Безупречная свобода

«Я просто прошу о покое. Я устал бояться монстров из своей головы, оглядываться и знать, что единственный монстр здесь я. Слезятся глаза, будто бы готов заплакать вот-вот, а сил на это не осталось. Вот как бывает. Пытаешься, пытаешься, а всё равно будто с обрыва падаешь, с содроганием вспоминая ту боль, когда разом ломаются все кости».       Сюда больше никто не войдёт. Он никогда не выйдет, и никто не посмеет. Все про него забудут, и всё будет нормально. Хорошо теперь не случится. Ни с ним, ни с этой вселенной, ни с теми, кто пройдёт мимо и что-то заподозрит. Хорошо, если подумать, случается только с дураками и счастливыми, для первого он слишком стар, а для второго уже поздно.       Доктор устало смотрит на консоль и с тихим вздохом садится на пол. ТАРДИС недовольно гудит, чувствуя его отчаянно-глупый настрой, и ему хочется отмахнуться от неё. Доктор дал себе шанс, когда звал с собой Донну. Она отказалась — он закрыл дверь. Он рассматривает свои руки, видя царапины на пальцах, и тяжело сглатывает ком в горле. «Не нужны никакие звёзды, хочу, чтобы закопали в землю и оставили живого гнить. Я заврался и замечтался, я ничего не знаю и заслуживаю лишь скорейшей смерти. Нет покоя голове в венце, только я водрузил его сам. Шутовской мученик — король лжецов. Как же сильно я устал от самого себя».       Если закрыть глаза, то можно представить, что он всё ещё пытается. Пытается бороться, найти хоть малейший разлом, чтобы… ничего не осталось. Нет никакой надежды на то, что слова не застрянут в горле, потому что они уже застряли. Он больше не посмотрит на неё и не промолчит там, где стоит хоть что-то сказать. Её имя теперь — воспоминание, а не отражение.       Доктор трёт пальцами щёки, ложится на спину и рассматривает родной потолок. В голове не осталось никаких мыслей, только тупая боль, которую обычно хочется запить таблетками, а потом пойти спать. Доктор теперь никогда не заснёт. Он не боится кошмаров, он знает, что там больше ничего не будет. Он заснёт, не видя ничего, потому что так было до встречи с Роуз. Доктор уверен, что ему ничего не приснится. Никогда. «Когда я был моложе, я бегал от реальности и себя. Сейчас я будто задыхаюсь. Я ненавижу стоять на месте. Вся суть в том, что я редкостный идиот. Я стал чужим для себя. Мне вряд ли будут рады там, где я однажды хотел быть дома. Я невероятно потерянный. Не хочу, чтобы меня нашли. Хочу быть один».       Иногда смерть не кажется свободой. Смерть кажется наказанием за собственный эгоизм. Нужно прекратить и снова попытаться доказать себе, что так лучше. У Роуз счастливая жизнь, а ему необходимо, чтобы она была рядом и держала за руку. Он хочет, чтобы она никогда больше не увидела свою мать и забыла о спокойной жизни. Ему кажется, что без неё он не может вдохнуть.       Он медленно моргает, чувствуя напряжение в глазах, и не двигается с места. Ему бы походить по ТАРДИС, покричать и сломать что-нибудь. Ему бы запечатать её комнату и больше никогда не открывать. Только надеяться, что комната эта всегда будет здесь и никуда не денется. В конце концов, нужно же надеяться хоть на что-то.       Доктор запускает руку в волосы и замирает, сжимая до боли. Ему не нужно себя отрезвить, ему нужно застыть и принять всё, как данность. Полюбит кого-нибудь другого, наверное. Успокоится. Спасёт беспомощную цивилизацию где-нибудь в пятидесяти световых годах от Земли. Больше не будет вспоминать об этом инциденте слабости.       Ему необходимо встать и начать этим новую жизнь. Он вспоминает запах её волос, ловя себя на том, что, даже нюхая шампунь, больше уже его не почувствует. Это ведь она сама, а не шампунь. Одежда, голос, мягкость рук. Это не… хотя, конечно же, было бы проще, если бы просто вещи. Если бы оболочка.       Тишина. Всё замерло. Скачущие и бьющиеся друг об друга мысли, уставшее от намеренных лишений тело, отчаянно бегающие глаза. Всё замерло. В нём больше ничего не осталось.       Доктор встаёт, подходит к консоли и вбивает случайные координаты.