без чувств, без эмоций

Соболев женился. Как ожидаемо. Уехал в Питер, нашел себе сексуальную телочку, как он сам ее называл, и тут же женился. У Паши был только один вопрос — зачем? — но он его не задавал. Он сверлил взглядом затылок Ильи, злился, ненавидел, ревновал, вскипал внутри, но молчал. Вообще ни слова ему не говорил, игнорил, даже в его сторону не смотрел. Илья, похоже, чувствовал какую-то вину. Наверно, ему было немного стыдно из-за того, что не предупредил, что так резко все поменял, что… А может, и нет. Паше, в общем-то, плевать. В перерыве между съемками второго сезона Камеди Баттла он подходит к Илье и ухмыляется. — Поздравляю с бородой, Соболь. Илья не понимает и хмурится, скрещивая руки. — Чего? — Ну, телка твоя. Борода. Так прикрытие называют. Соболев сжимает челюсти и, похоже, хочет его ударить. Паша только шире ухмыляется. — Давно пора было, а то весь ТНТ уже обсуждает, какая у тебя смазливая мордашка и скольким ты отсосал в Камеди. Паша его ненавидит. Паше хочется взять его за грудки и отбросить к противоположной стене общей гримерки. Хочется бить по лицу и видеть, как кровь заливается в рот, не давая дышать. Паше хочется умереть. Но Илья лишь хмыкает, принимая это за шутку в стиле Павла Воли. От этого внутри жжет еще сильнее. Илья уходит куда-то, и Паша сжимает кулаки в карманах. Схватить, удержать, сказать еще что-нибудь. После второй съемки они сидят неподалеку друг от друга, и Паша ловит взгляды Соболева. Напускает на себя равнодушную маску и презрительную ухмылку, играет ключами от машины. Хочется сбежать и больше никогда не видеть. После третьей съемки Илья ловит его в коридоре и держит за руку, цепко, больно. — Что с тобой? — шепчет он и смотрит прямо в глаза. — Все охуенно со мной, Илюх, лучше, чем с тобой, — тут же хмыкает Паша, не пытаясь освободить руку. — Я свободен, могу трахать, кого захочу. И давать, кому захочу. Говорит, смакуя последнюю фразу, делая на ней акцент. Илья отпускает его руку резко, отходит на полшага, смотрит непонимающе. Воле хочется, чтобы эта злость, которую он видит в Илюхином взгляде, была настоящей. — По питерским пошел, знаешь, нравятся они мне. Колоритные. — Шакулин? — спрашивает Илья зло, и Воля ликует, внутри все вспыхивает удовольствием. — Он мне с первого сезона нравится, милый такой, стеснительный, — хмыкает ведущий. — Как с девственником трахаюсь. — Мерзость, — выплевывает Илья и уходит к своей новоиспеченной жене, а Паша впитывает его гнев, его ревность и думает, как побольнее зацепить. Паша едет домой и никак не может отогнать от себя навязчивые, режущие по сердцу воспоминания, как они расходились. Даже не так: как со скандалом вдребезги разбивали отношения, ранясь осколками, глотая обиды и лед. Как образовывалась внутри черная дыра, засасывающая все светлое и доброе и оставляющая только боль и темноту. И из-за чего? Паша не понимает даже. Не помнит. Или не хочет понимать и помнить. Он ложится спать в пустой кровати и вместо овец считает, сколько часов осталось до следующей съемки. Соболев целует Наташу долго, с удовольствием. Паша морщится и отворачивается. На второй съемке придет Вася, оторвется. А пока просто сжимает кулак, высматривает участников, зрителей, словно и правда собирается с кем-то переспать. На первом ряду сидит симпатичный парень, и Воля на секунду представляет, как отдается ему, а Соболев смотрит и ничего не может с этим сделать. — Пидор твой пришел, — слышит он глухой голос Ильи, и почему-то Воля уже не радуется. Идет к Васе, жмет руку, приобнимает, а тот сразу идет к Павлову, лучшему другу. Весь перерыв Воля пытается его обнять, шепчет что-то на ухо интимно, но получается криво и нелепо. И он звонит Родригесу, заперевшись в гримерке, чуть не кричит в трубку, как его бесит Соболев, как хочется душу из него вытрясти, как невыносимо больно внутри. И Тимур приезжает, и Паша виснет на нем до конца съемочного дня, даже не замечая, как на это смотрит Илья. Обнимает искренне, прижимается, утыкается носом в шею, шепчет «Тимур, что я сделал, ну что я сделал». А друг гладит по спине, целует даже иногда в ухо или в висок и говорит, что все наладится, что он прошел через это, что нужно просто перетерпеть и больше не пересекаться, никогда, ни за что. Под конец дня Паша собирает себя в кулак и решает больше не ныть, не плакаться, как девчонка, а забыть этого придурка раз и навсегда. К черту его, к черту, не нужен он Паше больше, и получше есть. Надевает очки, кепку, капюшон и идет в гей-клуб, находит высокого, крепкого, накачанного мужика лет под сорок и в туалете, почти не раздеваясь и не снимая своей импровизированной маски, отдается: позволяет трахать себя, подняв на руки и вжав в стену кабинки, стонет, царапает его спину и закрывает глаза, не смотрит на него совсем. Отгоняет от себя дурацкие образы, представляет кого угодно, только не Илью, и кончает, больно закусив губу. Быстро уходит, смотря вниз, чувствуя, что было слишком больно, слишком быстро, слишком много. Садится в машину, морщится и включает какой-то драмэнбейс на всю катушку. На работу приходит с похмелья, умывается ледяной водой и видит в зеркале свое бледное, недовольное, усталое лицо. Делает глубокий вдох, отрывает побольше бумажных полотенец, промакивает кожу. Отнимает руки от лица и видит вошедшего Соболева, провожает его взглядом и хмыкает, сам не зная, чему. Почему-то не уходит, стоит, ждет, когда Илья начнет мыть руки и встанет рядом. Смотрит на него свысока, поджимает губы, и Соболь не выдерживает. — Ну чего тебе? — недовольно говорит он, отпихивая Пашу, чтобы оторвать себе полотенце. — Да ничего, — пожимает плечами тот и смотрит куда-то в потолок. — Думаю, как ты свою жену трахаешь, если у тебя только на мужиков стоит. — Ты заебал меня, — цедит Соболев, хватает его за шею больно, тащит в кабинку и запирает дверь. Толкает к стенке, берет за волосы, тянет вниз, ставя на колени. Сжимает сильно, чтобы Паша отклонился назад и смотрел в глаза. — Хочешь, чтобы я тебя трахнул, сука? Где твой блядский Шакулин, о котором ты так много пиздишь? — шипит Илья, наклоняясь. И Паша не знает, что сказать, у него в глазах темнеет, а голова совершенно пустая, только сердце стучит, как сумасшедшее. — Трахни, блядь, — выдыхает он, сам от себя не ожидая, и решает идти напролом, раз уж начал. — Ты же и сам хочешь, только не знаешь, как подступиться. Боишься, что чувства опять нахлынут, а тебе уже нельзя любить кого-то, кроме нее. Соболев слушает внимательно, не отрывая злого взгляда. Паша сглатывает и продолжает: — Только они не нахлынут, Соболь. Мы все из себя выжали. Мы не умеем друг друга любить. Только трахаться умеем. Да так, что искры из глаз, что кончаем без рук, помнишь? Зрачки Ильи расширяются, темнеют, и Паша видит стояк. Оскаливается, облизывается и убирает его руку со своего затылка, тянется к его ширинке и расстегивает. — Я тебя не люблю уже давно, и ты меня не любишь. Мы друг другу нахуй не нужны. Но нам ведь не нужны чувства, чтобы трахаться, а, Илья? — берет его член в руку, проводит несколько раз, и Соболь прикрывает глаза от удовольствия. — Ты просто вставляешь мне и получаешь удовольствие, а я кончаю от твоего идеального размера, — хмыкает и берет в рот, сосет головку, проводит языком по всей длине. — Нам не нужна никакая любовь, нахуй она вообще кому-то нужна, это тупо, — ласкает руками и наслаждается лицом Ильи, тем, как он облизывает губы, как отклоняется назад, как размеренно поглаживает его волосы. — Никаких чувств, только секс, горячий, с царапинами на спине и плечах, так, чтобы еще полчаса в себя приходить, — ухмыляется, видя улыбку Ильи, и ускоряет движения рукой. Соболь притягивает его за голову, и Паша понимает, что тот хочет: берет глубоко в рот, помогает руками и доводит до оргазма. Глотает, встает и притягивает к себе для поцелуя, но вовремя вспоминает, что это лишнее, и отстраняется. Берет руку Ильи, тянет назад, под джинсы, тот скользит внутрь одним пальцем, когда кто-то еще заходит в туалет. Паша сжимает его плечи, раскрывает губы в беззвучном стоне, хватает ртом воздух. Илья замирает, не убирая руку, и Паша нетерпеливо подается, чтобы ощутить движение, но Соболев останавливает его, больно сжимая талию. Качает головой, ведет руку вверх, кладет на грудь. Медленно продолжает движение, смотрит в глаза, а Паша не может отвести взгляд и тонет. Наклоняется, соприкасается лбом, дышит часто, почти в губы уже Илье. Жмурится от возбуждения, кладет одну руку ему на плечо, хочет обнять, но сдерживается. — Паш, — шепчет Илья так тихо, что Паша думает, будто у него галлюцинации, и открывает глаза. В туалете все еще кто-то есть, и они не могут говорить громче. Илья дышит тяжело, часто. Возвращает руку на талию, только теперь не впивается ногтями, а обнимает. Осторожно, нежно, и Пашу ведет от этой нежности, у него весь мир уходит из-под ног, и он хватается за его второе плечо. Смотрит в глаза, чтобы не раствориться совсем, а Илья прижимает его к себе все сильнее, одной рукой за талию, второй внизу, продолжая двигать, зная, в каком темпе и с каким нажимом нужно это делать. — Без чувств? — шепчет ему в губы Илья, когда третий человек, наконец, ушел. Воля кивает, сглатывает слюну и шумно вдыхает. — Без эмоций, просто тупой трах, просто вставлять тебе, когда ты просишь? Паша отклоняет голову назад, заходясь от возбуждения, он подается на руку, желая больше, быстрее, грубее. — Скажи еще раз, что больше не любишь меня, сука, — цедит он, останавливаясь и смотря в глаза сурово, с вызовом, с обидой. Паша молчит, пытаясь отдышаться и найти в себе силы сказать это вслух. — Говори, — шепчет Соболев и приникает к его губам, словно обещая поцеловать, если получит правильный ответ. — У тебя жена, блядь, — прерывисто, хрипло шепчет Паша на выдохе и сжимает его плечи ногтями. — Что изменится, если я скажу, что ты просишь? — Скажи, что не любишь, — злясь и делая пару резких толчков рукой, вновь цедит Соболь. Паша молчит, и он повторяет: — Скажи… — вводит палец глубже, — что ты… — еще один толчок, — меня… — ускоряясь, — не любишь. — Я… — начинает Паша едва слышно и чувствует, как вздрагивает от приближающегося оргазма. Обхватывает Илью за шею, утыкается в щеку: — Я… Я тебя люблю, блядь, — выдыхает он резко и кончает, дрожит, падает лицом ему куда-то в шею и содрогается. — Люблю, блядь, люблю, ненавижу тебя, сука, — шепчет он не переставая, и продолжает вздрагивать, вжимается в него крепко и не может, не хочет отпускать. Боится смотреть ему в глаза, боится увидеть насмешку, осуждение или равнодушие. Но чувствует поглаживающую ладонь на спине и обмякает в его руках, тает, и знает, что никто и никогда Илью не заменит, никто ему так не нужен больше, никого и никогда он больше так не полюбит. — Без чувств, значит? — по-доброму произносит Илья, когда Паша отстраняется. Тот молчит, а потом смотрит в глаза. — А ты? Илья опускает взгляд. Целует. Проводит рукой по щеке. И уходит молча, не оборачиваясь.