Часы бьют полночь

— Пятнадцать плюс триста шестьдесят два… Оля сидела, прижавшись спиной к холодной стене подъезда, и мелко-мелко дрожала. Не от холода, нет: от леденящего ужаса. Ужаса, что смешивался с отчаянием, отчаяния, в котором чувствовался горький привкус стыда. Она оставила котят на улице. Она бросила коробку. Уронила, когда оскользнулась на льду — и, поднявшись, в истерическом страхе побежала обратно в подъезд. А котята остались там, рядом с огромным чёрным волком. Вернее, тем, что выглядело как волк. Оставалось надеяться, что существо, кем бы оно ни было, безвредно для животных. Темно. Господи, как темно. Лампочка не выдержала: когда Оля ворвалась сюда, света уже не было. Пришлось плестись по стеночке — на подгибающихся ногах, боясь споткнуться. — Триста семьдесят семь… сто шестьдесят шесть поделить на… Спасибо Женьке: счёт в уме отвлекал, позволял не сойти с ума от ужаса. Давал последнюю надежду на благополучный исход, хрупкую, как дверь подъезда, за которой скалился и рычал её оживший ночной кошмар. Подумать только, пару минут назад эта дверь казалась ей такой прочной — а теперь Оля не была уверена, не проникнет ли полуволк сквозь неё, как сквозь туман. Поэтому считала. Считала, не забывая дрожащими пальцами набирать сообщение единственному человеку, который мог дать ей совет. Позвонить она не могла: боялась лишний раз подавать голос. Даже счёт вела беззвучно, едва шевеля губами. «Я в подъезде, за дверью СОБАКА». «ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ». Он поймёт, что за собаку я имею в виду, отчаянно надеялась Оля. Он должен понять, потому что он всегда всё понимает. Потому что он пытается разгадать и более, куда более сложные шифры, а значит, её бессвязные сообщения разберёт тем более. — Тринадцать… умножить на шестьдесят один… Телефон зажужжал, информируя о пришедшем сообщении. Звук был тихим, почти таким же тихим, как её приглушённое дыхание, но Оля всё равно дёрнулась, как от удара. Иррациональный страх мешал воспринимать вещи как надо, и сейчас темнота подъезда казалась почти живой, почти осязаемой. Плохо. Нужно отвлечься, а то на запах ужаса подтянутся другие. Оля перевела взгляд на экран. В окошке мессенджера светилось входящее сообщение из одного-единственного слова: «Адрес?».

***

Когда дверь заскрипела, Оля непроизвольно вздрогнула. Страх приковал её к месту, не давал нормально вздохнуть — что уж говорить о движении. Только и оставалось сидеть, съёжившись, у стены на лестничной площадке, где резко пахло бомжом и валялась пустая бутылка. Пусть. Если бы «владелец» этого места решил предъявить ей претензии, Оля испугалась бы его меньше, чем того, что ждало её за дверью. И каждый раз, когда кто-то заходил в подъезд, возвращался с работы, с учёбы или просто из магазина — она обмирала. Если тварь проберётся за ними внутрь — Оле конец. Но пока что все открытия двери заканчивались одним и тем же: шаркающие шаги, грохот дверей лифта, шелест курток и сумок. Люди шли домой. Шли и не видели её, забившуюся в угол на лестничной площадке. — Ау? Ты где? — раздалось снизу, из подъезда. У Оли отлегло от сердца. Голос, многократно искажённый эхом подъезда, всё-таки был знакомым, и она наконец смогла откликнуться. — Тут… наверху. Темно было везде: даже на лестничной площадке лампочка перегорела. Почему так? В прошлый раз, когда Оля здесь появлялась, подъезд освещали хорошие яркие лампы, а сейчас вокруг клубился сырой полумрак, в котором было сложно рассмотреть что-то дальше собственного носа. Приблизившегося Женьку она скорее даже не увидела: услышала по шагам. — Я здесь, — ещё раз позвала она. Попыталась встать на ноги: ватные, подкашивающиеся. Подсохшие подтёки истерических слёз стягивали кожу на щеках. Оля прерывисто вздохнула и сделала шаг вперёд, невольно уткнулась носом в толстую ткань чужого шарфа. Хотелось плакать. Не столько от ужаса и волнения, сколько от осознания собственной позорной беспомощности. Ей так не нравилось быть слабой! Раньше Оля считала, что ради помощи другим способна не бояться неизведанной опасности. Что её собственные кошмары не имеют никакого значения, если она может сделать что-то полезное. Раньше так и было. Но сейчас — нет. Не когда речь шла о детских страхах, глубинных страхах, которые слишком сложно преодолеть. — Всё нормально, — произнёс Женька откуда-то сверху, и Оля осознала, что так и стоит на лестничной клетке, судорожно всхлипывает и цепляется за него, как за последнюю спасательную соломинку. А он в ответ осторожно придерживает её, как будто боится, что она упадёт. — Снаружи никого нет. Он ушёл. — Правда? — Оля подняла голову. Свет не вернулся, но теперь, когда Женька был близко, она хотя бы могла видеть его силуэт. Он кивнул. — Правда. Не знаю, почему он не побежал сюда за тобой… — Оля снова дёрнулась, и одноклассник поспешно добавил, — но его точно тут нет. Я бы заметил. — Это хорошо… наверное. Оля облегчённо вздохнула и отстранилась. Ужас понемногу уходил. Начал уходить ещё тогда, когда она отправила ему сообщение и получила ответ — но по-настоящему исчез только сейчас. Растворился в воздухе вместе со зловещим полуволком. Остался там, в холодном липком вечере, на крыльце подъезда. Вместе со злосчастной картонной коробкой с котятами. Точно! Котята! — О, чёрт! — вспомнила Оля и рванулась наружу. Женька придержал её за рукав. — Что? Что-то не так? — Котята! Я оставила их там… Она вывернулась из его рук и помчалась вниз по лестнице. Страх испарился, словно его и не было, сменившись беспокойством. Только что ей казалось, будто у неё есть всё время мира, но сейчас оно начало стремительно утекать из пальцев. Если они остались там, если это существо, чем бы оно ни было, могло до них добраться — кто знает, что сейчас с ними? А ведь она пообещала Стаське, что позаботится о котятах! — Да о чём ты, блин? Что с котятами? Ау? — Женька нагнал её в несколько прыжков по ступенькам, возникнув слева, как привидение. Нет. Как что-то из очередного ноябрьского сна, серого и унылого, как вся эта чёртова осень, осень, когда всё пошло не так и её нормальная человеческая жизнь превратилась не пойми во что. Она сама этого хотела. Думала, что всё будет хорошо, но… Морозный воздух ударил в лицо, отрезвил, заставил почувствовать, как сильно горят щёки, раскрасневшиеся от бега и волнения. Оля остановилась на пороге, глотая этот воздух, как глотают воду при засухе, как глотают горькую, но жизненно необходимую пилюлю. Коробки не оказалось там, где она её оставила. И котят не было слышно. — Может, всё-таки объяснишь мне, что происходит? Похоже, Женьке передалась её тревога: он точно так же стоял на крыльце подъезда, хмурился, скрестив руки на груди, и совершенно не замечал, что заслоняет собой проход. А, к чёрту. Всё равно здесь сейчас никого нет. Оля набрала в грудь побольше воздуха: тот приводил в себя и не давал окончательно сорваться в истерику. — Я же за котятами сюда пришла! Ну, помнишь, я говорила… Стася попросила. Ты ещё собирался взять котёнка. Так вот, я даже успела их забрать! А потом эта штука напала, и… в общем, я оставила их тут. Вместе с коробкой. И теперь не могу понять, где они. Она выпалила всё на одном дыхании. Сбивчиво, непонятно — какая разница? Главное сейчас не это. Главное — найти котят и, если они целы… Взгляд судорожно метался из стороны в сторону. Крыльцо? Нет. Ни единого следа, намекающего, что здесь лежала коробка. Может, кусты сбоку от подъезда? Тоже нет! Они довольно близко, Оля бы заметила при выходе, будь там что-нибудь. — Может, забрал кто? — предположил Женька. — Ну, знаешь, проходили мимо, пожалели, решили отнести куда-нибудь в тепло или вообще оставить себе. Оля рассеянно кивнула. Да, звучало правдоподобно и казалось самым вероятным исходом из возможных: котят спасли. В конце концов, зачем полуволку, преследовавшему её, трогать животных? Но дурное предчувствие, что ворочалось внутри, никуда не делось. Что-то внутри подсказывало ей: не обманывай себя. Ничего хорошего с ними не случилось, и ты это знаешь, знаешь с того самого момента, как уронила коробку и помчалась к подъезду, не подобрав её. — Хочется верить, — всё-таки ответила она, стараясь выглядеть спокойной. — Очень хочется, но… — Им было бы просто некуда отсюда деться, ты же понимаешь? Разве что в мусорку. Оля кивнула ещё раз. Мусорные баки, видневшиеся в отдалении, не особо хорошо просматривались с крыльца. Она прищурилась и вытянула голову, но ничего не заметила. — Пойдём проверим, — решила Оля. — Маловероятно, но вдруг и правда в мусорку? — Окей-окей, — Женька пожал плечами. — Не понимаю, правда, зачем кому-то выкидывать котят туда. Оля тоже не понимала. Но что-то внутри влекло её вперёд, к мусорным бакам. Как будто невидимая сила толкала в спину и шептала: ты должна это сделать. Ты должна туда подойти. Как будто разом обострилось предчувствие неизбежного, вновь завелись злосчастные часы судного дня, чьи стрелки вели безжалостный отчёт с самого начала ноября. Оля понимала, что не должна туда идти. Не должна этого видеть. — Но мне нужно найти их, — прошептала она, споря не столько с Женькой, сколько с дурным предчувствием внутри себя. — Я должна. Я обещала. Каждое слово Оля подкрепляла шагом в сторону мусорки. Сперва неуверенным, потом — всё более и более быстрым. Ноги точно сами несли её туда, почти срываясь на бег, как будто и не было вокруг этого чёртового гололёда. Она даже ни разу не поскользнулась, пока бежала к чёрно-зелёным громадам баков. В нос ударил запах прокисшей еды, вечный спутник помойки. Нагромождение пакетов, слегка присыпанных снегом, соседствовало с выброшенной одеждой, которая больше напоминала тряпки, и россыпью бычков. Кто-то, как обычно, не докинул. Коробки не было. Никто не пищал, а баки были заполнены почти полностью — и среди их содержимого не виднелось ничего, что могло бы напоминать кошачью пушистую шкурку. — Вот видишь, — вздохнул Женька сбоку. — Ничего такого. Скорее всего, их кто-то забрал. — Кто знает, — пробормотала Оля. Её вдруг осенило. — Мало ли зачем кому-то может понадобиться их забирать? — Ты о чём? Вспомнился утренний Стаськин рассказ. О кошачьем маньяке, который завёлся в городе, пока Оля болела, и вот уже с неделю находил и потрошил несчастных животных. Из-за ситуации с собакой она совершенно о нём забыла. Но сейчас, когда котята пропали, непрошеные воспоминания липкой тревогой полезли в голову. — А, понял, — кивнул Женька, так и не дождавшись ответа. — Ты о живодёре? Вряд ли. Вероятности не те. Ты представь, из всех возможных мест он именно сегодня должен был выбрать именно этот двор? Нет, возможно, конечно, но… Оля молчала. Одноклассник задумчиво прошёлся вдоль крытого навеса, под которым стояли баки. — Но это даже звучит нереалистично, — закончил он, отходя от мусорок в сторону. — Говорю же, не те вероятности. Так что, скорее всего, котят действительно забрал хороший человек, и они теперь в полной безопас… Он осёкся, не договорив, и у Оли вновь сжалось сердце в беспокойном предчувствии. — Что? — поторопила она. Женька не ответил, напряжённо вглядываясь куда-то в сугробы за баками. Оля отследила его взгляд. Точно, снег с той стороны навеса в полумраке казался каким-то… тёмным? Присмотревшись, она поняла: сугробы сбоку выглядели примятыми, точно по ним ходил кто-то очень тяжёлый. Или что-то волокли. Оля осторожно сделала несколько шагов в сторону тёмных пятен. Заглянула за навес, чувствуя, как тревожно шумит в ушах разбушевавшееся сердце, а губы почему-то дрожат, словно она снова увидела полуволка. И с криком отшатнулась в сторону. Снег за помойкой был покрыт пятнами крови, почти чёрными в сгущающихся сумерках. Вокруг валялись мокрые, заляпанные всё теми же пятнами обрывки картонной коробки. И котята. Все трое. Рядком, вытянувшись в струнку: неведомый живодёр отличался какой-то дьявольской педантичностью. Рыжий, серый и трёхцветная. Все — мёртвые. — Твою мать, — прошептала Оля, отодвигаясь подальше от ужасной картины. Она остановилась, лишь когда поняла, что упирается спиной в Женьку, который точно так же уставился на трупики. — Да не то слово, — отозвался он. — Похоже… мы и правда нарвались на этого кошачьего маньяка. Блин. Ладно, забудь, что я говорил о вероятностях. Видимо, и не такое бывает. У Оли перед глазами встал волк. Так ярко, что ей на миг показалось, будто он и вправду сейчас вырастет перед ними, скалясь желтоватыми клыками. До сих пор она думала, что существо гналось за ней. Что именно её страх привлёк тварь и именно она должна была опасаться полуволка. Что, если всё было не так? Что, если малыши, оставшиеся без матери, испуганные и уставшие, привлекли его сильнее, чем Оля? Она помнила: кошки могут видеть. Что, если вероятности не при чём? А всё произошедшее было не случайностью, но закономерностью. Что, если кошачий маньяк вообще никогда не был человеком?! — Это… — она хотела поделиться с Женькой своими мыслями, но из горла вырвалось только жалобное сипение. Однако он, похоже, думал о том же. — Погоди. Женька аккуратно отодвинул её в сторону и медленно приблизился к трупикам. Опустился на колени возле одного из них. Провёл по тельцу пальцами. Оля отвернулась, поняв, что её сейчас стошнит. Что он вообще делает, зачем?! Неужели так нужно трогать их, да ещё и голыми руками? Чего он добивается? — Слушай, ты знаешь, — донеслось до неё, — я почти уверен, что убийца не человек. А это значит, что… о, чёрт. Ложись! Окрик был настолько внезапным, что Оля и впрямь не удержалась на ногах. Её мутило, голова шла кругом, так что ей даже не пришлось специально падать. Хватило и того, что подкатившая к горлу тошнота на миг лишила ориентации — и Оля неловко завалилась набок, уткнувшись лицом прямо в сугроб. Слава богу, хотя бы не в тот, что был испачкан кровью. Следующее, что она услышала — приглушённый детский вскрик. А сразу за ним — звук вспышки, повторённый несколько раз. Их снимали.