ephemeral

Верону он помнит солнечной, вдохновенной и благодатной. Покинуть ее означало предать себя самого, и в то же время у Мелоне не оставалось выбора — на своей родине ему делать больше нечего, а свою бренность влачить остается только у порога мафии. Умереть ты всегда успеешь, но тяжесть на сердце останется такой же неизменной. Ирония кроется в следующем: Верона — месторождение самого сильного и могучего чувства, которого, к сожалению, в своем раннем возрасте Мелоне не снискал. Либо он родился таким неудачным и нескладным, либо у него в последний момент осталось мало времени. В свои едва ли нагрянувшие четырнадцать Мелоне считал должным покинуть родные дом и город, отпустить все свои тревоги и углубиться в размеренную жизнь убийцы. Работать на преступную организацию заведомо было идеей дурацкой, но со временем юноша смог найти в том отдохновение: ты способен вершить не только собственную судьбу, но и судьбы других, устраняя их во мгновение ока. Это было своеобразным увлечением, пускай в тысячу раз являющимся рискованным и, казалось бы, на сей раз последним — это первый раз, когда в нем загорелся огонь и жажда адреналина в крови. Фортуна благоволит отнюдь не всем. Не каждому выпадает возможность стать ее фаворитом, но Мелоне она улыбнулась своей блестящей алмазами улыбкой: если ты потерял что-то, то в скором обретешь еще больше. У всего в этом мире есть свои конец и начало, и, как правило, конец мы называем эфемерностью. Не так обидно, не так тоскливо — оно уходит, исчезает и перерождается. Так вот, Мелоне — эфемерность. То, что обрел непосильным трудом, — тоже эфемерность. Мы не можем полагаться на фортуну всякий раз, когда теряем что-то. Мелоне с отрочества является человеком поверхностным и доверчивым, так что когда в их небольшой компании случилось пополнение, эта возникшая привязанность к новобранцу показалась ему чем-то демоническим — ну не может же быть человек, доселе не знакомый, всем своим внешним видом говорить о том, что он — вестник самой судьбы. Юношу, представшего на пороге и отбрысывающего свою загадочную тень, звали Прошутто. Он родом из величественного Рима, где однажды велись войны, которым конца не было — воистину могущественный город. Познаешь любовь с первого взгляда лишь раз, гореть потом будешь всю оставшуюся жизнь. Так Мелоне познал безумие, точнее, он нарек безумием то чувство, что в нем зародилось и набирало стремительные обороты. Игнорировать оное смысла или резона не возникало, но это был как раз тот случай, когда Мелоне не знал, что ему делать. Впервые попал в ситуацию, из которой дороги обратно нет, лишь дорога вперед. А кто бы знал, что его ждет на пути? Мелоне никогда не верил в любовь, и ее публичные проявления на улице заставляли его сжимать кулаки в слепой ярости, кусать губы до крови и завидовать в тишине. Люди, в жизни своей ничего еще не успевшие увидать, раздражали и распаляли в нем эту ненависть ко всему сущему — эфемерному. В его душе расцветали ракитники. Живое золото, но с счастьем общего ничего не имеющее. Наперекор своей гордости и одиночеству Мелоне пошел лишь однажды, когда вечером, с распахнутыми настежь окнами и проникающим лиловым блеском луны в плохо освещенное помещение, он спросил у Прошутто дрожащим голосом, сжимая в руке бокал вина: — А ты веришь в судьбу? На его помутившееся сознание влияло не столько выпитое непозволительное количество алкоголя, сколько Прошутто собственной персоной: явился сюда, внушающий и страх, и ужас, и любопытство. От неизведанного кровь в жилах стыла, но желание его обуздать — распаляло. Люди не могут вечно полагаться на судьбу. Таких людей называют эфемерными. На него смотрят молчаливо, а глаза цвета чистейшего топаза сверкают в кромешной темноте. К драгоценным камня Мелоне сильной страсти не питал, но вот Прошутто — находка достойная, неуловимая. — Я тоже верю, — Мелоне кладет свою ладонь поверх расслабленной ладони Прошутто, и это чувство, что вспыхнуло яростным огнем — эфемерно. Люди предпочитают сходить с ума по-разному, но у Мелоне безумие — это подарок снисходительной госпожи Фортуны. Коль не смог снискать в прошлом отдушины, обязательно сыщешь ее в настоящем. Они были молодыми. В делах любви Мелоне преуспевал, в чем тоже своя ирония: он с детских лет не знаком был ни с этим чувством, ни с его искренним проявлением. Мелоне искренне восхищен профессионализмом Прошутто буквально во всем, что бы он ни сделал: умение держать себя в руках, высказывать свою точку зрения, убеждать людей и вести их за собой. Его харизма — явный дар. Мелоне — единственный, кто видит в Прошутто все совершенства и несовершенства; единственный, кому тот отдается во всевластие. Эта покорность — услада для души. Прошутто — человек теории; Мелоне же следует практике. Мелоне просыпается, прижатый к Прошутто накрепко; дрожит, когда губы касаются бледной кожи на шее; распаляется, распластанный во всей кровати. Это — своеродное безумие. Безумие, которое по ночам делят оба. В понимании современного мира любовь утратила всякое превосходство и больше не представляет собой никакой ценности. Растущее нынешнее поколение не знает ему цены; оно не подозревает, что упускает и как глубоко заблуждается в своих убеждениях — нечего их винить за свою неосведомленность. — Все еще веришь в судьбу? — спрашивает Мелоне, дотрагиваясь до щеки Прошутто, и тот льнет, отдается прикосновению — Мелоне глубоко восхищен. Прошутто целует тыльную сторону ладони Мелоне и шепчет: — Все еще верю. Должно быть, Мелоне гордый и смелый человек, если решился покинуть Верону так рано; если отважился и пустился во все тяжкие, со всей охотой отдаваясь новому распорядку жизни — жизнь типичного мафиози требовала собой полной отдачи и без остатка. Обретенное новое куда лучше потерянного старого: здесь и новые знакомые, кардинальные изменения в самом себе и утешение для сердца — Прошутто рядом. Дни текли размеренно и лениво, когда Мелоне выполнял поручения капо и получал за оные вознаграждения. Казалось, что каждое задание будет стоить ему жизни, но благодаря своим врожденным напористости и сосредоточению справиться с этим не казалось трудным делом. Но все планы и процветание их небольшой компашки канули в бездну ровно в тот момент, когда на горизонте объявились полные решимости Буччеллати и его ребята — молокососы без должного опыта и искусства боя. «Когда тебе бросят вызов твои недруги, постарайся принять его со всем достоинством и отвагой» — единственное отеческое напутствие, к которому Мелоне прислушался и которое счел важным в жизни — жизнь среди мафиози не такая уж и радужная. Мелоне помнит этот злосчастный день, когда до них дошло известие, что капо Польпо, что за последнее время благоверно отбывавшего свой срок за решеткой, скончался при загадочных обстоятельствах. Вскрытие показало, что им был совершен суицид, но все, у кого имелся станд, знали, что эта смерть неслучайна. Формаджио стал первым, кто перешел дорогу отличившимся смелостью парням. Идиот, эгоистичная сволочь, полагавшаяся только на свою удачу, за это поплатилась. — Чертов клоун, — Иллюзо выдыхает сигаретные клубы пара, запах никотина перебивает все остальные, даже этот дорогущий одеколон самого Мелоне. — Сдох, потому что станд у него был идиотский. У нас нет выбора, капо, мне стоит двинуться за ними. С моим стандом, что контролирует мир в зазеркалье, я буду непобедим. Ты ошибался, Иллюзо. Просчитался в последний раз, когда не послушал чужих предостережений. Ты пресильно ошибался, когда полагал, что твоя самоуверенность не выйдет тебе боком. — Этого нам и стоило ожидать, — на сей раз сигаретный дым исходит с уст Прошутто, озадаченного и напряженного; только Мелоне мог разглядеть в спокойном его взгляде беспокойство — годы, что проведены были бок о бок, научили его предугадывать его состояние. — Они оба глупцы, к тому же и самоуверенные. Он втаптывает недокуренную сигару в землю. Обугленный ее фильтр все еще горит знойно-рыжим, но вскоре погасает окончательно. Мелоне смотрит прямо в его глаза: кажется, их топазный отблеск потухает с уходящей секундой. — Я и Пеши отправимся вслед за ними, — Прошутто, такой отчаявшийся и такой эфемерный, идет по той же дороге, что и их товарищи. Он просто уходит. Звучно шагает по жухлой траве, едва высохшей от апрельского дождя, что льет все неделю. Прошутто тоже эфемерен, а Мелоне — эгоист, в душе которого снова распускаются ракитники. Цветы ненависти и живое золото. «Я отправился на это задание не потому, что я ведом желанием озолотиться на трупах этих парней. Знаешь, Мелоне, если бы было что терять, то этой вещью были бы мои гордость и честь. У воина не будет чести, если он не сумеет отомстить. Когда-нибудь ты тоже поймешь, что настоящий воин готов будет наплевать на свое эго, лишь бы отомстить за все то нехорошее, что случилось за его жизнь. Если мне все же не суждено вернуться, то знай одно: на том свете я буду ждать тебя» Прошутто, гордец и эгоист, не удосужился даже оставить подпись на этом скомканном белом листочке. О, эта месть; о, эта горечь на душе — новое обретенное Мелоне. Фортуна, ты была неправа. Когда солнце заходит за горизонт, Мелоне сжигает это послание — теперь оно ни к чему. Прошутто, педантичный и склонный к совершенству, весь в крови — о, как же он ненавидит грязь. Ненавидит быть грязным по пояс. Ненавидит грязных людей и себя он, по-видимому, тоже презирает. Мелоне задумчиво вертит пробирку с кровью Буччеллати внутри нее и, когда вешает трубку в разговоре с Гьяччо, отвечает напоследок: — Дождешься. Они — эфемерны. Эфемерность — это конец.