Ждать

Себастьян никак не может привыкнуть к поселившемуся в квартире медицинскому запаху и противному писку приборов. Еще он не может свыкнуться с тем, что Джим молчит. Просто лежит, опутанный проводами, истыканный иглами, безмолвный, неподвижный, бледнее, чем когда-либо. Есть что-то запредельное в его почти умиротворенном выражении лица. Себастьян старается не думать, как это случилось. Он пытается не помнить, как кубарем скатился с чердака соседнего дома, бросился к госпиталю, взлетел на крышу. Темно-красная кровь смотрелась очень красиво на сером бетоне, змеилась, вытекая из Джима вместе с жизнью. Дальше память дробится, словно калейдоскоп, рвётся, как лоскутное одеяло. Кажется, Себастьян упал на колени, рухнул, не чувствуя боли, прижал пальцы к шее Джима, пытаясь нащупать пульс. Его так трясло, что сперва он не чувствовал ничего, и уже решил было, что пульса нет. Потом он ощутил слабое биение и чуть было не закричал от облегчения. Себастьян был на войне. Он видел смерть. Он убивал сам. И ещё никогда ничего внутри не сжималось от осознания, что чья-то жизнь едва было не оборвалась. — Джим, Джим, гребаный ты ублюдок, — бормотал он, поднимая на руки совсем лёгкое, какое-то изломанное тело, стараясь держать аккуратно и бережно — он просто не мог позвать сюда врачей с носилками. — Чертов сукин сын. Я убью тебя, как только ты придешь в себя. Потом, кажется, была клиника, где никто не задает вопросов. Себастьян растворился в реальности, все, что он видел и слышал, — это кровь Джима на своих руках. Так не должно было быть. Они так не договаривались. Джим не должен был сносить половину своей гениальной башки. Эгоистичная скотина. Чертов ублюдок. Себастьян закрыл лицо руками, не замечая, что пачкает себя кровью. Планы Джима никогда не рушились. Значит, он хотел выстрелить себе в глотку. Себастьян не знал, как ему дальше жить с этой мыслью. * * * Врачи сделали все, что могли, и даже больше. Деньги и прижатый к виску главврача пистолет могут творить чудеса. Но они не в силах были вытащить Джима, и он лежит теперь, бессознательный и беспомощный, запертый где-то внутри черепной коробки, а Моран может только смотреть и ждать, ждать, ждать. Он умеет ждать, вот только привык смотреть на мир через прицел винтовки, а не сидеть у кровати рядом с неподвижным телом. Себастьян забрал Джима из больницы и купил нужное оборудование. Босс никогда не любил медицинские учреждения, и было бы катастрофой, если бы он пришел в себя в палате. Сперва ухаживать за Джимом помогала нанятая сиделка, но потом Себастьян понял, что у /такого/ Джима гораздо меньше потребностей и уж точно нет никаких причудливых капризов, и он вполне мог справляться сам, пользуясь услугами тихой пожилой медсестры только в том случае, если ему необходимо было отлучиться. "Шансы, что он придет в себя, все ещё есть", — говорили врачи, и Себастьян продолжал верить. У Джима просто не было другого выхода. Себастьяну /нужно/ было поговорить с Мориарти. Спросить, какого черта тот натворил. Увидеть его взгляд в тот момент, когда Джим будет объяснять, как он, блядь, вообще до такого додумался. Себастьян надеется, что у него действительно будет возможность услышать ответ. * * * — Джим, я тебя убью, — рычит Себастьян в трубку, одной рукой выкручивая руль и пытаясь уйти от погони. Полицейские машины, сидящие на хвосте, отвратительно воют сиренами. Джим смеется. — Не убьешь, ты очень ценишь результаты своей работы, а моя жизнь именно этим и является, — мурлычет он. На очередном повороте Себастьян чуть не роняет из рук телефон. — Ты не сказал мне!.. — Было бы ненатурально. Прости, мой дорогой Бастиан, ты отличный снайпер, но дерьмовый актер. — Джим! — рычит Моран, но тот перебивает его: — Заткнись и слушай, возмущаться будешь потом. Проедешь еще два квартала — сворачивай налево, там тебя ждет машина. Эту бросай. Езжай в любую из квартир, отсидись там сутки, а потом вернешься к Джонни. Он теперь точно знает, что нам можно доверять. — Как ты... — Стратегическое мышление. Гениальный интеллект. GPS-навигатор в твоей машине. Ещё вопросы? — Я тебя убью, — бурчит Себастьян, сворачивая, где сказано, и видит ожидающую его машину, а в ней водителя, с которым они, судя по всему, должны поменяться. Чертов предусмотрительный Джим. — Повторяешься, — хмыкает Мориарти. — И потом, я знаю, что тебе это нравится. Адреналин в твоей крови. Заводит, а? — Заткнись, — Себастьян закатывает глаза, а затем жмет на отбой. Он успешно уходит от погони. Сделка состоится. Джим доволен, а Себастьян пытается разозлиться на него — и не может. Тот всегда прав, и это привычно и естественно. * * * — Знаешь, Джим, иногда мне хочется отрубить все эти аппараты. Перестать надеяться, — Себастьян сидит на стуле рядом с кроватью, и он бы мог взять ладонь Джима в свои, но его тошнит от киношности этого жеста. — Меня останавливает только то, что ты ни черта не узнаешь. Как же я тебя за это ненавижу. Он смотрит на губы Джима, губы, ранее кривившиеся в сотне различных ухмылок, на рот, который почти невозможно было заткнуть. Сейчас Джим такой тихий и послушный. Такой не-Джим, что Себастьян стискивает зубы от досады. * * * Себастьян продолжает работать на Джима. Он сохраняет его империю, поддерживает ее, развивает — чтобы Джиму было, к чему вернуться. Себастьяну не хватает гениальности Джима, но тот устроил все так, что система работает, как часы, даже без него. Просто он не был ее частью, не был одним из винтиков, и Сеть не рухнула после вынужденного отхода от дел. Себастьян управляет самой грандиозной криминальной империей и не чувствует себя королем, тянет за ниточки, влияя на людей, но не испытывает совершенно ничего по этому поводу. Это временно, говорит он себе. Я всё ещё /второй/ самый опасный человек в Лондоне, просто первый /временно/ вышел из игры. * * * Джим может казаться хрупким, ломким, чересчур манерным, совершенно не мужественным, но у него стальная хватка на запястьях Себастьяна, и как-то не особенно играет роль внушительная разница в росте, когда он вжимает Морана в стену и целует жадно, порывисто, подчиняя себе. Себастьян теряется на миг. Не то чтобы он об этом не думал... Но Джим ни разу не дал повода подумать, что их отношения выходят за рамки схемы "начальник-подчиненный", а теперь каждое его движение, каждый поцелуй,каждый шумный вдох пронизаны страстью и желанием. Себастьян не может и не хочет сдерживаться, и вот уже Джим вжат лицом в стену, царапает ногтями деревянные панели, прогибается под сильными и уверенными руками Морана. На то, чтобы избавляться от одежды, времени нет, его вообще нет ни на что, кроме торопливых и жадных ласк, движений себастьяновой ладони по возбужденному члену Джима, и тот толкается бедрами, подсказывая нужный ритм, а Себастьян подчиняется ему, доводит до исступления, до оргазма. Он совершенно не ожидает того, что Джим, едва переведя дух, опустится перед ним на колени, глянет из-под ресниц не хуже заправской шлюхи, а затем возьмет в рот и будет делать что-то немыслимое языком и губами, пальцами, даже этим темным, совершенно невменяемым взглядом широко распахнутых глаз. У них много чего будет после. Но этот торопливый, сбивчивый, порывистый первый раз будет самым ярким в памяти Себастьяна. * * * Его руки такие же холодные, как раньше, и можно закрыть глаза и представить хоть на минуту, что все по-прежнему. /Можно/. Но Себастьян привык быть честным с собой и не хочет обманываться. — Я не знаю, что нужно говорить, Джеймс, — голос хриплый, словно он давно ни с кем не говорил. Может, так и есть? Многие распоряжения он отдает по почте или в сообщениях. Никто не должен знать о Джиме. Никто. — Врачи считают, что ты можешь меня слышать, и я надеюсь, что так и есть, мелкий ты засранец, — Себастьян массирует пальцами виски. Сформулировать то, что рвется изнутри вот уже долгие и долгие месяцы оказывается удивительно сложно. Слова застревают в горле, царапают, оседают на языке кровавыми сгустками. — Ты же никогда не сдаешься, почему сейчас ты не борешься? — на секунду его ослепляет ярость, но она утихает так же быстро, как нахлынула. — Джим... Ты должен вернуться. Какие-то банальности вроде "ты мне нужен" или "я не могу без тебя" даже не приходят в голову. То, что испытывает Себастьян, много сильнее и сложнее. — Я жду тебя, Джим, — добавляет он совсем тихо. Губы у Мориарти теплые и совершенно неподвижные. * * * Через год, один месяц, двенадцать дней и несколько часов после случившегося на крыше веки Джима подрагивают, и он открывает глаза. fin