***
Луи приходит на набережную ближе к десяти вечера, думая о светлячках в небе и потухших звездах у себя в сердце. Последние блики дня исчезают за горизонтом, а на том берегу кто-то одиноко играет на гитаре. В сумке через плечо лежит клубничная жвачка, пачка lucky strike с двумя последними сигаретами и записная книжка, из которой было вырвана не одна страница. (Поля в ней заполнены рисунками созвездий и непонятных никому символов, на третьей странице набросок песни о разбитых мечтах, а на шестнадцатой — о мостах и падениях.) Томлинсон никогда не считал себя музыкантом, пускай иногда до четырех утра пишет стихи, что потом пытается положить на мелодию гитары. Смотря на воду внизу, парень пытается придумать рифму к слову 'soul', но спустя полчаса психует, зачеркивая все, написанное ранее. Стержень ручки тихо скрипит, где-то над головой падают летние звёзды, и во всем все так же нет смысла.***
Асфальт под ногами похож на серый космос, пока воздух пропитан запахом жареной картошки, которую готовят в кафешке неподалеку. Из динамиков на веранде доносится отвратительный ремикс на песню the 1975, где поется о жизни, которая не меняется, и старых поездах. Луи думает, что немного похож на эту песню, ведь иногда чувствует себя помятыми билетами и мусором под сиденьями, когда спускается к набережной. Это первые дни июля, у него рвется кроссовок и ломается один наушник, но это все не имеет значения, потому что Томлинсон замечает у воды парня, неподвижно смотрящего на воду. Обычно здесь пусто, но сегодня Луи пришел немного раньше обычного, пока на небе все еще оттенки абрикосового джема, а не ежевики. — Привет, — говорит Томлинсон, делая пару шагов навстречу. Его голос ломается, чем-то напоминая летний дождь и гром. — Что ты здесь делаешь? Незнакомец поднимает голову, и корабли тонут в зеленых морях, а вишни расцветают в середине лета, потому что на его щеках горит легкий румянец. Кажется, этому можно было бы посвятить песню. Или даже две. — Оу, хм. Сижу, я думаю? — он кусает губу. — Если честно, с прошлой недели, когда я заселился в общежитие здесь, я часто прихожу сюда, чтобы развеяться. Это то, которое… — Я знаю, — Луи кивает. — Я живу там уже два года. Если что, могу показать, как можно подняться на крышу или черный вход, через который можно сбежать после закрытия дверей, — он подмигивает, а брюнет немного смущается. — Я не… — Только не говори мне, что собираешься следовать всем правилам, — усмехается Томлинсон. Он помнит себя два года назад, когда в его легких еще цвели лилии и наивность. Помнит Зейна, с которым познакомился около автомата с кофе, а потом проводил с ним вечера на крыше. Первые сигареты, первые аккорды на гитаре, сыгранные для кого-то. (Совершая ошибку, мы иногда не способны понять, что ошибаемся.) Теперь же Луи не боится курить, сидя на подоконнике в своей комнате, потому что сигнализация все равно не сработает, а посвящать песни теперь некому. Вечера меняются слишком быстро. — Нет, но… я буду не против подняться с тобой на крышу. Когда-нибудь, — он отводит взгляд. — Как тебя зовут, кстати? — Луи. Томлинсон, если захочешь пробить меня по базе данных университета и убедиться, что я не обманываю тебя, чтобы войти в доверие, а потом украсть. Парень хихикает в ответ. — Не беспокойся, я тебе верю. Я Гарри, — его голос все еще напоминает ореховый сироп в кофе, и Луи чувствует зуд под кожей, но уверяет себя, что это аллергия на новый клубничный гель для душа. (Это его маленькая слабость, потому что он надеется, что начнет пахнуть чем-то сладким, но это не работает, и он продолжает пахнуть сигаретами и разрушением.) Чуть позже Гарри узнает от Луи то, что он немного пишет песни, учится на факультете филологии и любит кексы с шоколадом. А Луи от него об умении готовить, сгоревших чизкейках и факультете английской литературы. Они договариваются встретиться еще раз, ведь оба иногда чувствуют одиночество где-то ближе к трем ночи, когда бессонница берет свое, и оба думают, что считать июль месяцем свободы — глупо. (Июль не больше, чем дым в легких, царапины на коленях и черные дыры, что могут поглощать звезды.) (Гарри почти может поставить себе диагноз 'депрессия', царапает кожу ногтями в особо плохие дни и читает Буковски вечерами, а Луи находит смысл жизни в сигаретах, хочет писать песни о любви, но пишет лишь о саморазрушении, и никогда полностью не доверяет людям. Но, конечно же, никто из них не упоминает что-либо из этого.)***
Через время оказывается, что Гарри любит не только перечитывать книги по несколько раз и готовить по субботам, но и рисует на коже, пьет карамельный чай и присылает десятки сообщений ближе к полуночи. Луи не всегда засыпает так поздно, поэтому иногда вместо тишины или пожелания доброго утра получает несколько картинок, глупых вопросов и песен the fray, с просьбой сыграть их однажды. Томлинсон в ответ пишет, что в библиотеке точно можно найти Шекспира, присылает несколько смайликов, хотя никогда их не использовал, и смотрит аккорды look after you, потому что это действительно неплохая песня. Когда они встречаются через несколько дней, на запястье Гарри нарисованы черной ручкой звезды и пара планет. Луи думает, что это красивее, чем настоящий космос.***
Louis T., 22.36 Ты готов к незабываемым приключениям? Harry S., 22.39 Неа. Совершенно нет. Louis T., 22.40 Тогда я жду тебя через десять минут возле лифта ;) Луи улыбается, блокируя телефон. Пару недель назад в это время он бы бросил в пустой рюкзак зажигалку, свой блокнот и пачку какого-то дешевого печения, а потом провел бы всю ночь на крыше, в компании одиночества и отсутствующего вдохновения. Или вообще, остался бы в комнате. А сейчас он присылает смайлики одному парню, приглашая его пойти с ним, забывает блокнот на столе и думает о странных метафорах, которые почему-то лезут в голову. (Сахар в его кофе похож на звездную пыль, а песни Nickelback, что звучат из динамика телефона на фоне, цвета спелых ягод.) Это совершенно глупо, и ему точно нужно было бы выспаться, перестать придумывать рифмы к оттенкам рассвета и пить тот самый растворимый кофе, но Томлинсон игнорирует это, хватая со стула джинсовку, прежде чем выйти и закрыть дверь.***
— Привет, — Гарри улыбается, когда Луи подходит к нему. — Ты немного опоздал. На часах десять девятнадцать до полуночи, и шатен говорит, что ему позвонили сестры из дома. (На самом деле, он говорил с ними еще утром, а сейчас на протяжении пятнадцати минут рассматривал свои пустые глаза в зеркале, думая о смысле всего происходящего в его жизни.) — Все в порядке, — парень понимающе кивает. — Мы идем? — Да. Иди за мной, — Луи подходит к двери на лестницу, что изначально была создана для эвакуации, сейчас же оттуда некоторые сбегают через черный вход, когда после двенадцати закрывают основной. Гарри осматривается, прежде чем зайти на лестничную клетку вслед за Томлинсоном. — Тебя когда-то ловили? — Да, один раз прошлой зимой. Я тогда был слишком неосторожным, — отвечает шатен, поднимаясь на пару ступенек и оборачиваясь. — Не бойся, все будет в порядке. Парень немного сомневается, кусая губу, но все же идет за старшим. (Он слишком любит крыши домов, звезды, и, возможно, немного оттенок глаз Луи, чтобы отказаться. Но об этом никто не должен знать.) Они поднимаются на четвертый этаж, пропуская вход на этаж. Ступеньки под ногами тихо скрипят, а Луи чувствует, как быстро бьется его сердце, когда говорит: — А теперь самое интересное. Томлинсон открывает окно, залезая на подоконник, пытаясь понять, почему так нервничает, если делает это далеко не впервые. Он выдыхает, поправляя лямку рюкзака, и хватается за перила пожарной лестницы, что находится рядом у стены. Удерживая равновесие, он поднимается, через минуту оказываясь на крыше. — Ты идешь? — спрашивает Луи, замечая Гарри, который смотрит на него, подняв голову. Он выглядит совсем неуверенным в том, что делает, опуская взгляд вниз, на серый асфальт, черный в таком свете. — Не смотри вниз, — советует старший. — Только сюда, на меня. Садись на подоконник и хватайся за лестницу. Если нужно будет, я подам тебе руку. Даже сверху слышно громкий выдох Стайлса, прежде чем он следует советам. На четвертой ступеньке нога соскальзывает, но Луи вовремя хватает парня за руку, давая необходимую поддержку. В этом определенно есть какая-то метафора. — Господи, это чертово сумасшествие, — говорит Гарри, когда оказывается на крыше, падая на спину и закрывая лицо руками, хотя излучает больше счастья и едва заметных искр, чем испуга. Это лишь первая реакция. Здесь всегда пахнет сигаретным дымом, даже если никто не курит, звездами и ошибками Вселенной, о которых не хочется рассказывать. В городских огнях до горизонта прячутся свои тайны. Через несколько минут Гарри приходит в себя, садясь на пол, совсем не заботясь о джинсах, что царапаются об асфальт, обнимая колени руками. Если поднять голову, то видно звезды, и, если честно, Стайлсу вовсе хотелось бы лечь на спину, давая названия звездам и созвездиям. (Еще он хотел бы рядом одного голубоглазого парня, чтобы вплетать пальцы в его волосы и целовать до головокружения. Возможно, даже позволить ему уснуть своей на груди, размышляя о том, что «Луи» — отличное имя для звезды.) Но звезды не падают в руки просто так, и именно поэтому Луи сейчас стоит у края крыши, считая огни на улицах. Гарри встает, отряхивая штаны, стараясь так же стряхнуть все мысли и не допускать ошибок. (Шрамы на коже и так отражаются ошибками сладких семнадцати, а один шаг — лучшее описание конца без шанса на новое начало.) — Вау, — тихо выдыхает Гарри, подходя к старшему. — Я ведь говорил, что тебе понравится. Они стоят так еще около получаса, после чего Томлинсон бросает свою джинсовку на пол — она все равно пропитана запахом сигарет и отчаяния слишком сильно, — садясь на нее и приглашая Гарри сесть тоже. Стайлс достает из своего рюкзака черничный йогурт и большое печенье с карамелью сверху, так что парни делят еду на двоих. Небо над головой на вкус тоже, как черника, а сладкие крошки сыпятся на бетонную крышу. Это все еще не исполненные желания, а в легких все также начинают расти цветы, но все действительно кажется не совсем плохим. И если бы кто-то сказал, что это похоже на легкую летнюю влюбленность и три песни Троя Сивана, сыгранных подряд, Луи бы согласился.***
Май похож на разбитое сердце, о которое можно тушить окурки и на которое можно наступать подошвами грязных ботинок, а июнь — на клубничное мороженое, в которое почему-то забыли положить клубнику и сахар. (Потому что разбитое не разобьется дважды, а ягодные закаты — лишь иллюзия.) Но сейчас конец июля, так что не все кажется безнадежно потерянным. Луи почти не чувствует внутри себя разрушение, когда сидит на кровати, пытаясь подобрать аккорд к одной из новых песен. (Она о черничных синяках под глазами и на бедрах, о старых вагонах метрополитена и пустоте, в которой совершенно не хочется оказаться потерянным.) Гарри сидит напротив него — под его ногами скомканная простыня, а рядом грязный рюкзак, но это совершенно не важно. Он листает блокнот Томлинсона, где слишком много маленьких рисунков на полях и слов, что никогда не будут сказаны, а на некоторых страницах есть проженные дырки. Луи иногда думает, что мог бы сравнить себя с этим блокнотом. — Почему у тебя так много песен о грусти и черном цвете? — спрашивает Гарри, дочитывая один из куплетов. — Не знаю, если честно, — шатен пожимает плечами так, будто это не имеет смысла. — Думаю, потому, что это то, что я чувствую. (Кажется, все изменилось тогда, когда он впервые взял себе черный кофе без сахара. Больше он не пишет о карамели и бабочках в сердце.) — Я бы хотел, чтобы ты грустил немного меньше, — говорит Гарри, хотя сам отлично понимает. Он тоже не соткан из солнечного света и счастья и иногда чувствует черные дыры внутри себя. — Не уверен, возможно ли это, — хмыкает Томлинсон. — Но я в порядке, тебе не стоит переживать. (Однажды о его сердце потушили сигарету, превратив его в пепельницу, а бессонница стала неотъемлемой частью жизни. Конечно же, он в порядке.) За окном включаются фонари, а где-то начинает петь одинокая птица. Гарри проводит еще несколько минут в тишине, думая над словами Луи, прежде чем говорит снова. — Почему ты никогда не пишешь о влюбленности и каких-то подобных чувствах? Ты замечал ведь, что сейчас каждая вторая песня об этом, — это смена темы, ну и пускай. — Чтобы писать песни о любви, нужно быть влюбленным. Иначе ничего не получится, — честно отвечает Луи, но умалчивает о том, что 'никогда' в вопросе Гарри не совсем верное слово. Просто потому, что прошлое должно оставаться в прошлом, а сожженные страницы должны быть ветром развеяны над рекой. — Ты никогда не был влюблен? — Я не очень хотел бы обсуждать это сейчас, если честно, — прошлое остается в прошлом. — Хорошо, — отвечает Гарри, и за это на самом деле хочется сказать спасибо. — Тогда, может быть, ты захочешь немного клубники и абрикосов? Я могу принести из своего холодильника. Луи ненавидит метафоры к клубнике, ненавидит говорить о своих чувствах и ненавидит свою жизнь, но любит абрикосы и вечера, проведенные с Гарри. Баланса не выходит никакого и ничего не приходит в порядок, но шатен все же немного улыбается, отвечая, что только за.***
Луи все также ненавидит клубнику и свою жизнь, но почему-то думает о том, что мог бы улыбаться немного чаще и писать о саморазрушении немного меньше, когда они с Гарри стоят в магазине, выбирая между шоколадным и ванильным мороженым. (Луи любит шоколадное, а Гарри — ванильное, но Томлинсон не против был бы смешать их, если честно.) Голубоглазый даже забывает про бардак в своей комнате и своей жизни, и про новую пачку lucky strike, что купил вчера. Происходит что-то странное, определенно. Стайлс дает ему один наушник, так что они идут домой, слушая The Score и немного Led Zeppelin из старого. Луи рассказывает о пластинках, что лежат на верхней полке шкафа в его комнате дома, а Гарри — о концертах, на которых никогда не был, но всегда хотел. Возвращаясь в общежитие, парни даже не заходят в свои комнаты, сразу поднимаясь на крышу. Они ломают несколько сигарет, сидя наверху, говорят о всяких глупостях и едят мороженое одной ложкой на двоих. На небе загорается Полярная звезда, температура воздуха падает, и Гарри отдает Томлинсону свою джинсовку, когда тот обнимает себя руками и начинает дрожать, потому что всегда замерзает очень быстро. Звезды больше не пахнут болью и бесконечным падением так сильно, как обычно.***
На часах около четырех утра, когда Луи пытается выполнить практическую работу, заданную на лето, пока кофе в его чашке окончательно остывает, а горизонт наполняется оттенками розовой сирени. На часах все те же четыре утра, когда на телефон приходит сообщение от Гарри о том, что он не может уснуть и что ему, возможно, немного грустно. Томлинсон приглашает парня к себе, немного убирая мусор со стола и ставит греться чайник. Солнце восходит, наполняя комнату оттенками спелых апельсинов, когда Гарри стучится в дверь, пока под его глазами синяки, а рубашка мятая и с несколькими пятнами. — Привет. — Проходи. Луи готовит для них ванильный чай, пускай сейчас и июль, а после они садятся на кровать, едва ли соприкасаясь голыми лодыжками. Через час разговоров Гарри все же засыпает, под крики стрижей, что свили гнезда где-то под крышей. Свет все так же заполняет комнату, и голубоглазый думает о том, что стоило бы опустить жалюзи и убрать пустые чашки с кровати, но не хочет будить парня, что сейчас лежит на его коленях, немного приобнимая руками. Поэтому он просто берет блокнот с тумбочки, до которого может дотянуться, и, открывая чистую страницу, быстро-быстро пишет своим неразборчивым почерком, потому что чувствует не только черноту в своем сердце и что-то под ребрами. Возможно, еще не всем чувствам дали названия. Он пишет о крошащихся звездах, первых поцелуях и цунами, в котором нет шанса не утонуть. Это шесть утра, и в этой Вселенной все еще нет никакого смысла.***
Облака на небе напоминают раздавленную черную смородину, где-то слышен гром, и гроза, кажется, вот-вот начнется. Луи считает, что внутри него давно началась гроза, когда он сидит за столиком напротив Гарри в одной из кафешек возле общежития. По вторникам здесь играет Эд Ширан, а по пятницам и воскресеньям — Linkin Park, и они совсем не сочетаются, так же, как не сочетается грязные кроссовки и чистый пол, кокос и карамель, он и Гарри. (Но Томлинсону все равно хочется испачкать свои кроссовки и купить баночку кокосовой карамели, даже если кто-то говорил, что Вселенную обмануть нельзя.) В итоге, Луи просит Стайлса заказать ему черный кофе со льдом, а тот в ответ просит дать прочесть несколько стихов из блокнота. Шатен искренне не понимает, что в них можно было найти, ведь это всего лишь крик души разбитого на осколки человека, но все равно достает свой блокнот из рюкзака, замечая расплавленный из-за жары шоколадный батончик, совсем забывая про новые заметки, написанные на днях. — Твой кофе, — Гарри подходит через несколько минут, ставя стакан для Луи и такой же, только с молочным коктейлем для себя. — Спасибо, — он улыбается и делает первый глоток. На языке остается горечь, но это то, к чему парень вполне привык. — Не хочешь попробовать мой? — спрашивает зеленоглазый, смотря на напиток Томлинсона. — Он с малиной. К малине нет глупых метафор, а еще закаты в июле иногда такого же оттенка, так что Луи соглашается. На губах остается сладкий привкус ванильного мороженого с ягодами, что заменяет горечь, и все кажется почти в порядке. (Внутри него кто-то разлил горький кофе и потушил несколько сигарет, но это вряд ли может исправить молочный коктейль. Или даже два.) Через двадцать минут Томлинсон находит себя, рассматривающим тающий лед в стакане, думая о глобальном потеплении и кометах в космосе, хотя должен был бы посмотреть несколько объявлений о работе, на которую можно было бы устроиться с августа. Гроза на улице так и не начинается, а молочный коктейль давно закончился. Гарри перелистывает очередную страницу, читая и немного хмурясь, почти сразу поднимая глаза. — Луи? — спрашивает он, и продолжает, когда слышит вопросительное 'мм? '. — Ты влюбился? Томлинсон чувствует, как забывает все существующие слова, легкие забывают, как дышать. Руки потеют, а голос ломается. — С чего ты взял? — Ты говорил, что песни о любви может писать лишь влюбленный человек. А твой последний набросок явно посвящен кому-то. («Посвящать песни кому-то так же глупо, как и заказывать пиццу четыре сыра и просить колу без калорий или пересматривать фильмы, надеясь на другой финал» — сказал бы Луи несколько месяцев назад. Но сейчас он слишком много думает о том, что хотел бы рисовать звезды на чужой коже и целовать кого-то в полночь. (Не кого-то, а Гарри, что сидит напротив.)) — Эм, — шатен кусает губу, надеясь, что его ложь не будет слишком легко раскусить, потому что он лучше прыгнет под поезд, чем расскажет правду. — В тот день я увидел слишком милую пару на берегу реки и, кажется, съел слишком много шоколада. Гарри улыбается. — Мне нравится то, что ты написал. Думаю, тебе стоит есть больше шоколада. Томлинсон смеется в ответ, чувствуя, как сгорают его легкие, потому что он хотел бы ответить «мне нравишься ты». (Парни идут к реке немного позже, пиная мелкие камушки на дороге и покупая черешню в пластиковой коробке, чтобы потом кидать косточки в воду. В наушниках звучит что-то из Nickelback, и внутренности Луи все так же крошатся.)***
Небо у горизонта бледное и чем-то напоминает пустоту, когда солнце заходит. На водной глади отражаются мелкие облака, а вокруг пахнет сладкой ватой и солью. Камушки хрустят от чьих-то шагов рядом, а где-то раздается четыре щелчка камеры с перерывом в несколько секунд. Луи курит три сигареты подряд, наблюдая за пеплом, который уносит течение, и что немного сыпется на его кроссовки, после чего открывает пачку и пересчитывает оставшиеся. В голову приходит глупая идея, сравнимая лишь с первой влюбленностью и наивными шестнадцатью. Парень аккуратно двигает сигареты, шепча себе под нос. Раньше он гадал на лепестках ромашек, а сейчас гадает на сигаретах, пускай это все так же глупо. Их всего одиннадцать, и последняя попадает на 'любит'. Вот только Луи уже не верит сигаретам и звездам в небе. Он верит только цитатам из книг, которые писали такие же разбитые люди, шрамам на коже и немного собственным песням, потому что это все еще то, что он чувствует. (В голове заедает навязчивая мелодия, глаза немного болят, а у рубашки теряется одна пуговица, когда шатен возвращается в свою комнату, где его встречает лишь полупустая бутылка вина в холодильнике, бардак на столе и шоколадка с клубникой. Он открывает окно, садясь на подоконник, и доедает шоколад, пачкая пальцы, все так же считая, что чувства — самая ненужная вещь в мире, которую давно нужно выбросить в мусорный бак, или, как минимум, вырезать его собственное сердце ржавым ножом.)***
Лето доходит до середины августа, Луи продолжает писать о бабочках, которые превращаются в пепел, и поцелуях в шею, о которых можно только мечтать, а Гарри продолжает приходить к старшему в бессонные ночи. Они поднимаются на крышу, думают о новых татуировках и иногда читают Буковски вслух. Луи все так же курит lucky strike, а внутри Гарри иногда расцветают те же черные цветы, о которых он никому никогда не расскажет. Даже шатену, хотя они пару раз засыпали вместе, переплетая пальцы. Так, будто это ничего не значит. (Для них обоих это что-то значит, но Луи не верит, что это может быть так (и, может, совсем немного боится повторения прошлого, что оставило слишком много шрамов от несказанных слов и несдержанных обещаний), а Гарри не хочет ничего испортить и, возможно, немного боится тоже.)***
— Почему ты так мало рассказываешь о себе? — спрашивает Луи, когда они сидят в коридоре, прислонившись к стене. Около часа назад на улице началась гроза, наполняя город запахом озона и тревожности, сейчас же превращаясь лишь в легкий дождь, и как бы Луи не просил выйти прогуляться под ним в одной футболке, Гарри был против, ведь 'Эй, ты заболеешь, а мне не хочется готовить тебе чай шесть раз в день и покупать салфетки в магазине напротив каждый час'. (Он был бы совсем не против, на самом деле.) На крышу парни подниматься не стали тоже, решив остаться тут. Общежитие пустует в это время года, так что можно не бояться, что кто-то будет ходить здесь. — Что ты имеешь ввиду? — единственный свет здесь — тусклая лампа в коридоре, но даже так видно, что Гарри хмурится. — Ну, — начинает Луи, рассматривая шнурки на своих кроссовках. Они серые и, возможно, к ним бы подошли цветы. — Я знаю, какую татуировку ты захочешь сделать следующей, но не знаю, что значат предыдущие, — говорит он. — Надеюсь, ты понял, что я имею ввиду. Гарри натягивает рукава свитера на ладони, — он обычно надевает его, когда ему холодно или одиноко. Или и то, и то вместе, ведь холод ассоциируется у парня с одиночеством. — Я понял. Только не уверен, готов ли сейчас рассказать. Это слишком личное. «Готов ли» — звучит будто временное «нет», и у Луи есть шанс услышать о татуировках Гарри позже. Он чувствует себя немного особенным сейчас. — Я не заставляю тебя, — говорит Луи, замечая, как младший расслабляется. — Я просто спросил. — Хорошо, спасибо, — он коротко улыбается, а спустя несколько секунд переводит тему, прося Томлинсона нарисовать ему звезды на коже. Голубоглазый кивает, открывая свой рюкзак и доставая черную ручку. — Здесь, — Гарри опускает воротник свитера, указывая на ключницы. Кожа мягкая и похожа на лепестки вишни, когда кончик ручки касается ее. (Луи рисует Гарри космос, потому что он сам иногда не способен увидеть его над своей головой.) Вокруг пахнет краской на стенах, шоколадными кексами и немного дождем. Стайлс ощущает теплое дыхание Луи возле своей шеи и слегка вздрагивает, когда холодная рука парня случайно касается ее. Парни не были так близко друг к другу еще ни разу, поэтому очевидно, что Томлинсон чувствует, как задыхается, немного ненавидя звезды, которые рисует, потому что его жизнь — очередная их ошибка. (Он на секунду задумывается, что, наверное, неправильно винить их в остывшем кофе, куда забыли добавить сахар, сломанных наушниках и сердце, что теперь бьется быстрее, но все равно продолжает делать это.) — Готово, — выдыхает он на ключицы младшего, мечтая превратиться в метеорит, чтобы сгореть в атмосфере, ведь продолжает сгорать каждый день, так и не становясь пеплом. Звезды кривые, потому что руки Томлинсона дрожали в некоторые моменты, а Гарри пару раз дергался. — Это очень красиво, — говорит Стайлс, это и имея ввиду, даже если у одной звезды не хватает нескольких линий. — Знаешь, я хотел бы сделать такую татуировку. Она бы означала тебя.***
В день, когда начинается августовский звездопад, Луи не спит до двух часов ночи, просто лежа на кровати, позволяя простыни путаться в ногах. Рядом с ним лежит практически разряженный телефон, очки с запачканными стеклами и пачка сигарет, пускай он до сих пор длиться курить в постели. Парень около десяти минут смотрит на серый потолок, думая, после чего включает телефон, сразу же набирая сообщение. Louis T., 02.14 Ты спишь? Это глупо, и Томлинсон думает, что не получит ответа до утра, доставая одну сигарету и сжимая между губами, не собираясь зажигать. Он делает так иногда, и, может быть, поэтому разрушается не так быстро. Harry S., 02.17 Что-то случилось? Гарри отвечает через три минуты и двадцать пять секунд, и Луи глупый, потому что считает. Louis T., 02.18 Сегодня один из самых крупных звездопадов за год. Точнее, его пик. Если не ошибаюсь, в час сегодня будут падать около сотни звезд. Он знает это, потому что когда-то в школе увлекался астрономией и мечтал об огромном телескопе, чтобы наблюдать за Марсом и Венерой, но всегда ненавидел физику, именно поэтому сейчас наблюдает за звездами, что падают после полуночи, через стекла своих очков, и за тем, как падает он сам. Harry S., 02.20 Я надеваю толстовку и выхожу, а с тебя бутылка розового вина. Я правильно понял? Louis T., 02.20 Все верно :) Вначале их общения Луи отправлял смайлики даже тогда, когда хотел спрыгнуть с моста и потушить несколько сигарет о свою ладонь, но сейчас он на самом деле улыбается, потому что ради таких, как Гарри, хочется улыбаться. Harry S., 02.22 Только не вздумай брать сигареты!! Или ладно, бери, потому что я все равно хотел их выбросить. Томлинсон снова улыбается, читая сообщение, чувствуя себя полным придурком. Через несколько дней после того, как Луи рисовал на коже Гарри, последний начал быть резко против курения старшего. И пусть шатен делает вид, что это его раздражает, закатывая глаза каждый раз, внутри он ощущает приятное тепло, что разрастается где-то в районе сердца и легких. Louis T., 02.25 Только ради тебя. Я уже выхожу. Парень блокирует телефон, вставая с кровати и нечаянно опрокидывая стаканчик с холодным кофе, что стоял у кровати. Луи бросает на пятно полотенце, думая разобраться с этим позже, закидывает в рот несколько подушечек мятной жвачки и захватывает вино из холодильника.***
Гарри встречает его у входа на лестничную площадку. На нем серая толстовка, а под глазами синяки, слишком заметные в таком свете. Ему сейчас следовало бы пойти в кровать и поспать там до обеда, а потом выпить чашку зеленого чая с малиновым круассаном, но вместо этого Луи улыбается парню, делая шаг навстречу. (Они обязательно выспятся позже, и Луи обещает не заводить будильник и не заваривать дерьмовый кофе.) — Я думал, ты давно спишь, — говорит Стайлс вместо приветствия. — Я выпил слишком много кофе и слишком много думал о звездах, поэтому уснуть никак не получалось, — думал о тебе— вертится на языке, но Томлинсон молчит, опуская взгляд себе под ноги. — Тебе нужно выспаться, — это забавно, ведь Луи думал то же самое несколько минут назад, и, кажется, им обоим нужен сон. (Гарри нужен Луи, а Луи нужен Гарри, и это слишком очевидно, но на этот раз молчат они оба.) — Потом, — отмахивается шатен. — Мы не можем пропустить звездопад. Парни открывают дверь, и перед тем, как подниматься, Стайлс берет Луи за руку. Тот вздрагивает от неожиданности, но не отпускает ее, наоборот, сжимая немного крепче. Воздух на крыше пропитан летней бесконечностью и карамелью, поэтому в загаданных желаниях есть смысл. Но Луи не романтик и даже не писатель, чтобы просить у Вселенной Гарри, он всего лишь пишет глупые песни и немного играет на гитаре, поэтому все, что он делает — стелит плед на пол и падает на него, прежде аккуратно ставя рюкзак с вином. — Я надеюсь, что не усну, прежде чем увижу несколько метеоритов, — хихикает зеленоглазый, сразу ложась на плед и смотря в черничное небо. Проходит около пяти минут, пока мелькает первый метеорит, и Гарри тыкает пальцем на место, где была горящая точка, и кричит. — Лу, ты видел?! — Конечно, видел, — Луи кивает и улыбается. Раньше парень бы обязательно загадал желание, скрещивая пальцы, но сейчас он не верит в то, что они могут исполниться. Просто потому, что Вселенной чаще всего плевать, что мы хотим, а что нет. Поэтому все, что делает Томлинсон — открывает свой рюкзак, доставая вино, и делает первый глоток прямо из горла. Во рту остается приятный горько-сладкий привкус, когда он протягивает бутылку младшему, заставляя сначала сесть. Через полчаса вино заканчивается, падающих звезд насчитывается около семнадцати, и Луи почти уверен, что эта ночь пахнет пока еще не совершенными ошибками, потому что перед глазами стоит легкая дымка, а губы Гарри — все, о чем хочется думать. (Шатену хотелось бы оказаться сейчас на берегу океана, чтобы песок лип к лодыжкам, или все же начать учить физику, чтобы стать астрономом и быть далеко-далеко отсюда, там, где он мог бы дышать.) Но в реальности плед колит его ноги, внизу, между улиц, проезжает машина с громкой музыкой из динамиков, а в легких растут ядовитые цветы, потому что он почти уверен в том, что Гарри возненавидит Луи, если тот попробует поцеловать парня. — Лу, иди сюда, — просит Стайлс, что снова лежит на полу, вытягивая руки к небу так, словно пытается поймать одну из звезд. (Луи думает, что в этом нет смысла, потому что ему и так принадлежит целая Галактика. Галактика Луи.) Сердце в груди бьется слишком быстро, а мысли со здравым рассудком исчезают за линией горизонта, где через пару часов поднимется солнце. Томлинсон ложится рядом, почти сразу чувствуя тепло, исходящее от Гарри. Тот прижимается к нему и переплетает пальцы, но это не больше, чем затуманенное от алкоголя сознание. Небо кажется ближе, чем есть на самом деле. — Я набил компас, потому что чувствовал, что теряюсь, — внезапно говорит Гарри, и Луи немного хмурится, приподнимаясь на локтях. — Что? — Мой компас, — повторяет Гарри. — Одна из татуировок. Ты просил рассказать меня об их значении, и я думаю, что готов это сделать сейчас. — Ты можешь пожалеть об этом на утро, — останавливает его Томлинсон. — Ты пьян сейчас. Стайлс качает головой, сильнее сжимая руку старшего в своей. — Я рассказываю тебе, потому что хочу, ладно? Луи замолкает, кивая, поэтому Гарри продолжает: — Я терялся в себе, в своем прошлом, будущем и настоящем. Поэтому надеялся, что нарисованный чернилами компас на моей руке поможет мне найтись. — Ты чувствуешь, что нашелся сейчас? — тихо спрашивает он, боясь испортить атмосферу. Стайлс поворачивает голову, встречаясь взглядом с парнем. Зеленый океан становится частью голубого, а на самом дне можно рассмотреть звезды. — Я не уверен, если честно, — он поджимает губы. — Иногда мне кажется, что все мои действия — чертова ошибка, и я должен двигаться в другом направлении. Но в последнее время я почти ни о чем не жалею, потому что тогда бы я не лежал здесь с тобой. Прямо сейчас мне кажется, что мой компас действительно имел смысл. Луи тихо выдыхает, пока сердце в его грудной клетке превращается в пепел или метеоритный дождь, а после становится целым за секунды. Он хочет сказать, что Гарри — очаровательный, и это звучит очень мило, но, кажется, забывает, что вообще когда-либо умел говорить. — Помнишь, ты спрашивал, влюблен ли я, когда прочитал одну из моих песен? — все же спрашивает парень спустя несколько минут. Гарри кивает. — Я посвятил ее тебе. Это звучит почти как признание в любви, и Луи думает, что сейчас самый подходящий момент, чтобы спрыгнуть с четвертого этажа, пока Гарри не улыбается, почти что шепча: — Черт, Луи, я… я думаю, что чувствую то же самое. — Ч-что? Шатену определенно нужно спрыгнуть с крыши, чтобы наконец-то проснуться и перестать обнадеживать себя всякими глупостями, потому что он точно спит сейчас, и, наверное, раздавил свои очки, раз нечаянно уснул в них, и… Гарри отпускает его руку, но лишь для того, чтобы нависнуть над старшим, опираясь на руки по две стороны плечей, смотря на него сверху вниз. — Я думаю, что влюблен в тебя, Луи. Внутри взрываются кометы, и это стоит намного больше, чем все шоколадное мороженое со всего мира и все новогодние песни, собранные вместе. Все написанные строки о любви можно сжечь и отправить в космос, потому что это совсем не похоже на то, что чувствует он. (Просто некоторые вещи невозможно описать. Некоторые вещи можно только почувствовать.) Брюнет еще несколько мгновений нависает над Луи, прежде чем наклоняется и целует его, сначала мягко прикасаясь к губам, а потом становясь настойчивее. Голубоглазый тихо выдыхает, отвечая на поцелуй и впервые за долгое время не чувствуя себя разрушенным. На небе все также продолжают падать звезды, но ни Гарри, ни Луи, не падают теперь сами, когда ложатся обратно спустя еще несколько поцелуев, тихо хихикая. На губах остается легкий привкус розового вина и только что созданной вечности. — Я думаю, что мое желание исполнилось, — серьезно говорит брюнет, хотя вряд ли что-то может звучать серьезно, когда у тебя покрасневшие от поцелуев губы и спутанные волосы. — Потому что я загадал тебя. — Я никогда не перестану загадывать тебя, — почти так же серьезно отвечает Луи, но улыбается, двигаясь ближе и крадя у Гарри еще один поцелуй, прежде чем лечь ему на грудь, слушая быстрое сердцебиение, что со временем замедляется. Младший в ответ обнимает его, закрывая глаза, и все ровно так, как и должно быть.***
Раньше Луи говорил, что никогда не посвятит никому ни строчки, и что единственное, что может заполнить пустоту внутри него — пепел и сигаретный дым, и что он никогда не позволит себе привязаться к кому-то, потому что это может стать фатальной ошибкой. Но парень пересматривает все свои «никогда», когда просыпается рядом с Гарри утром, пока солнце разливает на небе пастельные оттенки. Рассвет впервые не смешивается с запахом lucky strike и одиночеством, потому что от Гарри пахнет теплом и спелыми грушами, а тепло и спелые груши — это август. Сердца не должны разбиваться в августе. — Привет, — сонно шепчет он, потому что брюнет моргает, осматриваясь. (На сердце кто-то проливает серную кислоту, потому что Луи на мгновение думает, что Гарри резко встанет, извиняясь и сбегая с крыши, оставляя после себя одиночество и осколки, потому что может посчитать все ошибкой, ведь это все еще жизнь Луи, и все не может быть идеально.) Но вместо этого Гарри улыбается, отвечая таким же тихим «привет», снова переплетая их пальцы. Все наконец-то обретает смысл.