***
Тем не менее, Серёжа, будучи без преувеличения стержнем своей семьи и гарантом её благополучия, временами изрядно уставал. Морально. Время шло, но мальчик, который из года в год не меняется, всё так же мог привлечь внимание соседей, а потом и госорганов. Следовательно, Электроника нужно было продолжать прятать. Охранять постоянно чужую тайну было нелегко, и ладно бы это была только Серёжина ответственность. Но получилось так, что часть этого груза неизбежно падала и на Майю, и, что особенно неприятно, на их детей. Сыроежкина мучила совесть. В результате он срывался — то необоснованными придирками выносил мозг ни в чём не повинной супруге, то прикрикивал не по делу на детей, но чаще всего доставалось самому источнику всех проблем — Электронику. С ним иногда доходило до рукоприкладства. Отвечать Серёже силой андроид не мог — программа не позволяла, да и сам не хотел. Что, в конце концов ему эти тычки и затрещины? Больно, обидно — да. Но физического вреда роботу от них никакого. Что слону дробина, одним словом. После таких всплесков агрессии Сергею становилось стыдно, и он как мог, заглаживал свою вину — водил Майю в рестораны, покупал детям внеочередные подарки и сладости, а с Элеком был особенно нежен и страстен. Эл даже смирился с таким положением дел — раз уж его побили, значит скоро будут любить с удвоенной силой. А когда, в конце концов, ему было легко? А вот Серёжин сын Саша в отличие от терпеливого андроида, обид папаше в адрес любимого робота спускать не собирался. Каждый раз, стоило ребёнку заметить, что отец груб с Электроником, он кидался на его защиту. Иногда даже пытался загородить Эла собой. Тут же бывал тем же Элом отставлен в сторону и с напутствием, что они с Сергеем сами разберутся, отправлен в свою комнату. Потом долго дулся на папу, так что Серёжа чувствовал себя последней сволочью и даже мысленно клялся впредь сдерживаться. Хватало его обычно на пару дней. Или подольше, если за это время выдавалась возможность напиться в хорошей компании. Из-за Электроника Сыроежкины вынуждены были вести достаточно замкнутый образ жизни. Приглашать к себе гостей было опасно — хотя Эл и закрывался всякий раз, когда Майкина или Серёжина родня наносила им визит, всегда была вероятность, что дети, особенно дочка, случайно проболтаются про «домашнего робота». Или не в меру любопытная тёща пристанет с расспросами, что это за комната «Синей Бороды» такая, что всё время закрыта на ключ, и куда даже её не пускают. Или особо внимательная свекровь заметит что-то из вещей Эла, которые позабыли спрятать, и станет интересоваться, что за подросток у них обитает и где он сейчас? На всё это, конечно, можно было отовраться, но жить всей семьёй, включая маленьких детей, придерживаясь одной определённой легенды, и не вызывать излишних подозрений, «путаясь в показаниях», было чем-то на грани фантастики. Таким образом, всё семейство в целом, и каждый из его членов по отдельности светскую жизнь предпочитали вести вне стен своей квартиры. Майка регулярно навещала родителей и подруг, детей приглашали одноклассники, а Сергей периодически пьянствовал с мужиками из гаража и раз в два-три месяца общался… с Чижом. Бывший сосед и одноклассник из сорок четвёртой математической школы был единственным из друзей юности Сыроежкина, который все эти годы о нём помнил и даже иногда выражал желание пообщаться с Сергеем лично. Семья Максима Чижикова в девяностые не сильно, но приподнялась. Батя его с каким-то своим корешем открыл ресторан, и вся семейка «Рыжикова» теперь вкалывала там, включая самого Максима, его жену и тёщу. А Чиж стабильно несколько раз в год приглашал туда Сергея. — Ты уж извини, Сыроега, всё твоё семейство мне «гулять» не по карману, но одного тебя я с удовольствием угощу. Приходи, поболтаем, расслабишься, от своих отдохнёшь, — сказал как-то давно Серёге «Рыжиков», и с тех пор повелось. Сначала Сергей, конечно, был удивлён таким предложением — закадычной дружбы они с Чижом никогда не водили, хотя о нём единственном из «той» тусовки у Серёжи оставались светлые воспоминания. Но раньше, вроде, хватало и телефонных разговоров… Потом Сыроежкин плюнул искать скрытые мотивы в странной симпатии Максима и просто на халяву наслаждался выпивкой и закуской в компании Чижикова. Вдали от своего семейства, да. Поболтать Чиж любил. Особенно он интересовался личной Серёжиной жизнью. Сыроежкин, конечно, тоже его спрашивал, чего да как, но Макс неизменно строил унылую физиономию, кивал в сторону кухни, где трудились жена и тёща, говорил что вся их жизнь проходит тут, и даже отдельный закуток для детей сделать пришлось — дома практически никто не бывает. А потом опять переводил разговор на Серёжу. Интересовался подробностями как у приятеля с работой, не ссорятся ли они с супругой, не бедокурят ли дети, и всё в таком роде. Сыроежкин пил и болтал — о себе поговорить всегда приятно. Рассказывал про работу, про ссоры с женой, непонятную ревность сына, дочкины успехи в музыкальной студии и прочую ерунду. Ничего не скрывал, кроме Электроника, разумеется.***
В один из тёплых майских дней предпоследнего года второго тысячелетия Макс Чижиков по уже сложившейся за последние годы традиции угощал Сергея у себя в ресторане коньяком. Сыроежкин отдыхал душой от своих проблем и вполуха слушал жалобы Макса на мелкооптовые цены, жадную «крышу», пьяных клиентов-дебоширов, собственных непослушных отпрысков и сварливую супружницу, как вдруг ни с того, ни с сего, Чиж выдаёт: — Слышь, Серёга, держи — это тебе, — и протягивает Сыроежкину коробку с часами. — С чего это? — удивился Серёжа, распаковывая неожиданный презент. — Да я купил себе, а носить неудобно — большие для меня слишком. И отдать кроме тебя некому — батя китайские подделки не жалует. — Э… — растерялся Сергей. На часах значилось, что произвели их в Швейцарии и чисто внешне выглядели они не дешёвыми. — Успокойся ты, — Чиж заметил нервозность приятеля и поспешил объясниться. — Я их в переходе купил. Ты посмотри, там на задней крышке какое-то нелепое сердечко выгравировано. «Фредерик Констант» такой безвкусицей не занимается, сам понимаешь… — Да, действительно, — Серёжа со всех сторон изучил часы и даже надел их на руку — ему в отличие от мелкого и узкокостного Чижа они шли. И очень понравились — и окошко с механизмом прикольное, и циферблат со звёздочками красивый, и ремешок из хорошей кожи (а может, и не кожи, раз подделка?) в тон. — Спасибо тебе! У меня днюха недавно была, буду считать, что это как раз на моё тридцати трёхлетие подарок, — улыбнулся довольный Сыроежкин. — Да ты чё, правда? Поздравляю! — Макс на радостях плеснул Серёге ещё Метаксы. — Только ты поосторожнее с ними — они ж как настоящие выглядят, вдруг кто позарится, — предупредил на всякий случай перестраховщик Чижиков. А через неделю Сыроежкин, нервно озираясь, и периодически теребя запястье с часами опять был в ресторации, принадлежащей фамилии Чижиковых. — Макс, что за херня?! — набросился чуть ли не с порога на приятеля Сергей. Тот еле успел усадить его за свободный столик. — Возьми свои часы обратно, я такое носить не буду! — Ты чего, Сыроега? — задёргался Чижиков. — С какого перепоя? — Они настоящие, вот чего! — чуть ли кричал Сыроежкин. — Да быть не может, — сделал круглые глаза Максим. — Я их за копейки купил. — Мне в скупке за них почти две штуки баксов предлагали! — перешёл на шипение Сергей. — Я аж пересрался весь, думал выйду — мне по башке настучат. Ты представляешь, сколько они на самом деле стоят? — А зачем ты в ломбард пошёл? — серьёзно спросил Чижиков. — У тебя финансовые трудности? Ты скажи, если что, что-нибудь придумаем. — Да я не хотел их сдавать, — начал оправдываться Сыроежкин. — Я их просто на работе как-то снять забыл, и часы эти клиент один увидел. Крутой такой мужик на мерсе. «Хорошо, — говорит, — дела у вас идут, раз механик может себе часики за пять килобаксов позволить». Я ему: «Да это подделка китайская — приятель в переходе купил и мне отдал за ненадобностью». А он ржёт и говорит: «Ну-ну. Если так, то приятель твой полный лох. Не веришь — попробуй в ломбард их снести, посмотришь, сколько предложат». Ну, я так и сделал… — Ого! Как тебе свезло, оказывается, — изобразил неподдельное счастье на лице Чиж. — Только я их не возьму, даже и не думай. — Почему? — не понял Сыроежкин. — Продашь, раз сам носить не хочешь. — Нет-нет, — замахал руками Максим. — Мне они всё равно ничего не стоили, они твои, а чужое добро счастья не приносит. — А мне, значит, оно принесёт? — Тебе оно не чужое. — Как так? Ясен пень, они краденные, — возмутился Серёжа. — Оттуда и сердечко на крышке — кто-то подарок делал. Наверное, часики какому-нибудь новорусу жена презентовала и гравировку сделала. От большой любви. — Ну, в любом случае, прежде чем к тому мужику в переходе попасть, часы эти много рук прошли, и владельца теперь не сыщешь. Так что, носи по особым случаям. А если деньги понадобятся — продашь. А я не возьму, и не надейся, — опять замахал руками Чиж. — Давай лучше с тобой на память сфоткаемся, я в прошлый раз забыл, — и не дожидаясь ответа, Чижиков убежал куда-то в подсобку за фотоаппаратом. Это была ещё одна странность Максима — помимо регулярного угощения Серёжи выпивкой, он его каждую встречу зачем-то снимал в разных ракурсах. Говорил, на память. Типа, он всех своих друзей фотографирует, потому что редко с ними встречается… Серёга, правда, этих своих фоток так ни разу и не увидел — Чиж всё забывал альбом притащить или распечатать ему парочку. Но Сыроежкин и не настаивал. Фотографиям друзей Чиж и правда уделял большое внимание. И не только фотографиям — он поддерживал связь почти со всеми своими бывшими приятелями — с той самой тусовкой, в которую несколько недель в конце шестого класса входил и сам Сыроежкин. Вплоть до истории со своим фальшивым разоблачением. Серёжа и по сей день вспоминал это время как самое счастливое в своей жизни. Деликатный Макс, кстати, ни разу с тех пор об этом неприятном инциденте и словом не обмолвился, Сергей был очень ему за это благодарен. Но так или иначе, окольными путями старался у Чижикова выяснить как живут бывшие одноклассники и соседи. Чиж был в курсе и охотно про всех рассказывал, и даже показывал — друзья, ни один из которых не остался в итоге в Москве, делились с ним своими фотографиями. Так Серёжа узнал, что Зойка Кукушкина каким-то хитрым образом познакомилась с финном, вышла за него замуж, живёт в Хельсинки и на Родину почти не приезжает. Корольков, который всю жизнь отличался умом и сообразительностью, почти сразу после школы репатриировался в Израиль, отслужил в ЦАХАЛе и теперь делает карьеру в полиции. Витька Смирнов ни в какую эмиграцию не подался, окончил юридический, хотел пристроиться в столичную прокуратуру, но что-то видно не срослось, и он… уехал в Петропавловск-Камчатский. Там у него дела пошли в гору. Но на самом деле Серёжу интересовали не эти люди. Про человека, судьба которого занимала Сыроежкина больше всего, он даже боялся спрашивать у Чижикова. К счастью, тот сам всё рассказывал и держал Сергея в курсе всех новостей. — Так ты что, Кубок Стэнли не смотрел? — вылупил глаза Чиж, когда в одну из первых своих встреч в чижиковском ресторане Серёжа как бы между делом спросил его про Гуся. — Он же теперь за Монреаль Канадиенс играет. Не в основном составе, конечно, но на лёд выходит. — Н-нет… Я как-то к хоккею не очень… — с трудом сглотнул Серёжа. Хоккей его действительно не интересовал, но все матчи горьковского Торпедо, когда Макар был в этом клубе, он внимательно смотрел. Втихаря от Майки ходил к родителям и смотрел там, чтобы не вызывать ненужных вопросов у жены, для которой его абсолютное равнодушие к спорту секретом не было. Но с тех пор, как Гусев уехал в Канаду и ничего о нём слышно не было, про хоккей он забыл. А тут вот, оказывается, не абы что, а один из самых прославленных клубов НХЛ, а Сыроежкин и не знал… С тех пор Сергей всегда пристально следил за всеми играми НХЛ, где мог участвовать Гусь, и даже пару раз видел его по телевизору. Выглядел Макар классно — ещё больше возмужал и весь прямо-таки лучился силой и энергией. Камера скользнула на трибуны, где ему усердно махала и слала воздушные поцелуи какая-то блондинка. Чиж говорил в своё время, что Макар женился на канадке и теперь имеет двойное гражданство. Детей, правда, не родил. Про свои редкие визиты в ресторан к Чижу Сыроежкин рассказывал только Элу. И только с ним же делился подробностями своих разговоров. Сам не понимал, почему это делал — вроде ходил отдохнуть и отвлечься, прежде всего от самого Электроника, а потом испытывал почти физиологическую потребность всё ему пересказывать. Эл слушал внимательно, тоже очень интересовался спортивными успехами Макара и при каждом удобном случае предлагал посмотреть матч с ним в его комнате. Сергей всякий раз отказывался и упрямо шёл к родителям — боялся, что в любую минуту может войти Майка или дети отвлекут. Сезон 2001/02 опять не был удачным для «Канадцев». Гусь появлялся на льду нечасто, но Серёжа всё равно не отлипал от телевизора. А Элу впервые удалось уговорить его посмотреть матч дома — Майка с детьми на все выходные отправилась погостить к брату в область, где тот обосновался пару лет назад, а Сергей специально подменился на работе, чтобы посмотреть игру и, чего уж греха таить, уделить побольше внимания своему преданному андроиду. В комнату к Элу они не пошли — устроились на большой кровати в спальне — там и телевизор больше, и вообще удобнее. К концу трансляции матча, в котором Макар мелькнул на льду лишь раз на три минуты, Эл уже полностью избавился от одежды, повалил на себя любовника, и не сдерживаясь, ёрзал под ним, обвив Серёжу руками и ногами. Сергей, которого все эти действия заводили не на шутку, хотел было дотянуться до пульта, чтобы выключить телек, но Эл как-то дёрнулся, пульт упал на пол, и Серёжа плюнул на попытки избавиться от звуков рекламы шампуня и пива. Главное, что тюбик с кремом остался под рукой. Наскоро смазав себя и партнёра, Сергей одним движением вошёл в любезно предоставленное ему тело и сразу же взял быстрый темп. Эл стонал в голос от резких и глубоких толчков, судорожно цеплялся за Серёжу, ему было настолько хорошо, что даже небольшие болезненные ощущения, неизбежные при таком жёстком сексе, только лишь увеличивали удовольствие. Сергей совсем отключился от внешнего мира, точнее мир для него сейчас сжался до размеров задницы андроида, которого он остервенело втрахивал в супружескую постель. Играющая фоном бравурная музыка из телевизора не доходила до Серёжиного слуха — всё что он мог слышать — стоны и скулёж своего пассива, который был вот-вот уже на грани. Почувствовав наконец ритмично сжимающиеся мышцы на своём члене, Сергей с глухим рычанием излился сам, засаживая особенно глубоко, без сил упал на робота, который ещё крепче прижал его к себе и… услышал жалобный плач. — Ма-ама, что они де-элаю-ут? — всхлипывала Шурочка. — Папа наказывает Элека? Элеку больно? В первые мгновения Серёжа даже не понял, что происходит — кровь глухо била в ушах, изображение перед глазами поблёкло, тело сковал холод. А потом до него дошло — так рушится его мир.