Бармену

Пьяный врач мне сказал - тебя больше нет! Пожарный выдал мне справку, что дом твой сгорел! Но я хочу быть с тобой! Я хочу быть с тобой! И я буду с тобой. В комнате с белым потолком, с правом на надежду. В комнате с видом на огни, с верою в любовь. Я ломал стекло, как шоколад в руке! Я резал эти пальцы за то, что они Не могут прикоснуться к тебе! Я смотрел в эти лица и не мог им простить Того, что у них нет тебя и они могут жить! Но я хочу быть с тобой! Я хочу быть с тобой! И я буду с тобой!

Кроули долго не мог начать говорить. Он не помнил, сколько собирался с мыслями. Может четыре коньячных рюмки, а, может, все шесть… или восемь. Кроули думал, скажет так: - «Я потерял лучшего друга. Мне так жаль, что не с кем теперь будет напиваться и обсуждать насущные мировые проблемы в старом книжном на углу 10 – ой улицы». Но так не получилось. Открыв рот, Кроули смог издать лишь тихий задушенный стон. И потом, шепотом: - «Его больше нет». Бармен – остроскулый мальчишка лет двадцати с небольшим - вопросительно воззрился на клиента, ожидая продолжения. - «То есть, совсем нет, понимаешь? Ни светлых, будто светящихся, белых – белых, снежных волос, всегда лохматых от ветра и почему – то с запахом яблочного шампуня, ни дурацкого старомодного, такого характерного для него, молочного, цвета пенки на капучино, костюма с воротничком – в каком только вальс танцевать, ни этих невозможных, прозрачных, чистых, как у младенца и глубоких, как черные дыры, вечно смотрящих, черт их побери, в самую душу, сквозь любые преграды, васильковых глаз! Нет этой наивности и доброты, от которой сводит зубы. Нет нежных рук, поднятых в удивлении бровей – так высоко, что, глаза – почти озера и в них – целые подводные миры... Нет этой неуклюжести и неловкости, белозубой, скромной, будто насильно сдержанной улыбки, гневного в справедливости взгляда и розовых – прерозовых в смущении ушей. Нет длинных угольных ресниц, приоткрытых в недоумении губ, капризной складочки на лбу и пирожных – таких же воздушных, как он сам. Нет больше зимних туманных и метельчатых вечеров, коротаемых, в кой – то веки, без вина, но с какао – с тремя ложками сахара, ну конечно! – совершенно непереносимым на вкус… и с тихим, ровным шепотом, выводящем в пространстве около окна диккенсовские строчки, а иногда – Шекспира (старого знакомого), или Хемингуэя, Джека Лондона, а как – то раз – только представь! – Экзюпери! Нет весной – сирени у меня в волосах, дурацкой – дурацкой, за версту пахнущей сирени. Нет осенью – вязаных шарфов (а как – то он мне на Хэллоуин варежки подарил «к грядущей зиме» - ты можешь представить?!). Нет летом – мороженного, белого, ванильного – с шоколадной крошкой, сладких, чуточку слипшихся губ… рядом, так нестерпимо рядом – недосягаемых. Нет фокусов – дурацких фокусов с монеткой – единственной причины, по которой он позволял себе коснуться меня… щеки, шеи, волос… я ненавидел эти чертовы фокусы всей душой и ждал их, как проклятый (усмешка) как вторично проклятый, как одержимый – без конца. Нет, нет, нет… - Кем он мне был? Другом? Такой дружбы и врагам не пожелаешь… смыслом? Наверное, да! Единственным якорем на этой маленькой, смехотворной планете, где из достижений только лишь тачки, черный кофе, коньяк и, может быть, песни Меркьюри. Он мне был – сном. Одним и тем же, бесконечным, на протяжении всех шести тысяч… Он мне был – наваждением, даже во сне – неприкасаемым, он мне был – полетом, забытым чувством ветра в волосах, он мне был звуком – глубоким, глухим ударом на репите – быстро – быстро, там, где когда – то, может быть, и у меня было сердце. Он мне был – лед. Такой невероятный, специальный ледяной компресс, который в груди тушил погребальный костер, который боль притуплял в ожогах, рисовал прохладные узоры на пепельных, сгоревших однажды, раз и навсегда, крыльях… Он мне был – несбывшееся, непозволенное, невозможное, невероятное, настоящее, а теперь – прошедшее. Он «им» и миру был просто ангел, а мне – Ангел. И… нет… Есть огонь, есть сгоревшие книги, есть пепел и чернота, черные дыры тоже есть – в груди, чертовы язвы… а Ангела – потерял. Не уберег, не пришел вовремя! Опоздал – и сжег. Его или себя? Я что – то разобрать не могу, наверное, выпил слишком много. Но что – то горело, горит – это факт (усмешка)». Еще через несколько рюмок на место «нет» пришло совсем уже пьяное и туманное «не было»: - «И, представляешь, так и не было… не хватило во мне сволочизма…. или в нем перебор был с благочестивостью…. но не было – за руки, не было – под руки, не было – в губы, даже в щеку – не было, не было – «я тебя», не было – под дождем, не было – «пью за тебя!», не было – «встань за мной, я укрою», не было – «что тебе сделать на завтрак?», не было – «до вечера», не было – «вокруг же люди!», не было – «спокойной ночи», не было – «Ангел, я дома!», не было, не было, не было… как хотелось! Как безумно хотелось, грезилось, являлось, виделось, как мерещилось, как мечталось, я на стену лез, сходил… сошел с ума! Но все еще не позволил… только не его, только не до него, только не для него. Я его, наверное, слишком сильно… То, чего демоны не умеют, против воли, так легкомысленно, я, зачем – то, изучил и закопал себя заживо – снова. Упал – опять! В это самое «его - слугу Небес, ты подумай! – слишком сильно, невыносимо сильно». Уже шесть тысяч лет и до гроба – стало быть, в моем случае, до «навечно»…». Видел ли кто – нибудь, как плачет демон? Может только лишь Врубель? Когда – то очень давно… в мимолетном видении художника. Теперь это редкое зрелище породнило простого лондонского студента с великим живописцем. Кроули в смятении ударил кулаком по барной стойке, уронил голову на руки и, спустя пару мгновений, перестал сопротивляться эмоциям. Он только что признался в своих чувствах к Ангелу… стыдиться теперь пары соленых слезинок было бы просто… глупо? Плечи рыжеволосого трясло с такой силой, что паренек за стойкой испугался – не придется ли вызывать скорую? Он плакал беззвучно. Рукава его черной, под стать демонской натуре, куртки промокали со стремительной быстротой. Очки будто запотели - приподняв голову, Кроули смог разглядеть лишь мутную пелену. Оно и к лучшему. Демон не мог представить себе, как мир может все еще существовать – быть себе преспокойненько, так нагло продолжать жить. Демон бы не простил. Он бы разнес к чертям собачьим все вокруг, перерезал бы горло любому существу, которое позволяло себе дышать, не принимая во внимание, что Ангела… единственного ангела, кого взаправду и до самой благодати интересовала судьба этой смехотворной планетки… больше нет. Демон собственноручно уничтожил бы все вокруг – не дожидаясь Армагеддона. Сойти с ума было так легко… так заманчиво… может действительно их всех убить? Начать с влюбленных! По тонким губам демона, иссушая слезы, расползлась пьяная и какая – то диковатая улыбка. Кто бы спас теперь его душу? Есть ли вообще у него душа? Ох, конечно нет! А была ли когда – то? Это было так давно… так давно, что будто бы приснилось, будто примерещилось. И снежные волосы, молочный костюм, глаза – дурацкие васильки, как и его несуществующее сердце, как его сгоревшие крылья – все одна большая галлюцинация. Кроули вздрогнул и звериная… змеиная усмешка потухла. Кажется у него с головой не в порядке, кажется, у него едет крыша… он не позволит себе так малодушно забыться в безумии! Если он не спас Ангела, то хотя бы память о нем…. до последней секунды. Последней? Погодите! Кроули принял решение. Это тоже малодушие, конечно, но так хотя бы мир, который так трогательно и так искренне любил его Ангел, простоит свои лишние несколько часов. - Эй, парень – позвал Кроули бармена и голос его будто бы даже повеселел. – Есть здесь поблизости церковь? Парнишка как – будто растерялся. - На сколько я знаю, в паре кварталов отсюда был какой – то небольшой допотопный соборчик… сэр, может Вам налить еще рюмку? За счет заведения… - Что? – оскалился Кроули и резко подался вперед, перегибаясь через стойку, заставляя мальчишку отшатнуться. – Жалеешь? Нет уж, спасибо! Если ты говоришь верно, по поводу собора, то уже очень скоро меня ждет настоящий пир. Святая вода в глотке подействует лучше коньяка, ты уж поверь! - Кроули… какая святая вода, ты с ума сошел? – донеслось внезапно сзади робким – робким, тихим и печальным голосом. Таким знакомым… но этого просто не может быть! Не может же? - Эй, парень! – демон вдруг охрип и будто бы протрезвел. – У меня слуховые галлюцинации или…? – там, где должно быть сердце заколотило со страшной силой. Бармен заглянул за спину посетителя и улыбнулся широко – широко, серые глаза мальчишки заблестели, будто в понимании. - Нет, сэр, я тоже это слышал – он помедлил всего секунду. – И у говорящего, сэр, волосы такого цвета, как будто снег… Кроули отрывисто выдохнул и повернулся. На него смущенно и тоскливо уставились два василька. - Ангел… ты? – Кроули резко снял очки, не в силах поверить в то, что видит. Его золотые глаза с щелками космической пустоты все еще блестели влагой. -Я. – подтвердил Азирафэль, не отводя глаз от сверкающего золота напротив. - Ты здесь? А я думал уже пойти поискать тебя там, на другой стороне... – с какой - то беспомощной полуулыбкой все так же хрипло произнес демон. - Кроули… И, вдруг, взрыв: - Я тебя ненавижу! Как ты мог! Ты оставил меня! Я думал ты погиб, я… я думал… мне как без тебя?! Где ты был?! – демон кричал. Он кинулся вперед, хватая Азирафаэля за грудки и почти поднимая над полом, оказываясь к ангелу близко – близко, что обычно позволял себе так редко… Кроули молча смотрел на своего ангела несколько мгновений, потом отпустил, загнанным движением пригладил костюм, уткнулся лбом в плечо и, обессилив, одними губами, совсем неубедительно вывел – «ненавижу, что так сильно…». Его затрясло, волосы прикрыли золото глаз, ноги дрожали, и он заставлял себя стоять из последних сил. Ангел осторожно обнял его одной рукой, другой пригладив растрепавшуюся рыжину. Демон тихо всхлипнул и беспомощно подался к руке, неосознанно потянувшись за прикосновением. И Азирафаэль, почувствовав это, руку с головы убирать не стал, медленно перебирал пальцами огненные волосы. Они простояли так долго. Время будто забыло про свой ход, никто им не мешал, посетители вокруг словно не замечали пару. И только остроскулый мальчишка с серыми глазами, натирая стаканы синей тряпкой - улыбался. - Кроули – произнес Ангел очень тихо, но демон все равно чуть напрягся, обратившись в слух – ты говорил так запальчиво… так жарко, что я не смог прервать тебя, а потом… просто не знал, как аккуратнее подойти, не напугав… Демон как – то неестественно рассмеялся и спросил, со страхом, с надеждой и одновременно странной, глубокой безысходностью в голосе: - И много ты слышал, Ангел? - Мои волосы пахнут яблочным шампунем потому что, точно так же, как ты обзавелся людской привычкой спать, я полюбил принимать душ… Кроули, я тебя тоже невыносимо сильно… уже очень дав… - робкое признание прервал совсем не робкий, отчаянный, горячий и соленый поцелуй. Кроули целовал своего Ангела и думал, что наплевать ему на всех… на Небеса, на Ад, что пусть оно сколько угодно «нельзя»! Почувствовав, какого ему без Азирафаэля, он теперь все перевернет с ног на голову, но больше не отпустит… ни на шаг от себя… никогда. И еще Кроули думал, почти неосознанно, но совершенно искренне: «ты конечно, не услышишь… но, спасибо тебе, Господи, за него. Шесть тысяч раз, за каждый из годов, – спасибо!» А сероглазый бармен все только улыбался и натирал стаканы….