Скорми волкам руку только по локоть. Оставь место под жгут. Не отдавай голеней. Не давай им укусить твоего тела. Не подпускай к бедренным артериям, яремной вене. Отдай лишь руку.
Уйти из гонок не лучшее решение, Ален и сам не хочет, но так лучше всего. Он знает, что подумают люди – да, он уходит заслуженно; в его копилке фурор четырехкратного чемпионства, ему нечего доказывать. Но можно ведь остаться и побороться за пятое? Он на взлете карьеры, рекорд Фанхио почти осязаем, да и порох остался – какая нужда откланиваться именно сейчас? Ему не хочется бросать гонки, но Уильямс готовы на все, лишь бы усадить Айртона в свой болид. Быть с Айртоном в команде снова он тоже не хочет, так как уверен в плачевных последствиях. Он не хочет терять Айртона, но не может никому в этом признаться. Итак, остается только уйти. Он подставляется под град критики, даже от Айртона, который предсказуемо и не переставая попрекает его. Серьезно, как же нагло он заявил, что без Алена он не сможет ездить (ведь в чертовом 1991 не было препятствий). Как бы то ни было, но основным негласным правилом их отношений стала негласность по большому счету всего самого важного, что между ними происходит. Он не объясняет своего ухода, оставляя всех в недоумении.Нанеси бальзам для губ прежде чем поцеловать бомбу.
Просто вывести адреналин из крови, Ален повторяет себе снова и снова после первого раза. Так должно было случиться, потому что иные варианты расстраивают настолько, что даже не подлежат рассмотрению. Просто чтобы пережить все это, покончить раз и навсегда, решает Айртон. Он прекрасно понимает, что между ними всегда в лучшем случае минное поле, а теперь они зарыли уровнем ниже еще один слой, начиненный близостью. Но… он ведь пытался выкинуть Алена из головы, и не вышло, значит, можно решать вопросы напрямую.Притворись, что не знаешь английского.
Je crois que je t'aime. Je sais que je t'aime. Je t'aime. Шепчет Ален глубокой ночью, лежа в кровати один. Он вслушивается в звуки и ловит ощущения собственных губ, произносящих слова, адресованные не жене. Его чувство не кажется правильным, но и неправильным – тоже. Скорее слишком огромным и слишком значительным, чтобы произнести вслух. Eu te amo. Конечно Айртон, ублюдок. Ради своего блага, всегда такой многословный. Ален дивится, откуда у него столько храбрости открыто говорить то, что он говорит. Во всяком случае, если Алену и удалось что узнать о бразильце за все время их знакомства, так это то, что тот не трус. Разумеется, иногда Айртон делает все наоборот и редко до конца раскрывает намерения (Ален помнит, с чего начались их отношения – оба сразу закусились друг на друга, вместо того, чтобы договориться по-взрослому), но раньше ли, позже ли, всегда приходит к истине. Ив этот раз – неизменно. «Что?» - выдает Ален. Будто прикинувшись не понимающим, повернет время вспять – оба они зашли так далеко, что разговоры только усложняют все. «Ты меня слышал», - отвечает без всякой интонации Айртон, но когда поднимает глаза, его взгляд горит.Притворись, что никогда ее не встречал.
«Он мне отвратителен», - отвечает Ален журналистам после большой шумихи японского Гран При. Не может же он сказать, что на самом деле чувствует разочарование, грусть и слепую ярость. Ярость, разумеется, понятна, но разочарование? Они не видят случившегося предательства, только двух соперников, бьющихся не на жизнь, а на смерть. Ален не может объяснить им, как он надеялся, что Айртон не поступит с ним так. Не может объяснить почему. Ему проще сделать вид, что Айртон для него ничего не значит.Отдай бомбу волкам. А волков – зомби.
Айртон, словно молнии, метает взгляды на то место паддока, где Нельсон разговаривает с Аленом. Последнему хорошо известно, как двое бразильцев ненавидят друг друга со страстью, какую обычно приписывают вражде Алена и Айртона. Ему чудится, что он оказался между линиями фронта. Айртон никогда, ни разу, не заговаривает о Нельсоне. Нельсону, в свою очередь, есть, что сказать об Айртоне, и отзывы его не лестны. Ален мог бы одернуть Нельсона, но тогда пришлось бы объяснять, почему он не вливается в дружный хор из «он водит как сумасшедший», «слишком много привилегий» и «он мудак». (С половиной замеченного Ален соглашается). Нечестно опустить в дружеском разговоре столь важную подробность личной жизни, но Алена беспокоит то, как Нельсон ее воспримет. Надо думать, не очень хорошо – по крайней мере не поймет и решит, что Айртон неведомым образом заманил его в постель. Поэтому он мучительно пережидает такие разговоры, а Нельсон так и не узнает правды.Втыкай в грудь только чистый нож. Ржавый может занести столбняк. Или другую инфекцию.
Нет. Не в этот раз, думает Айртон, ерзая в сидении. Поул-позиция, его поул-позиция на грязной стороне трассы, а Брюнсераде отказался поступить справедливо и сдвинуть решетку. Ему – грязная дорога, а чистая – товарищу по команде на второй позиции. С 89м покончено? Айртон клянется, что нет. На этот раз он придет первым. Он бросает взгляд на машину рядом. Ален глядит прямо перед собой, ожидая начала прогревочного круга. Прошлой ночью Ален смотрел на него, пожелал удачной гонки и крепко поцеловал на ночь. Нет. Айртон подавляет слабый приступ вины. Это гонки. Айртон получит титул во что бы то ни стало, Ален должен понимать - после того фокуса, что он выкинул на трассе. Может быть, тогда они, наконец, сравняют счет – чистый лист и никаких старых обид. Может быть. Подают сигнал, и машины с резким визгом шин стартуют.Не дыши.
Бело-синий болид остановился и замер. Голова пилота дернулась, всего пол-мига – и стало тихо. Совсем. В действительности по паддоку бегают люди, маршалы останавливают гонку, бригада скорой помощи несется на место аварии. Ален, находясь в маленькой комнатке французской телестанции, не смеет вдохнуть. Он знает, что в машине Айртон. Он уже переживал аварии, но Тамбурелло крайне опасный, не прощающий ошибок участок трассы (слишком короткий, смертельно опасный, раздается в голове голос Айртона) заканчивающийся безжалостной бетонной стеной. Из всех участков дороги – этот самый неподходящий для того, чтобы испытывать судьбу. Но это Айртон. Который выиграл все. Который говорил, что гонки его предназначение, а победа – ему начертана судьбой, и его Бог был согласен с ним. Может, Айртон и в этот раз окажется невероятно удачливым, и в который раз вызовет зависть соперников. Ален все еще не решается вдохнуть. Не дыши, не нарушай равновесия, не огорчай Бога, который целых десять лет держал за пазухой жизнь Айртона. Не дыши. Пожалуйста.Пойми, что любовь не крушение поезда, не переехавший тебя грузовик, не битва при Ватерлоо, она не вызывала обильного кровотечения от удара ржавым ножом. Любовь эта - еще придет.
Ален в паддоке наблюдает за гонкой. Пара старичков, несколько заслуженных гонщиков, несколько – только еще подающих надежды. И он. Айртон. Странный паренек. По дороге из аэропорта все болтал без умолку с этим мягким бразильским акцентом, а когда они сели за руль, словно свихнулся и почти вытолкнул Алена к чертям с трассы. Нелепо. Сразу видно, сколько в нем гонора, если на показательном заезде он рискнул разбить Мерседес, только чтобы обойти соперника. Парень станет прекрасным пилотом Формулы 1, если научится умерять пыл, думает Ален. Кто знает, может, они в скором будущем поборются на трассе. Ален улыбается, моргая на солнце в тот самый миг, когда Айртон с ревом пересекает финиш, а следом – Ники и Ройтеман.Возьми ржавый нож, чтобы отрезать основную часть носа, и подставь его так, чтобы он сломался под напором твоего тела.
Солнце над Аделаидой клонится к закату, а вместе с ним за горизонт уходит и сезон 1993 года Формулы 1. Айртон снует по гостиничному номеру, почти на автопилоте укладывает вещи, чтобы отправиться, наконец, домой в Бразилию. В Сан-Паулу, где ждет Адриана. Ален поедет во Францию, к семье. От этой мысли физически больно. Все выходные Айртон избегал ее. Так заманчиво поверить в то, что он вернется, что это всего лишь очередной перерыв, что Ален не сможет надолго удалиться от гонок. Но вдруг француз так много стал говорить о детях, даже с Айртоном, и это ранило. В его вселенной, куда он вышел в отставку, нет места Айртону. Любой скажет, что они не друзья, и поэтому невозможно так просто приехать повидаться, странно даже звонить. Каждый станет жить своей жизнью, будто и не было последних лет, полных битв, примирений и украденных в номерах отелей ночей. Может быть, к лучшему – подвести, наконец, черту под беспорядочным прошлым и захлопнуть ящик Пандоры, полный обид, но сейчас Айртон не может дышать, боясь захлебнуться воспоминаниями.Отрепетируй отчаянные мольбы о внимании, громкие призывы о помощи. Выучи их на родном языке, на французском, испанском: Спасите, Aidez-Moi, Ayudame.
«Передайте ему, что нам его не хватает». Айртон так легко произносит, что понимает, насколько же ему плохо. Все вверх дном – машина дерьмо, Беннетон, как ни странно – совсем наоборот, а в семье – неожиданно наперебой заговорили о женитьбе. В общем, все начало 1994-го полное дерьмо. Это первый сезон, когда Алена нет на стартовой решетке, и теперь всякому ясно, что для француза это не перерыв. Это навсегда. Конечно, они виделись в межсезонье, они висели на трубке, и, черт возьми, Ален все еще где-то в паддоке. Но Айртон ощущает перемену кожей, как постоянный зуд. Жизнь изломана, и порой он едва справляется с ней. На самом деле по радио он говорит: «Мне не хватает тебя». «Без тебя все бессмысленно». «Пожалуйста, останься». Айртон умоляет. Заклинает Алена остаться в его жизни, его единственную постоянную. Он только надеется, что Ален поймет.Притворись, что выдумал зомби и существуют только супергерои.
Солнце над лагунами Ангра-дус-Рейс жарче, чем над асфальтом Кьялами, а краски ярче, чем где бы то ни было, по крайней мере, так кажется Айртону. По крайней мере сегодня, обычное окружение гораздо красивее, потому что, наконец-то, с ним Ален. Гран При Бразилии разворачивается в эти выходные, и он прилетел раньше, чтобы акклиматизироваться, по крайней мере, так он всем говорит. Оба они акклиматизируются к тому, чтобы быть рядом 24/7 и не скрывать даже того, что они живут в одной комнате. Частная собственность в Ангре достаточно защищена от чужих глаз, и им никто не мешает, а в кустах под окном их не караулят журналисты мотоспорта. Ален брыкается и плещет в воде, вопит, что его хочет укусить рыба, и переходит на пеструю англо-французскую мешанину, с несколькими словами португальского, которым научил Айртон. «Почему все, что живет южнее экватора, пытается сожрать тебя? Или убить, даже не ради еды?» Айртон ухмыляется. «Ну, ты выглядишь съедобным, ты сам виноват, знаешь ли». Ален отвечает невежливо, но Айртону совсем не обидно. Они проживают целые выходные в Ангре. Только они вдвоем. Они неразлучны и неуязвимы.Притворись, что криптонита не существует.
Энн-Мари за утренним столом пристально смотрит на него. «Прошлой ночью снова звонил телефон», - она заявляет. Ален отпивает кофе. «Да. Прости, он разбудил тебя?» Энн-Мари раздраженно вздыхает. «Конечно. А теперь скажи мне, кто это мог звонить тебе неоднократно, посреди ночи, и к кому ты неоднократно вставал, чтобы ответить?» Ален отклоняется на спинку стула, изо всех сил держась безмятежно и невозмутимо. «А, так это был Нельсон, Нельсон Пике». «Я знаю, о каком ты Нельсоне, cher, я даже встречала его вживую», - Энн-Мари отвечает, - «но зачем он звонит тебе по ночам?» Ален смеется, немного нервно. «Не знаю, правда, он не сказал. Просто хотел поболтать. Не знаю, может, ему стало скучно». К счастью, на этом Энн-Мари перестает допытываться. Ален не знает, как объяснить жене, что последние три, или около того, недели он отвечал на звонки Айртона.Притворись, что не было той чудесной любви, такой, чтобы умирать за нее. Притворись, что эта любовь не принадлежит теперь кому-то другому, притворись, что твое сердце замирает от этого, потому что это правда. Притворись, что никакого крушения не было… ты увидел, как поезд проносится мимо, почувствовал порыв ветра на своем лице – и это все. Всего лишь поезд, прошедший мимо. Тебе не нужны поезда. Ты умеешь летать. Ты супергерой. И никакого криптонита нет.
После похорон Ален ведет жизнь мужа, отца, человека, у которого есть работа и цель в жизни. Он не вспоминает о том майском дне. Не думает о продолжающемся сезоне, о гонке следом за гонкой. Не думает о маленькой свежей табличке на кладбище Морумби, полностью скрытой цветами. Ален не думает. Он дышит, ест, делает что-то, спит. Если он начнет думать, то это его раздавит, поставит на колени перед жизнью. Он уверен, что не сможет подняться.Забудь ее имя.
Пасха, солнечный апрельский день, вся семья собралась в доме Алена в Швейцарии. Нико и Дельфина привезли своих неугомонных мальчишек, Саша один с маленькой дочерью. Пока взрослые на свежем воздухе угощаются сладостями и беседуют, дети носятся, с интересом рассматривая все вокруг. Ален, как дедушка, поднимается, чтобы сопровождать их по дому, отвечать на вопросы и следить за тем, чтобы они не убились, катаясь на перилах. Они без происшествий добираются до кабинета, их любимого места, из-за многочисленных фотографий, книг и огромного офисного кресла, на котором они любят вертеться, как на карусели. «Деда, это что?» выпаливает Джоселин, старшая внучка, тыча в рамку на столе. Ален подходит, чтобы взглянуть и сглатывает. «Это фотография того времени, когда я еще был гонщиком. Наверное, 1990 год или близко». Джоселин смеется, толкает локтем младшего братика. «Смотри, Марк, у деды было мно-ого волос!» Мальчики прыскают, а Элоиза, Сашина малышка, продолжает рассматривать фото. «А кто это стоит рядом с тобой?» Сердце Алена сжимается, даже спустя десятки лет. Он вздыхает. Девочка такая проницательная. «Это, Элоиза, это мой…был мой хороший друг. Может, когда-нибудь потом я расскажу тебе о нем». «А как его зовут, деда?». «Его зовут – Айртон».