Смысл жизни Осаму

      Эта миссия вышла как никогда тяжёлой, что бывает не часто. В общем, ничего нового: всё те же не лужи — реки крови, горы кровавых, с оторванными конечностями, обезображенных попавшими в них пулями и уничтожающей, смертоносной силой, трупов. Силой гравитации, что была искусственным образом помещена вместе со злым безумным богом разрушения в тело парня, что стремится жить, цепляясь даже за настолько кровавую, чёрную и жестокую жизнь в мире тьмы. В мире, в котором ты живёшь ночью. Живёшь и являешься частью огромной и сильной организации — Портовой мафии. Он, этот лучик света, который горит в беспроглядной тьме, купается в реках крови, не боится очереди пуль, которые даже при попадании в него прилипнут к потному, мокрому телу и сразу же отправятся в головы своих владельцев. А парень просто побежит дальше. Дальше во тьму, в мир убийства и жестокости, убивая недругов и противников, будучи самым сильным цепным псом босса. И этот неудержимый, жестокий, смертоносный и такой вспыльчивый пёс является моим напарником.       Чуя Накахара уже как второй год является моим напарником. Невыносимым, шумным, но таким близким и дорогим сердцу напарником. Мы с ним прошли множество битв и миссий, не единожды используя Порчу, которая каждый раз пытается отобрать у меня единственного человека, из-за которого я действительно не хочу прощаться со своей жизнью. Мы с ним растём бок о бок вот уже второй год, и второй год моё сердце начинает биться быстрее при виде рыжих волос, что так часто покрыты кровью им же убитых людей, его голубых глаз, в которых раньше горело презрение и раздражение при виде меня, а сейчас там едва ли можно разглядеть и то, и другое. Там теперь плещется безразличие, с лёгкой усталостью, и что-то ещё, что так упорно Накахара прячет. Оно возникает и сразу исчезает, когда я прихожу домой в два-три часа ночи, каждый раз будя его и выслушивая поначалу крик и возмущение о своём позднем возвращении, а потом высказывание о том, что Чуя терпеть меня не может. Но перед этим мой любимый напарник в очередной раз выслушает, как мне удалось затащить очередную глупенькую девчонку в постель, после разбив её надежды и мой уход-приход к нему, в нашу квартиру, подаренную Мори. Только в эти моменты у Чуи мелькает та самая чёртова эмоция, которую рыжий постоянно скрывает от меня. Что за чертовщина, Накахара? С каких пор ты повзрослел и научился что-то скрывать от меня?       Как я уже говорил, в этот раз миссия прошла успешно, но крайне изматывающе. И для меня, и для Чуи. Только вот если Накахара, как только попал в нашу с ним квартиру и сходил в душ, сразу завалился спать на диване в зале, то мне пришлось после душа и смены одежды тащиться в штаб и отчитываться перед Огаем. Да, работёнка не пыльная, но после того, как мы уничтожили целую организацию, что несла большую угрозу мафии, не шибко-то и хотелось идти туда. Хотелось упасть на кровать и никогда с неё не вставать. Спать хотелось больше всего на свете, но я стоял и рассказывал о прошедшей миссии, обещая предоставить рапорт через несколько дней. Мори, прекрасно видя моё состояние, и, очевидно, представляя, насколько хуже выглядит Чуя, что даже не пришёл к боссу после выполнения поручения, похвалил нас обоих и выдал два дня для отгула. «Восстановите силы, отдохнёте. Вы заслужили», — и данные слова сейчас были словно манна небесная. Покидая кабинет, который, по слухам, через четыре-пять лет будет моим, я только и думал, не забыл ли я закрыть окно в зале, а то ведь сегодня дует сильный холодный ветер. Хоть бы Чуя не перемёрз и не заболел.       Осторожно прикрывая за собой дверь, я разуваюсь и прохожу в зал, спокойно выдыхая, видя, что окно закрыто и в комнате тепло. Чуя лежит, подобрав под себя ноги и буквально свернувшись калачиком. Волосы прикрывают щёки, а одна прядь упала на нос. На шее виден неизменный чокер, который был подарен мной на его шестнадцатилетие, а оно наступило спустя всего две недели после нашего вступления в организацию. А ведь мини-мафия оказался старше меня на полтора месяца. Даже обидно как-то. Ух, Чуя тогда невероятно злился, когда я подошёл к нему со спины и, попросив перед этим закрыть глаза, надел ему на шею кожаную ленту, после поворачивая пряжкой вперёд. Я обошел Накахару, оказываясь перед его краснеющим от злости лицом. Он уже было замахнулся на меня, после слов о том, что теперь он официально мой пёс, но я не хотел его злить, а тем более обижать в его же праздник, поэтому заключил в объятия. Чуя замер в кольце моих рук. Конечно, ведь Осаму Дазай ведёт себя совершенно противоречаще своему обычному поведению! И, боже, как же удобно, что ты низкого роста, Накахара. Я уткнулся в его макушку, вдыхая запах рыжих, почти медных и коротких на тот момент волос, пропуская одной рукой пряди сквозь пальцы, другой обхватывая его за талию. «С праздником, Чуя», — слетело с моих губ, приглушённо звуча. Чуя всегда был тёплым и его было приятно обнимать. В ту же секунду рука, что с того момента всё так же висела в воздухе, опустилась, и я был неуверенно, но обнят в ответ. «Кусок идиота», — ответил Чуя, прижимаясь носом к моим ключицам. Да, кусок, потому что моя вторая половинка сейчас обнимает меня, Чуя.       Найти в нашей квартире плед не было проблемой. Когда я увидел такого милого, по-домашнему выглядящего Накахару, хотелось одного — укрыть его. Даже собственный сон и усталость ушли на второй план. Придя обратно, я укрыл парня и присел на корточки возле дивана. Чуя редко выглядит беззащитно, и сон — единственное его состояние, когда можно увидеть, что вечно нахмуренные брови принимают расслабленное положение, морщинки под глазами разглаживаются, а вечно ухмыляющиеся губы теперь опущены уголками вниз. Так и не скажешь, что этому человеку семнадцать — почти восемнадцать (а так и не подрос) — лет, и со своих недо-шестнадцати он убивает людей.       Я никогда не мог себе признаться, но ты очень дорог мне, Чуя. Не как друг или напарник. Я давно хочу спокойно, в любой момент, брать тебя за руку, а не только тогда, когда я обнуляю твоё сумасшествие, спасая от смерти, которую несёт твоя собственная способность. Хочу касаться твоих волос и трогать их, как тогда, на твоё шестнадцатилетие, пропускать пряди сквозь пальцы, перебирать их и накручивать не только на палец, но и на кулак. Да, я хочу не только твоё сердце и твои чувства, но и тело. Хочу целовать твоё лицо, шею, ключицы… Хочу поцеловать тебя в губы. Скажи, Чуя, это ведь будет твоим первым поцелуем? Наверно, да, ведь про отношения людей ты ничего не знаешь. У тебя не было даже такого отвратительного детства, как у меня. Ты до семи лет был заключён в правительственной секретной лаборатории, где тебя и «наградили» сумасшедшим бесконтрольным богом, который не знает жалости.       Чуя, скажи, ты бы ответил мне взаимностью? Ответил бы на поцелуй, если бы я решился и зажал тебя у одной из стен в штабе мафии, как много-много раз представлял, или оттолкнул, вытирая рот рукой и отплёвываясь от омерзения ко всей ситуации в целом, от омерзения ко мне? Ты бы избил меня, позволь я себе дотронуться до твоей шеи, поддразнивая бархатную кожу, оттягивая назад полоску чокера, давя спереди пряжкой на кадык и заставляя немного задыхаться? Ответь мне, Чуя, что ты сделаешь со мной? Хах, ты не ответишь мне, ведь я никогда этого не сделаю. Я не признаюсь. Да, протеже Огая Мори, будущий глава Портовой мафии и бессердечный пёс, под пытками которого раскалывались даже самые крепкие, трусит пред своим напарником, чтобы признаться ему в том, что он давно уже не просто напарник и заклятый друг.       Проводя кончиками пальцев по краю челюсти, не спеша поднимаясь по щеке вверх, поглаживаю мягкую кожу лица, постепенно откидывая медные завитки волос, открывая глазам полный обзор на красивое, спокойное лицо. Единственная прядь, которая лежала на носу Чуи была мягко откинута наверх моей же рукой. Чуя, знал бы ты, насколько прекрасен. И почему ты не любишь свою внешность? Почему отторгаешь яркие мягкие волосы, которые сейчас слиплись из-за крови, которую ты некачественно вымыл с них? Или голубые глаза — у тебя ведь ориентация, под стать им? Я ведь не зря теплю в глубинах смольной, по мафиозному чёрной и изувеченной души надежду? — в которых горит огонёк и желание к жизни.       С каждым днём мне всё труднее сдерживать себя, мне всё больше нужно времени проводить рядом с Чуей, всё больше времени нужно, чтобы насмотреться на него. Я так хочу, хоть мимолётно, но коснуться его часто сухих и обветренных губ — дурак, я ведь говорил, чтобы надевал шлем, когда садишься за свой ужасный, безвкусно выкрашенный байк — почувствовать их вкус, хотя и знаю, что человек не может иметь вкуса. Но я уверен, что поцелуй с ним будет во сто крат слаще, чем с теми разукрашенными девицами. От них только и веет, что тонной вылитых духов, смешавшихся с запахом пота, а губы наведены толстым слоем помады. Ты знал, Чуя, что помада отвратительна на вкус? А губы Чуи не обведены ей, они сухие, потрескавшиеся, с кое-где застывшей корочкой крови из-за привычки сдирать и покусывать кожу, и наверняка невероятно теплые.       Усмехаюсь и, наплевав на всё и молясь всем известным мне богам, чтобы Накахара не проснулся, подаюсь вперёд, теперь разделяя с парнем его размереное дыхание. Мне только что показалось, или ты на секунду перестал дышать, Чуя? Пробежавшись взглядом от бровей к закрытым глазам, трепещущим рыжими, но длинными ресницами, по щекам, на которых есть едва заметная россыпь веснушек, особенно их много возле глаз, по прямому носу, что на конце чуть вздёрнут и останавливаюсь на губах. Да, мне плевать, что я задумал поцеловать спящего Чую. Как там говорят, не пойман — не вор? Пока Чуя спит, я могу наконец его поцеловать, не боясь, что меня оттолкнут и изобьют. Пока Накахара не знает, а он не узнает, я могу не волноваться о его реакции.       Кладу ладонь на его щёку, чтобы был ещё хоть какой-то физический контакт. Прикрываю глаза и накрываю желанные мной губы. Я не удивлён, чувствуя привкус крови и эту ожидаемую теплоту. Аккуратно двигаю губами, обхватываю нижнюю спящего парня и посасываю её. Я не хочу торопиться, хочу насладиться этим моментом как можно больше, ведь неизвестно, когда я смогу дать себе слабость, позволить подобную дерзость, как поцелуй человека, которого я могу назвать своим смыслом жизни.       Я не дышу, боясь разбудить Чую, боюсь, что он застанет меня, поддавшегося своим желаниям и слабостям. Поддавшегося слабости по имени Чуя Накахара. Я провожу языком по нижней, перестав её посасывать, и снова переключаюсь на почти полноценные поцелуи. Осторожно сминаю губы, как можно медленней и нежней целуя свою первую, нет, не влюблённость, а любовь. Влюблённость проходит через три недели, а это длится уже два года. Два года, пока я сгорал в желании, борясь с демоном в груди, что рвался к Чуе в любой момент, стремясь его защитить во время особо сложных и опасных миссий, когда парень пробегал под градом смертоносных пуль, и демоном в моём мозгу, которого все называют здравым смыслом.       Но, как бы я не хотел, чтобы этот момент длился как можно дольше, всему приходит конец. Я отрываюсь от удивительно сладких и манящих губ, что чуть распухли от поцелуя, на которых теперь блестела наша смешанная слюна. Они теперь ещё больше манят к себе, привлекая внимание. Я уткнулся лбом в лоб, поглаживая щёку, касаясь пальцами некоторых прядей, прикрыв глаза и отрывисто дыша, переводя дыхание. Чуя, ты слишком опьяняющий, крышесносный, желанный и невероятно мною любимый. Только от одного поцелуя я теряю голову, а в мыслях бьётся настойчивое «ещё, ещё, ещё!». Да, мне мало, хочу ещё. Не одного поцелуя, а много-много. И только с ним, только с моим Чуей. Таким опьяняющим, намного лучше любой выпивки, более крышесносным, чем наркотики, и намного более манящим, чем все девушки этого мира, чем все богатства и деньги, чем смерть, что до его появления была моей единственной страстью.       Не удерживаю себя от нежности — гулять, так гулять, да? — и трусь своим носом о его. В это действие я вложил всю свою любовь и нежность по отношению к Накахаре. Я не могу позволить себе этого в обычные дни, но разве я не могу дать слабину хоть на один день, на один вечер, впервые вкусив губы человека, который сводит меня с ума, который заполнил собой не только все мои мысли, но и украл моё сердце и душу? И я, не сопротивляясь, сам же и положил к его ногам всё это. Я сам лёг под его ноги. И если потребуется, положу целый мир, всю вселенную, если того захочет Чуя.       Встаю на ноги, чувствую, как они занемели и теперь по ним бегут мурашки, заставляя их колоться, поправляю плед, натягивая его на Чую чуть выше, потому что мой напарник очень часто мёрзнет. Я позволил себе слабину только на этот момент, Чуя. Я буду также незаметно заботится о тебе, накрывая одеялом, принося горячий чай, когда ты того не просишь, закрывать окна, жалуясь, что у тебя слишком холодно и это я могу заболеть, а не ты перемёрзнешь, забив на все неудобства, продолжая работать на износ. Я буду оберегать тебя на поле боя, всегда прикрывая твою спину. Я в любом случае окажусь рядом с тобой, чтоб остановить Арахабаки, готового уничтожить тебя, тело своего носителя и прервать жизнь, за которую ты так отчаянно цепляешься. Я видел это множество раз, когда Чуя оказывался после миссий в больнице, подключённый к множеству приборов, которые поддерживали в нём жизнь. Единожды, когда Накахара пролежал в коме две недели, я не отходил от его койки. Меня тогда даже в штабе не видели, потому что я действительно всё время провёл около кровати с Чуей, гладя его по волосам, которые были примяты белыми бинтами, в точности такими же, какие покрывают всё моё тело. Они за то время успели потускнеть и уже не выглядели, как медный водопад. Они посерели и походили больше на испорченные мандарины, чем на тот яркий цвет заката. Меня тогда даже Огай не смог оторвать от койки бессознательного парня и казалось, что если бы Чуя умер, после похорон я бы сел на его могилу и больше никогда не сдвинулся бы оттуда. Наверно, так и есть. Даже отрицать не буду, это не имеет смысла, особенно, если я согласен с этим высказыванием.       Я стою некоторое время в проходе между коридором, который ведёт на кухню, в ванную, смежную с туалетом, и в нашу комнату, и залом. Даже забавно, что нам по семнадцать лет, а мы спим в одной постели. И никто из нас не против этого. С моим желанием всё ясно, как день, а вот почему Чуя молчит — не ясно. Зато я иногда могу перевернуться к нему лицом, подлезть ближе, закинуть руку на узкие плечи, придвинуть к себе, уткнув парня носом в свои ключицы и обнять. На утро, конечно же, Накахара всегда возмущается, но орёт как-то не громко и отворачивается, за волосами скрывая покрасневшие щёки. Пытается скрыть смущение, а я замечаю. Как тут не заметить, когда всегда белая кожа мило краснеет, так ещё и из-за моих действий? Только молчу о том, что вижу всё. Пусть Чуя и смущён, но получить по печени с утра пораньше не хочется. — Я люблю тебя, Чуя, — выдыхаю, говоря негромко, полушёпотом. — Я не скажу этого, пока ты не спишь, у меня просто не хватит на это храбрости и мужества. Но сейчас я могу себе это позволить. Я позволяю себе сказать, что люблю тебя, Чуя Накахара. Уже два года.       Я замолкаю, уставившись в окно, за которым мигали огни высоток Йокогамы. Вывески магазинов с их яркими красками горели разноцветными огоньками. Они прекрасно отвлекали и позволяли говорить всё, как на духу. Ночное время — прекрасное время, время портовых псов. Но сейчас два пса на последующие сорок восемь часов будут предоставлены сами себе. Не беспокоясь и не волнуясь о всех делах. Это может подождать чёртовы сорок восемь часов, пока дуэт самых опасных цепных псов Огая Мори восстанавливает свои силы и мощь. Спустя немного, а может и много, времени, усталость и желание спать дали о себе знать. Спасибо боссу за то, что дал выходные. Можно будет выспаться. — Доброй ночи, Чуя. Спасибо, что позволил мне дать слабину и не оттолкнул, когда я тебя поцеловал, — да, я осознаю, что Накахара спит, но не сказать этих слов я не мог.       Я вышел из залы, прекрасно зная, что завтра утром всё вернётся на круги своя. Чуя проснётся с болящей шеей и спиной, ведь спать на нашем диване в зале не самая удачная затея, взглянет на время и начнёт кричать, что мы опаздываем, и вообще, почему я его не разбудил. А я усмехнусь, перехватив его руку и скажу, что у нас два дня выходных. В ответ будет лишь фырк и полу-просьба полу-приказ, чтобы я отпустил его. Да, завтра будет всё как всегда. Никто не узнает о том, что сегодня ночью я, Дазай Осаму, снял все маски и позволил себе быть настоящим со своим только напарником Накахарой Чуей. Позволил немного лишнего, но такого желанного. Ну и что? Свидетелей этому не было, а я сам не скажу ничего Чуе.       Засыпая в первых лучах рассвета, Осаму даже не догадывался, что сейчас Чуя лежит в зале, сильнее закутавшись в принесённый парнем плед, быстро-быстро дышит и пытается сдержать целое море эмоций, которые так плавно перетекают в стоящие в глазах слёзы. Слёзы счастья, ведь все чувства оказались взаимными и больше нет смысла скрывать разливающуюся в груди нежность по отношению к Дазаю за оскорблениями и проклятьями. Неужели они всё-таки смогут быть вместе, даже несмотря на то, что оба живут во тьме? Этот чёртов ответ будет найден, как только полностью взойдёт солнце и оно окажется в зените, ознаменовав пройденную половину дня, а солёные дорожки слёз высохнут. Тогда же будет первая счастливая улыбка и объятия, в которых каждый из них будет держать свой смысл жизни.