Genius loci

– Налить вам чего-нибудь… тонизирующего, мистер Рид? Чернокожий парень протирает передо мной барную стойку, но пятен меньше не становится. Я качаю головой. Я не пью, хотя порой мне очень хочется промочить горло, и тщательно веду дневник – это моя нить Ариадны, способ не затеряться в лабиринтах времени и пространства, пока за мной гонится чудовище. – Нечего чужакам тут рассиживаться, – Виктор появился рядом с барменом, растрепанный больше обычного. Он с дьявольской точностью возникает именно в той части отеля, где нахожусь я, и сверлит меня рыбьими глазами. – Только неприятностей от них и жди! – Заставлять ждать невежливо. В ответ раздается невнятное бормотание: у Виктора не так много постояльцев, чтобы ввязываться в споры. Пластинка шелестит в углу, но никто из нас троих даже не пошевелится, чтобы заново завести граммофон. – Кофе отвратительный, – говорю я, но всё равно делаю последний глоток в надежде, что дрянное послевкусие позволит мне продержаться этот вечер. Виктор молча протягивает мне через столешницу мятый конверт, оставляя на нем жирный отпечаток. Вскрываю и вижу написанную бисерным женским почерком записку. Лист изъеден фиолетовыми кляксами, но смысл я понимаю, даже не прочитав, – стон отчаявшейся души. В конверте также лежит золотая цепочка с замочком диковиной работы. Прячу конверт во внутренний карман пальто, я займусь этим позже. Бармен улыбается, будто мы сообщники. Поднимаюсь из-за стойки, надеваю шляпу и по скрипучим половицам выхожу из пыльного гостиничного полумрака на улицу. Гнилая сырость каменных стен смешивается в лёгких с горьким сигаретным дымом и зависает облачком у моих губ. Снова идет дождь и от только что зажжённой сигареты теперь никакого толку – щелчком отправляю её в урну. Поднимаю воротник и натягиваю перчатки, зябко. * Не слишком-то безопасно бродить по улицам Окмонта, особенно ближе к вечеру, даже если ты вооружен и изрядно сократил поголовье местной фауны, но сегодня ничего не могу с собой поделать. Что-то выманивает меня наружу, суля раскрыть очередные тёмные секреты, как будто меня ещё можно чем-то удивить. Прочь из ободранных стен моей жалкой меблирашки в туманно-морфиновые сумерки, в красно-серые кварталы, сочащиеся заразой; на мощёные булыжником улицы, усыпанные битым стеклом, насыщенные запахом гниющей рыбы, к которому невозможно привыкнуть; к проповедям фанатиков, перемежающимся проклятьями и плачем. Порой мне кажется, что я сюда не приезжал, а существую здесь целую вечность, потерянный с начала времен. Я не беру лодку, иду пешком по прогнившим доскам, огибая отель, по Хьюберт-авеню к центру Коверсайда. Пальто быстро намокает и тяжелеет, но я не ускоряю шаг, двигаюсь непонятно куда и зачем со скоростью пешеходного потока, состоящего из марионеток в костюмах людей, подчиняющихся ритму изуродованных Потопом улиц. До моего слуха доносится неверный звук джазовой импровизации, зрение затуманивается и сквозь белёсый туман проступают красные огни вывесок, за жёлтыми стёклами ресторанов оживают людские силуэты, широкие рты белозубо улыбаются с новеньких рекламных плакатов, колёса дорогих автомобилей шуршат по мокрому асфальту, рычат моторы, пахнет выхлопными газами, по тротуарам стучат каблуки нарядной городской публики и из дверных проемов музыкальных клубов рассыпаются нотами в ночной прохладе нервные звуки саксофона, смешиваясь с женским смехом. Случайный прохожий толкает меня в плечо и видение рассеивается. Не все мои галлюцинации ужасны. Я стою посреди улицы на трамвайных рельсах. В Бостоне эти синкопы в мелодии реальности пугали меня, здесь же я постепенно начинаю воспринимать их как должное, как неизбежное зло, наряду с отвратительными завтраками в «Рифе дьявола» и странным местным наречием. Все же хорошо, что сейчас на улицах почти нет движения. И одновременно жалко: когда-то в Окмонте пульсировала жизнь, шумная и яркая, не хуже, чем в любом другом приходящем в себя после войны американском городе. Рассуждая об этом, я машинально продолжаю путь и едва замечаю, как оказываюсь в Олдгрове. Этот район похож на богатую женщину, которая пытается ухаживать за собой, хотя дела её плохи и краска слезает с лица, несмотря на всевозможные ухищрения. Резиденция Трогмортона возвышается как нерушимый символ квазичеловеческого превосходства над стихией, но над её отполированными камнями давно и неустанно трудится вода. Мне там не место. * Фред, управляющий поместьем Карпентеров, наблюдает за механиками, копающимися в моторе чёрно-синего «Линкольна», стоящего перед входом в особняк. – Поздновато пришли, детектив, – он усмехнулся, – на сегодня раздача продовольствия закончена. Интересно, неужели я действительно настолько плохо выгляжу? Я потратил всё остроумие на Виктора и поэтому молчу, он продолжает: – Заходите или идите мимо, ворота скоро закрываются. Тут и без вас по ночам шляется предостаточно странного народу. Дождевая вода тонкой струйкой пробирается за воротник и холод меня подстёгивает. Если я в чём-то и прав, этот особняк – одно из немногих мест в городе, откуда меня не пытаются вышвырнуть при первом удобном случае. Поэтому я вхожу, оставляя на полу и коврах мокрые следы, и поднимаюсь на второй этаж. Там царит тишина и в рабочем кабинете, вопреки ожиданиям, никого нет, отчего мной овладевает тягостное ощущение. Что если я до сих пор галлюцинирую на рельсах или в номере, а может, скорчился в припадке где-нибудь на обочине? Быть может, в действительности я совершил не тот выбор, и всё остальное, включая тебя, мне привиделось, когда я забыл пустить по венам лекарство? Или я сам наполнил милосердными фантазиями мозг, словно пустой сосуд, как до этого месяцами кормил его разговорами с фантомами команды «Циклопа». Мне нужны якоря, чтобы зацепиться за реальность, когда мой разум штормит, но пустой кабинет не годится, и так как рядом нет никого, кто бы мне помешал, я начинаю открывать все двери подряд. Снизу доносятся людские шаги и слышится чей-то приглушенный спор, однако на втором этаже комнаты хоть и роскошно обставлены в георгианском стиле, но пусты и выглядят так, словно их покинули только что и навсегда. Наконец я захожу в библиотеку. Это огромное помещение с лакированным полом, заставленное множеством шкафов, в которых длинные серии томов расставлены по алфавиту с похвальной дотошностью. – Я, – начинаю я в надежде, что меня не посетило очередное видение, и потому отбрасываю этикет, а заодно и свои убеждения, хотя бы на этот вечер, – надеюсь, та бутылка вина, что вы отложили, действительно существует. – Чарльз, – Грэм Карпентер откладывает книгу на стол и улыбается уголком рта, – как я понимаю, ваш принцип – брать быка за рога. Не представляю, о чём мы будем говорить, если все наши общие темы припорошены нежеланием ворошить прошлое, разве что о погоде. Я не готов к объятьям и мне становится неловко, когда я утыкаюсь лицом прямо в накрахмаленный воротник его рубашки. Запах одеколона так щекочет нос, что у меня не остается сомнений в реальности происходящего. В этой реальности я давно отвык от человеческого тепла. Получив свободу, я отступаю на пару шагов, снимаю промокшую шляпу, приглаживаю волосы и к своему удивлению произношу нечто совершенно противоположное тому, что говорю всем остальным: – Просто Чарли.