара и вздохнула, ложась Юнги на плечо.***
— Ты… Если хочешь, можем спать раздельно сегодня, — тихо и как-то грустно предложил Чонгук. Юнги избегал его весь оставшийся день, копаясь в своей голове и придумывая кучу странных отговорок, лишь бы не разговаривать с Чоном о поцелуе и подарках. И смотреть на него поменьше, потому что сразу вспоминались мягкие нежные губы и рассудок заново уплывал. — Я не знаю… — Я тебя с-с-сейчас-с-с удуш-ш-шу, ребенок! — начал было Том. — Мне неловко до ужаса, я думаю, ты заметил. Чонгук улыбнулся мягко и понимающе, как умел только он, и развел руки в стороны. — Иди сюда. Юнги смотрел на него круглыми глазами, змеи аж затихли, возможно даже задержали дыхание. — Не хочешь? Юн сделал пару шагов и сам крепко обнял, уткнувшись высокому Чонгуку в плечо лицом. Руки обвили его плечи, поглаживая по спине. Небывалое спокойствие, уют и неведомое раньше чувство защищенности переполнило от пят до раздвоенных язычков змей. И Юнги сделал то, чего не позволял себе с самого детства — разревелся. Он плакал долго, со слезами словно отпуская каждое мгновение боли и одиночества, которые преследовали его столько лет. Змеи растерянно молчали, повиснув вдоль спины, они никогда не видели своего хозяина таким беззащитным, жаждущим тепла ребенком. Чонгук молча гладил по спине, в груди ныло от каждого всхлипа, предшественником которому были годы войны с внешним миром и самим собой. И именно за эти минуты, когда Юнги ревел ему в плечо, комкая рубашку, Чон понял, что просто обязан сделать все, чтобы у любимого хёна больше никогда не было поводов плакать. Он больше не должен быть один. Юнги улыбался, сквозь продолжавшие течь слезы, пока Чонгук ловил их губами не глядя. — Я решил, что никуда не уйду, слышишь? — еще поцелуй, невесомый совсем, как касание весеннего теплого ветерка. — Не хочу больше ничего скрывать от тебя, не хочу убегать и не буду. Старший шумно шмыгнул носом, вытирая покрасневшие глаза, улыбаясь по-настоящему счастливо. — Ты готов услышать правду, хён? Внутри все сжалось в предчувствии подвоха. Сейчас окажется, что Чонгук на самом деле пришел его убить и все это время втирался в доверие. Или он просто развлекался влюбляя в себя одинокое чудовище, чтобы потом отвести к властям на справедливую казнь. Множество вариантов один хуже другого пронеслись в голове старшего, улыбка постепенно угасла. — Мне понравится эта правда? — он снова шмыгнул носом, прекращая плакать совсем и, напрягшись, позволяя Чону вытереть влажные щеки. — Тебе ведь было интересно, почему я искал храм и почему мне нужно будет уйти? Юнги кивнул и хотел было отстраниться, но Чонгук ему не дал, продолжая обнимать и гладить по спине. — Для начала ответь мне: что ты знаешь о жрецах Великой Матери? — Только то, что они все поголовно только мужчины и их почти уже не осталось. Ты хочешь сказать… — Да, я один из немногих оставшихся в живых. — Он ш-ш-ш-шутит? Змеи начали тихо шипеть между собой, но Юнги их не слушал, пытаясь переварить информацию. Это объясняло довольно многое в поведении Чонгука, но все равно звучало настолько дико, что поверить было сложно. Чон взял Юнги за руку и сел на кровать. — Это будет длинная история, хён, ты хочешь ее услышать? — Конечно, — старший подождал пока жрец сядет удобнее и лег ему на колени, приготовившись слушать, отчего Чонгук улыбнулся. — Мне было пять, когда мать отдала меня. Я был совсем маленьким и глупым, много плакал за ней по ночам. Не понимал, что деньги ей важнее, — Чон улыбнулся. — Это и правда было так давно. Там было много мальчишек, таких же слабых и никому не нужных, пришедших даже добровольно, ради еды и крова. Нас учили читать, писать, иностранным языкам, медицине, риторике. Никто не понимал зачем это все, нам не объясняли, просто следили, чтобы мы учились хорошо. А кто не хотел — наказывали, лишали еды или оставляли после занятий. Мы не играли, не дружили, носили все серое, знали только учебу и все. Чонгук приоткрыл глаза, поглаживая Юнги по щеке. — Когда самым старшим из нас исполнилось пятнадцать, они куда-то пропали. Лишь спустя три года, когда мне было уже четырнадцать, к тому времени уже многих забрали тоже, я увидел одного из них среди наших наставников, а потом оказалось, что он напрочь лишен слуха. Уже тогда мы поняли, что нас отбирают для чего-то нужного, и мы начали учиться усерднее. А в последний год перед отбором появились странные занятия — нужно было учиться делать все в темноте, забыв о зрении полностью. Тогда я не понимал для чего, но сейчас я рад, что достаточно хорошо учился тогда. — Они учили вас быть жрецами? Бездомных мальчишек без семей, никому не нужных, способных отринуть все, кроме служения Матери? — Да. Но сообщить заранее нам об этом не потрудились. И вот, когда увезли меня и еще с десяток парней, перешагнувших пятнадцатилетний возраст, уже достаточно подготовленных, нас привезли в госпиталь при храме. Я помню его так, будто жил там всю жизнь, ведь он последнее, что я увидел. Стерильная чистота, множество настоек, препаратов, инструментов, часть из которых я видел лишь в книгах. Ничто из этого не объясняло того, что там должно произойти. Передо мной там побывало пятеро мальчишек, ни один не вернулся. Было очень страшно, — Чонгук усмехнулся, чувствуя, как с ходом истории напрягается Юнги. Словно пропускает каждое слово через себя. — Но все, что со мной сделали, — всего лишь ввели что-то в вену. Я думаю, ты видел там шрам? — Тот, в форме капли? — Да. Мир спустя пару мгновений померк полностью. Я слышал лишь довольные голоса жрецов, проводивших процедуру. Они говорили что-то о просвещении и читали молитвы. Я, привыкший уже к темноте после занятий, спокойно нашел дверь, в которую мне приказали выйти. И с тех пор яркие краски и солнечный свет я могу видеть лишь во снах. — Но почему от вакцины ты потерял зрение? А тот, о котором ты говорил, слух? — Это единственное, что мне так и не удалось узнать. После того случая меня и еще четверых принялись учить дальше, в совсем другом месте. Мы учили вовсе странные вещи: алхимию, древние заговоры, едва ли волшебными палочками не махали, — Гук грустно засмеялся. — Все казалось странным, непонятным, ведь до этого нам давали исключительно точные науки, а тут все выходило за рамки реальности, больше походило на сказки. И так продолжалось пять лет. В свободное от учебы время я трудился в госпитале храма и помогал на кухне. А потом пришли иноверцы. Крича о ереси, фанатики сожгли храм и библиотеки, мне мало что удалось спасти. Я бежал, прятался у знакомых, которых раньше лечил, подрабатывал лекарем в государственном госпитале за еду и пару монет. А потом услышал про этот храм. — Так, это я понял. Тогда что же ты ищешь? Почему хотел уйти летом? Юнги сел, глядя на Чонгука, будто увидел впервые, без шелухи тайн и недосказанностей, которые висели между ними с самой первой встречи. — Мне нужна книга. Книга Жрецов. Она есть в каждом храме, ее берегут очень тщательно. В ней должно быть что-то и про мое зрение, а теперь я хочу найти там что-то и про тебя. Нам говорили о змееглазом демоне, даже сказали, что сила Великой Матери способна исцелить душу и тело таких демонов. — Это возможно? — С Книгой, я думаю, что да. Юнги молчал долгих несколько минут, Чон чувствовал на себе его тяжелый взгляд и не прерывал мыслей. — В этом храме ее нет? — Тут нет даже ниши за статуей, как в остальных, — парень покачал головой, пожимая плечами. — А книга после пожара могла не сохраниться. — Трех пожаров, — поправил машинально Юн, задумавшись. За все время он много чего нашел в храме, от странных настоек и сушеных трав еще до того, как их уничтожил огонь, до золотой посуды и украшений, которые он уже все распродал, покупая себе книги и еду. Но старинных книг не было, хотя помещение, ранее принадлежавшее библиотеке было большим, но давно покрытым паутиной и слоями пыли. — Библиотека пуста, сколько я себя помню… — Здесь есть библиотека? — удивленно переспросил Чон, хмуря брови. — Ну да. А не должно быть? — Я был в пяти храмах. Библиотек там не было. Чонгук хотел было встать, но Юнги остановил его, сажая обратно. — Гук, уже давно за полночь. Давай завтра этим займемся? Если там что-то есть, то никуда оно не денется, пока ты высыпаешься. Юнги улыбнулся, когда младший и вовсе лег, притягивая хёна к себе и целуя, наугад, в висок. Он лишь прикрыл глаза, не слушая змей, вовсю обсуждавших услышанную историю и Книгу. Обнял, прижимаясь и прикрывая глаза. Засыпая, чувствуя, как Чон мягко поглаживает по спине и поправляет одеяла, он почему-то чувствовал, что все будет хорошо.***
Снег таял, капал с дыр в полуразрушенной крыше главного зала на головы статуям. Весна уже стучала в разбитые окна, робко подглядывая, как Юнги перебирает отросшие волосы спящего Чонгука, пытаясь не разбудить его. Ему нравилось думать, что младший доверяет ему, раз рассказал свою историю, нравилось, что он ответил взаимностью на такие странные для Юнги чувства, нравилось, что он хотел бросить свои попытки вернуть зрение лишь бы не уходить от него, древнего ворчливого вечно молодого деда, которого каждый второй пытается убить. Чонгук улыбнулся, чувствуя легкий поцелуй на виске и крепче прижимая к себе хрупкого Юнги. — У меня не было пробуждения лучше этого, — Чон ткнулся губами наугад, попал в бровь. — Уже полдень — давно пора просыпаться. — Я думала, что еще ванильнее они не могут, — тихо прошептала Сара. — Тш-ш-ш-ш-ш, — Лео обвил ее и лизнул мордочку. За пару месяцев она уже привыкла и перестала его кусать за такое. — Не отвлекай его. — Нам еще предстоит порыться в библиотеке. Юнги улыбнулся и, не сдержавшись, мягко поцеловал родинку под нижней губой у Чона. — Сначала нам стоит позавтракать. К концу завтрака змеи тихо хохотали на уровне копчика, поражаясь тому, насколько слащавыми могут быть двое влюбленных, наконец дорвавшихся друг до друга.***
Библиотека, которая находилась в полуподвальном помещении, встретила их затхлым запустением и перезвоном капель по полу. Покрытые крохотными лужами от растаявшего снега полки пустовали, кое-где покрытые тонкой коркой льда. Юнги провел Чона за руку внутрь, проследив, чтобы тот не споткнулся на ступенях. — Как обычно жрецы маскируют тайники? Чонгук задумался, вспоминая. — Обычно под алтарями, за картинами, за полками. Банально и просто. Редко когда было что-то типа рычагов или кнопок. — Какие они скучные. Посреди помещения стоял огромный каменный стол, вокруг которого вдоль стен тянулись полки до самого потолка. Сквозь небольшое грязное окошко на одной из стен лился тусклый свет. Тайник здесь если и был, то механизм мог уже сотню лет как выйти из строя или его залило водой и текст книги превратился в нечитаемые кляксы. Последующие пару часов Юнги усердно пытался подвинуть полки, нажимал на каждую, ища рычаг, дергал шкафы и канделябры, в которых раньше стояли факелы. Чонгук сидел на столе и смешно мотылял ногами, комментируя каждый шорох, который ему удавалось услышать и хохотал, когда на Юнги падал очередной кусок льда или тот ворчал, не в силах повернуть канделябр. — Видимо, тут нет ничего, — пожал он плечами, когда старший, устав, сел рядом. — Вы не проверили одно мес-с-сто, — прошипела умная Люси. — Возможно, вы на тайнике сидите. Юнги подскочил. — Слезай, надо проверить. Помоги толкать стол. Чонгук ловко, как для слепого, соскочил и уперся ладонями в высокую каменную столешницу, а Юнги рядом с ним. Казавшаяся цельной, плита поддалась и немного съехала в сторону, отчего оба удвоили старания. Вскоре взгляду открылось углубление в камне, а там в тусклом свете блеснуло что-то золотистое. На дне лежала большая книга с большим рубином в центре, обтянутая кожей и с золотыми уголками на обложке. Вычурная рукописная надпись на ней гласила «Книга Таинств». Поспешно взяв огромный том и Чонгука за руку, Юнги выбежал из библиотеки под яркий солнечный свет. — Это она? — старший сунул книгу в руки Чону, тот принялся щупать ее со всех сторон и обвел пальцами широкие буквы названия. — Точно, она… Лица обоих парней озарились яркими счастливыми улыбками. Они поспешили в теплую комнату, где, удобно умостившись, открыли Книгу. — Это на каком языке вообще? — Я его не вижу, но почти уверен, что латынь. Прочитай мне пару слов. Внимательно всматриваясь в ровные ряды строчек, Юнги читал постепенно слово за словом, иногда поглядывая на Чона, по лицу которого было непонятно, знакомы ему слова или нет. — Хорошо, произношение у тебя ужаснейшее, но мы не языки учить сели. Попытайся найти одну определенную фразу там. Она должна быть как оглавление. Чон озвучил что-то длинное и совершенно непонятное. Листая страницу за страницей, так как содержания в Книге не обнаружилось, Юнги искал. Пожелтевшая от времени бумага была заполнена мелким ровным почерком, на полях иногда давались изображения растений, животных или странных существ, вероятно, демонов. Змеи помогали не упустить нужных слов, тоже вглядываясь в буквы, когда Юнги в очередной раз перевернул страницу. С рисунка на полях, сверкая глазами, на него смотрел он сам. Вокруг головы, угрожающе раскрыв пасти, вились змеи. — Что такое? Ты перестал листать. Нашел? — Да, но не фразу, — невесело усмехнулся Юнги, глядя на нарисованный там же длинный черный кинжал. — А себя. Картинка была нарисована столь похоже, будто кто-то уже знакомый Юнги рисовал его, а затем незаметно подбросил книгу в тайник библиотеки. — Прочитай мне. Мин вздохнул и принялся читать знакомые буквы незнакомых слов, иногда поглядывая на Чонгука, лицо которого не выражало эмоций совсем. Сложно было представить, о чем именно говорится на тех четырех страницах, вмещавших в себя главу о Юнги. — Переведешь мне? — Не все. Еще нет, — Чонгук прокашлялся и подозрительно потер глаза. — А ты знал, что яд твоих змей целебный? Даже змеи удивленно округлили глаза. Джек открыл рот, показывая клыки, пока Лео заглядывал внутрь. Люси задумчиво трогала языком клычки. — Ладно, если это так, — Юн прокашлялся. — Откуда об этом знает автор? Я никому яд не давал. — Ты не давал, а твои предшественники могли. Твоя так называемая сила — это проклятие Матери. Его накладывает мать, всем сердцем ненавидящая своего ребенка, пока он в утробе. Юнги посмотрел туда, где много лет стояла коленопреклонная статуя плачущей женщины, принесшей его в этот храм. Возможно, она хотела снять проклятие, полюбив новорожденного ребенка? Может, она и вовсе не мать ему, а женщина, укравшая от несправедливых родителей? — Его можно снять? — Это я потом расскажу, — Чон снова повторил ту, первую фразу. — Найди эти слова, пожалуйста. — Почему там нарисован кинжал? — Он способен тебя убить, раны от другого оружия тебе неопасны. Найди слова. Руки у Чонгука дрожали, а лицо застыло, словно каменная маска. Он не сказал главного, потому что боялся услышанного. Юнги взял его дрожащие ладони и поцеловал холодные костяшки пальцев. — Сейчас найду. С каждой страницей текст читался все легче и поиски ускорились. Пропуская главы с разными демонами, эликсирами и обрядами, Юнги все же наткнулся на нужную фразу. Посреди страницы был нарисован глаз, а вокруг ровными строками его обтекал текст. — Нашел. Чонгук, уже почти задремавший у хёна на плече встрепенулся, слушая текст и все больше хмурясь. Глава была короткой, всего две странички, большую часть которых занимали рисунки трав и глаз. — Там ничего нет, — хрипло и как-то обреченно прошептал он, закрывая лицо руками. — В каком смысле? — Тут рецепт того зелья, которое капали мне и описание свойств. Оно лишает или слуха, или зрения, или речи. Конкретно мне оно выжгло глаза, а не заблокировало одно из пяти чувств, как я думал. Я не буду видеть. Юнги молчал. Он слышал по голосу, что Чонгук едва сдерживает слезы отчаяния, разбитых вдребезги надежд. Сейчас хотелось спрятать этого слишком быстро повзрослевшего ребенка от всего мира и проблем, а, пока он ест любимые печенья, сделать мир настолько темным, чтобы он чувствовал себя самым зрячим из всех. — Гуки? Парень лишь покачал головой, отворачиваясь и собираясь уйти. Юнги остановил его, сжав холодную ладонь в своих горящих заботой и участием. Он покрывал лицо младшего легкими, почти невесомыми поцелуями, словно отвлекая от ненужных мыслей о беспомощности, пытаясь ласково разбудить веру в лучшее, которой у него самого раньше никогда не было. Поцелуй был соленым от непрошеных слез, долгим, благодарным. Чонгук устроил обе ладони на талии хёна, прижимая его к себе, греясь словно изнутри от него. Возможно, ему не нужно зрение, ведь и без него можно чувствовать, как длинные пальцы перебирают отросшие волосы, мягкие красивые губы улыбаются в поцелуе, а сам Юнги льнет ближе, разжигая в груди огонь ярче. Можно чувствовать его горьковатый запах, целуя плавный изгиб шеи, слышать тихий успокаивающий шепот прямо возле уха и подчиняться ему, забираясь уже согревшимися руками под растянутый старый свитер. Шептать в ответ «Мой, мой, мой…» целуя впалый живот и слушая хриплые вздохи и неясные вялые возмущения. Водить руками по всему телу, рисуя картинку воображением, собирая слабые стоны губами, ведь так необычно и стыдно обоим. И настолько сладко-нежно, что дыхание перехватывает, а в привычной темноте словно салюты взрываются. — Мой. — Твой. Лежа и глядя на спящего Чонгука, Юнги думал о том, что все книги врут, ведь ни в одной не описывалась любовь такой, как он чувствовал ее прямо сейчас. Такой всепоглощающей и безусловной, легкой, как дыхание. Он был уверен в своем чувстве так же точно, как в том, что солнце встает на востоке. — Юнги-я. Парень ужасно покраснел. Вот уж о ком он забыл, полностью погрузившись в ощущения и потерявшись в руках Чонгука. — Не лучший момент для насмешек, — едва слышно прошептал он в ответ и змеи захихикали. — Мы не об этом. — Вы пока были заняты… — Мы думали о том, что с-с-сказал Чонгуки. — О яде. — Он ведь его ис-с-сцелит. Юнги замер. Такая мысль ему не приходила. Сердце забилось с бешеной скоростью, а сам Юн уже тормошил Чонгука за плечо. — Мм… Хён, я хочу спать… — А снова видеть ты не хочешь?! Чон резко сел на кровати и Мин отвлекся на сползшее с него одеяло, взглядом скользя по торсу. — Яд. Мои змеи, они могут тебя исцелить, нет разве? Чонгук открывал и закрывал рот, даже открыв глаза удивленно, но глядя куда-то мимо. Угасшая было надежда вспыхнула, словно крохотный взрыв, и запылала в груди ярко. — Но тогда мне придется не смотреть на тебя? — Разве это так важно? — улыбнулся Юн, беря руки Чона в свои. — Я могу завязать глаза, мы поменяемся местами. Ты заслужил право видеть, даже если здесь не на что смотреть. Чонгук закусил губу, вспоминая заодно и все остальное, сказанное о Юнги в Книге. И то, как он может избавиться от проклятия тоже. День за днем Юнги уговаривал Чонгука на лечение, которое решило бы многое. Но черная дыра в груди Чона росла с каждым днем, он отказывался, утверждая, что и сейчас его все устраивает. Единственный аргумент, который срабатывал — он мог случайно посмотреть в глаза Юнги. Весна уже прочно утвердила свои права, рассыпая по зеленому ковру свежей травы желтые солнышки-одуванчики. Храм оттаял, стряхнул зимнюю сырость и зашумел птичьими трелями и жужжанием насекомых. Уставшие от зимы Юнги с Чонгуком могли подолгу сидеть у статуи Великой Матери, оба закрыв глаза и слушая весенний гомон природы. — Я тут вспомнил… — Мм? — Чонгук провел пальцами по запястью хёна, пуская по телу приятные мурашки. — Ты так и не рассказал, что было обо мне в Книге. Рука Чона остановилась, а сам он замер и напрягся. Уснувшая было тревога очнулась и разрослась буйным цветом. — Может просто оставим все как есть? Мы такие, какие есть, зачем это менять? — Такие твои отговорки меня напрягают. Младший переплел свои пальцы с пальцами Юнги и поцеловал ему запястье. — Помнишь тот кинжал, что нарисован там? Он единственный способен причинить тебе вред, с которым твоя регенерация не справится. Пальцы Юна сильнее сжали ладонь парня и он, выдохнув, продолжил. — В Книге написано, что ты станешь самым обычным человеком, если вся сила проклятия уйдет на исцеление. Тебе нужно убить себя. Молчание растянулось длинными минутами, теряясь в разрушенных сводах храма и скапливаясь несказанными словами в дальних уголках сознания, там, где таятся все страхи. Юнги неосознанно прижал ладонь к груди, дыша глубоко и тревожно. — Потому я не хочу возвращать себе зрение, — наконец прервал тишину Чонгук. Его шепот прозвучал громче взрыва в полном безмолвии стен. — Я хочу остаться с тобой, а если буду видеть, то буду в опасности. И ты решил бы умереть. Я не хочу этого… — закончил он вообще едва слышно. Змеи ласково терлись мордочками о его плечи и щеки. — Я всегда знал, что жизнь у меня сплошная куча коровьего навоза. И смерть будет такой же. — Ты не сдела… — Сделаю. Чонгук сидел, замерев и судорожно ища прореху в стене решительности хёна. — Если я попрошу, ты не послушаешь? — Именно. — Если это не сработает, виноват буду я. — Каким боком? Это я решил. Парень больно закусил губу, сжимая руки в кулаки. Тревога, держать в узде которую уже не получалось, сковала сознание и пустила корни. — Я не передумаю. Еще и потому, что этот кинжал у меня есть. — Откуда?! — Чонгук аж вскочил, выпуская руку Юна из своей и играя желваками. — Его кто-то принес уже очень давно, видимо тоже нашли одну из книг, — Юнги пожал плечами, стараясь, чтобы голос звучал легко и беззаботно. Выходило не очень. Хотелось бежать, куда глаза глядят, спрятаться где-то в подвалах и все обдумать. Но перед глазами стояла все та же темнота, что и обычно, а все знания, которые в него вдалбливали много лет, здесь были бессильны. — Ты уверен, что в Книге было написано именно это? Или ты шпион, которого прислали меня убить? — У тебя паранойя, — фыркнул Чон, слегка расслабляясь. Если Юнги шутит, значит все пройдет хорошо. Мин встал и подошел, обнимая Гука со спины и потираясь щекой о плечо. Если есть способ стать обыкновенным парнем, который сможет любить зрячего и такого же обыкновенного Чонгука, то почему бы не рискнуть? — Пока мы не ис-с-счезли, нужно с-с-собрать яд, — Люси лежала на втором плече Чона, словно тоже его обнимая. — Нам нужен яд, Гук-а. Прежде, чем я сделаю это. Змеи тихо перешептывались за спиной, думая, что Юнги не слышит, но он просто старался сдержать слезы, предчувствуя расставание с ними. Единственными, кто был рядом все эти триста лет. — Мы ведь не умрем? — Что будет с-с-с нами? — Для наш-шего малыш-ш-ша и умереть не жалко.***
Маленькие пузырьки с полупрозрачной вязкой жидкостью стояли на полу возле черного, как ночь, кинжала уже третий день. Чонгук упрямился. Отказывался капать глаза и пригрозил выкинуть кинжал в озеро. — Ты понимаешь, что мне придется смотреть, как ты умираешь? — в очередной раз в отчаянии шептал Чонгук, уткнувшись в собственные ладони лицом. — Да, я эгоист, но твоя смерть — не то, что я хочу увидеть, обретя зрение спустя столько лет. — Но ведь ты сам сказал, что я оживу потом… — Я не знаю, кто писал эту книгу, и проверил ли он сведения, и вместо него проверять не хочу, — он набрал в грудь воздуха, словно перед нырком в воду. — Я ведь люблю тебя, Юнги-я. И лучше останусь слепым, чем увижу твою смерть. Такое признание выбило все аргументы из сознания и Юнги отчаянно покраснел. Он целовал Чонгука, словно это могло решить все проблемы и прижимал к себе так крепко, что порой терял дыхание где-то вне их крохотной вселенной. И одновременно с этим понимал, что теперь точно сделает все необходимое ради возможности жить радостно и нормально. За пределами храма. Когда Чон уснул, Юнги ловко выскользнул из-под одеяла и поднял с пола кинжал и пузырьки с ядом. Бросив последний взгляд на спящего, он вышел, пройдя длинный пустой коридор, остановился, как раньше, перед молчаливой и величественной Матерью. В далеком детстве она казалась ему средоточием милосердия, благодати и смирения. Сейчас же, покрытая копотью, со следом кровавой слезы на потрескавшемся камне щеки, она была избита жизнью точно так же, как сам Юнги. — Ну что, в последний раз? Дрожащими руками Юнги поставил на широкий мраморный алтарь оба пузырька и стал на колени. — Простите меня. Я эгоист и дурак. Даже не спросил вас, не посоветовался. — Ничего. Мы вс-с-се понимаем и принимаем твое реш-шение. Делай, что нужно. — Мне будет вас не хватать. Облизав пересохшие губы, срывающимся шепотом он проговаривал слова молитвы и обеими руками заносил над собой кинжал. Перед глазами мелькали все самые светлые моменты. За такую длинную жизнь их оказалось пугающе мало, большая их часть связана с юным жрецом, тихо спящим и, возможно, видящим прекрасные сны. — И я тебя люблю, Чонгуки, — последний вдох перед последним рывком. Острое лезвие пронзило сердце, вырывая из побелевших от страха губ тихий стон боли. Юнги осел, согнувшись и уже не чувствуя, как все тело покрывается камнем, сохраняя даже одинокую слезу на щеке. Чонгук проснулся поздно, терзаемый ночными кошмарами. Он весь вспотел, мечась по постели и комкая одеяло. И не обнаружив рядом Юнги, сначала решил, что тот ушел готовить завтрак, как обычно. Но прошло около часа, а ни Юнги, ни запаха еды так и не появилось. Тревога, скрывавшаяся в темноте, гордо вышла на свет, запускает в сердце длинные ядовитые когти. — Хён? Лишь тихое эхо в ответ. — Хён! Стуча перед собой привычной палочкой, Чонгук шел вперед, пока не споткнулся случайно о ступеньку прямо у алтаря. Чтобы устоять, ему пришлось ухватиться за какой-то камень, стоявший удачно рядом. Рука пошла выше, чтобы схватиться за что-то и помочь подняться, когда острая боль резанула палец. Чонгук сунул раненую руку в рот и нахмурился, щупая камень снова, но уже осторожнее, прослеживая каждый изгиб и рисуя в сознании картинку. С каждым сантиметром, словно тоже каменея изнутри, Чон узнавал. — Нет… Длинных змей, худую спину, плечи, скулы. — Это шутка, это глупая шутка, не шути так… Прошу, встань, поднимайся… Под конец уже стоя рядом на коленях, парень ощупывал такое родное лицо, шарил руками по каменному изваянию, бывшему когда-то его самым близким человеком. В груди, прошедший насквозь, торчал кинжал, так и не закаменевший, словно насмехаясь. Чонгук плакал, покрывая камень поцелуями, надеясь, что он, словно принцесса из сказки, оживет и улыбнется. Но безрезультатно. Он был все так же холоден и мертв. — И что мне теперь?.. Как?.. Почти обессилевшей рукой он нащупал холодный мрамор алтаря и сел на него, сильно сутулясь. В нем словно что-то сломалось, согнуло его пополам тяжелым горем и одиночеством. Парень пошатнулся и уперся в край камня руками. Что-то звякнуло. Взяв маленькие пузырьки в ладонь, первым делом Чонгук захотел их выкинуть. Разбить вдребезги, втоптать яд в пыльный пол и сам смешаться с пылью, перестать существовать. Но потом, с комом в горле, он решил, что Юнги бы это не понравилось. Зубами откупорив плотные крышечки, Чон поднес флакончики к глазам и вылил содержимое в них. Тьма посветлела. Пошла цветными пятнами, словно фейерверками, постепенно обретая детали. Чонгук зажмурился, отвыкший от света. Глаза слезились, но не только от яркого света. Он снова сможет видеть, как раньше, читать, как раньше, смотреть на закаты и рассветы, словно в далеком детстве. Только вот Юнги не может за него порадоваться, обнять крепко. Множество эмоций металось внутри, борясь одно с другим. Злость, обида, скорбь, любовь, радость, нетерпение. Чонгук сидел на холодном камне пола, спрятав лицо в ладонях и стараясь почистить голову от всего ненужного, запереть эмоции на замок, пока они не выжгли изнутри все сознание. Постепенно буря стихала, давала дорогу здравомыслию, как и учили в его родном храме, казалось, едва ли не вечность назад. Он открыл глаза. Зеленые ковры мха на колоннах и кое-где на земле, солнечные блики на стенах в кружевной тени от могучего дуба, лохматые пятна птичьих гнезд под самым потолком. И люди. Множество каменных людей, стоявших в самых немыслимых позах по всему немаленькому храму. Многим не хватало голов или конечностей, от некоторых только конечности и оставались. В зависимости от давности, они были покрыты трещинами и мхом, самые свежие, те, что напали на них с Юнги, стояли целые, с выражениями открытой ненависти на каменных лицах. Но самой свежей статуей был сам Юнги. Камень был гладким, чистым, статуя казалась настолько живой, будто вот-вот он встанет и обнимет, как всегда потрепав по волосам. Лишь черный кинжал торчал в груди, поблескивая на солнце гранями насмешливо. Чонгук стал на колени рядом, сжал расслабленные каменные руки своими и смотрел. Разглядывал того, кто принес столько счастья, впервые видя не на ощупь. — Ты именно такой, каким я тебя представлял. Самый прекрасный на свете, — парень провел ладонью по змеям, сейчас больше похожим на длинные волосы. — И ты, и твои змеи. Пальцы погладили одинокую слезу, запечатленную в камне на абсолютно спокойном лице. — Тебе все еще больно, да? — он шмыгнул носом и вытер рукавом лицо от слез. Чон взялся обеими ладонями за черный ненавистный кинжал и потянул. Сперва тот не хотел поддаваться, но парень дернул и оружие вышло легко, словно из ножен. Чонгук отбросил его, обещая себе потом уничтожить. А затем обернулся на странный треск. По телу Юнги тонкой паутинкой пошли трещины, от дыры в сердце по груди, плечам, ногам, лицу. — Нет, нет, нет! Тщетно пытаясь остановить разрушения, Чонгук делал только хуже, словно продавливая в камне дыры и ускоряя процесс. Парень остранился, зажимая рот руками, понимая, что сейчас потеряет даже такое воспоминание о Юнги, происходящее заслонила мутная пелена набежавших слез. Он услышал, как мелкая крошка камня падает на пол с оглушающим все сознание звуком и зажмурился. Он не хотел видеть это и не видел, лишь слушая, как исчезает все, что ему было дорого, становится пылью. А затем наступила тишина, нарушить которую не смел даже легкий ветерок. И в ней прозвучал чей-то судорожный глубокий вдох. Глухой звук падения заставил Чонгука таки открыть глаза. В облаке пыли угадывалась фигура человека, лежащего на земле среди каменной крошки. — Хён?.. Чонгук бросился к нему, кашляя от летавшей в воздухе пыли. Это и правда был Юнги. Такой же худой, теплый и даже лежа без сознания он привычно хмурил густые брови. Но было и отличие — вместо змей у него были волосы. Длинные, густые, черные волосы. Чонгук, не думая больше ни секунды, прижал его к себе, покрывая грязное в пыли лицо поцелуями. Спустя пару секунд Юн сморщил нос и чихнул, тонкие руки обвили шею Чонгука, а сам он открыл глаза. Темные глубокие карие глаза. — Чонгук? Я же… — Да, ты умер, упрямый ты кусок камня! — прекратив целовать, Чон ударил парня по плечу и нахмурился. — А что, если бы ничего не получилось?! — Гуки… — Не смей извиняться, остолоп, я тебя за это точно не прощу! — Ты видишь? У тебя глаза карие… — У тебя тоже, — сразу стушевался младший, слегка улыбнувшись. — У меня? И тут Юнги осознал, что произошло. Он стал человеком. Он спокойно смотрел Чонгуку в глаза. — Получилось… Вместо ответа Гук просто прижался своими губами к губам Мина и улыбнулся. — Да, все получилось.***
Теплый закат светил им в спину, когда они, собрав вещи, покидали храм. Длинные тени шли впереди, намечая путь куда-то туда, где им предстоит еще много чего увидеть и много с кем познакомиться. Чонгук крепко держал Юнги за руку, обещая оберегать от любых бед, а в ответ получал взгляд, теплее заката, и мягкие неторопливые поцелуи. Пройдет время и много кто будет узнавать их на улицах, как авторов книги о самом одиноком чудовище заброшенного храма и его возлюбленном. Книгу мало кто согласится печатать, но она все равно будет переходить из рук в руки, их история, такая реальная и невозможная одновременно, покорит множество сердец. Но все, что нужно им самим — просто быть вместе. Просыпаться утром, видя лохматую копну волос, которую Юнги так и не решился отрезать, сонные карие глаза, к которым оба все никак не могут привыкнуть. Горячий кофе, ставший для Мина самым главным и любимым открытием в большом мире, и банановое молоко, которое едва успев появиться в холодильнике, сразу исчезало, стоило Чону его обнаружить. — Вот такой должна быть жизнь? — как-то спросил Юнги, лежа в объятьях Чонгука. Тот перебирал длинные волосы и дышал запахом шампуня, уткнувшись старшему в макушку. — Я считал, что самый счастливый еще тогда, когда змеи на твоей голове вечно шутили на наш счет. — А я счастлив, когда пью кофе. — А ты просто маленький вредина, — ласково улыбнулся Гук, обнимая смеющегося хёна крепче.