***
Леви неловко ерзает на кожаном диване. Он впервые в Пруденшл, и обстановка кажется… непривычной, пугающей. Он изучающе смотрит на тонкую андрогенную блондинку, подбритую почти наголо, которая томно щебечет с кем-то по гарнитуре, он хочет что-то спросить, но замирает на вдохе, когда в дверях появляется она — дива в деловом костюме цвета пожарного гидранта — и коротким кивком приглашает внутрь, в кабинет. Леви заворожен этой бестией: каштановые волосы, отливающие медью, стянуты в высокий хвост, очки в дорогой оправе, а полупрозрачный шелковый топ демонстрирует отсутствие белья, и он не может отвести взгляд от четко очерченных сосков. — Мы получили ваше резюме, — алые губы изгибаются в подобии улыбки. — Да, — выдыхает Леви, — Я хочу работать на Господина Смита и… на его предприятие. — А чем вы лучше других? — забрасывает ногу на ногу, короткий взгляд поверх очков, смотрит внимательно. — У нас особые условия. — Я… — запинается Леви. — Я готов на всё.***
Леви комкает в руке инструкции, выданные хищной стервой, и бросает их в урну. Эрвин Смит, выпускник Гарварда, был вхож во все тайные студенческие клубы, но отчего-то не пошел в политику и бизнес, а выбрал свой, отличный от других, путь. Он — не публичная персона, его знают только избранные среди избранных. Владелец клуба «Sacramentum», в который вхожи лишь самые привилегированные из них. Место, где можно всё, где любая твоя фантазия станет реальностью, стоит лишь захотеть и достаточно заплатить. У богатых свои причуды. — Мистер Смит лично отсматривает каждого кандидата, — звучит в голове голос безумной бестии с алой помадой. — Только он решит, подходите вы нам или нет. Леви выходит из такси и замирает у подъезда. Предупредительный швейцар распахивает перед ним двери. Он знает, что должен войти, подняться на лифте на двадцать пятый этаж, позвонить в дверной звонок и ждать, но отчего-то жутко и сосет под ложечкой. Первая встреча с ним. С загадочным Эрвином Смитом. Двери распахиваются, и впереди лишь мрак. Длинный коридор в никуда — бездонная кроличья нора. — Входи, — слышится из глубины комнат, и Леви делает шаг вперед. Почти наощупь он выбирается сквозь коридоры и замирает на пороге огромной гостиной с панорамными окнами, за которыми простирается ночной город. Владелец квартиры сидит в кресле, закинув ногу на ногу, и лениво поглаживает своего пса — поджарого добермана, что устроился у его ног. — Ханджи сказала, ты хочешь работать на «Sacramentum». Знаешь, что это значит? — Да, — выдыхает Леви, делая шаг ближе. Он всматривается в хозяина апартаментов: высокий широкоплечий блондин, упакованный в элегантный костюм, явно сшитый по заказу, смотрит холодно и внимательно. И от этого взгляда становится не по себе, потому что синие глаза словно выворачивают душу наизнанку. — Зачем тебе это? Деньги? Есть множество других способов их заработать. Леви молчит, уставившись в пол. Нет, он тут не из-за денег, но этому жуткому блондину не нужно знать правду. — Я задал вопрос. — Я… я хочу понять свои границы. Как далеко я смогу зайти. А еще я слышал, что вы отлично платите. Леви кажется, или в ледяных глазах мелькнуло любопытство? — Значит все-таки деньги. Даю тебе последний шанс покинуть мою квартиру. Это не игра, и твои границы совершенно не будут волновать ни меня, ни моих клиентов. — Я не уйду, — тихо, но твердо. Словно в замедленной съемке Леви наблюдает, как Эрвин поднимается из кресла: в нем грация хищного зверя, готового к прыжку, а еще опасность и какая-то темная, порочная притягательность. Подходит вплотную, хватает за подбородок и изучающе смотрит: так глядят на дорогую игрушку, размышляя, стоит ли она потраченных денег. Ноздри щекочет запах кофе, сигар и дорогого парфюма: шафран, кориандр и что-то еще, едва уловимое. Сердце стучит, как бешеное, голова кружится, а в ногах — предательская слабость. Он чувствует, как чужие руки охаживают тело: скользят под пиджак, сминают грудные мышцы, задерживаются на сосках, с силой выкручивают их, так что из глаз сыплются искры, с губ срывается задушенный стон. — Чувствительный, — с удовлетворением отмечает Эрвин, — это хорошо. Раздевайся. Леви чувствует движение за спиной, но не смеет оглянуться. Поводит плечами, скидывая пиджак прямо на пол, дрожащими непослушными пальцами сражается с пуговицами на рубашке, нервно и почти истерично пытается расстегнуть ремень, но тот не поддается. Ему одновременно и страшно, и волнительно, и жутко, словно впервые в жизни он столкнулся с чем-то, что осознать не в силах. И дело не столько в этом пугающем блондине с ледяными глазами, сколько в атмосфере предрешенности, чего-то рокового, словно то, что должно произойти, перечеркнет всю его жизнь. Внезапно комнату наполняет музыка — тягучая, печальная, и хрипловатый тенор поет что-то на французском. Леви не понимает слов, но до него доходит смысл — это песня о любви, но любви обреченной. Эрвин пересекает комнату и опускается в кресло, продолжая наблюдать. Наконец, Леви удается победить ремень, брюки падают к ногам вместе с бельем, и он просто перешагивает их. На нем лишь полурасстегнутая рубашка. И он уже собирается стянуть последнее, как Эрвин останавливает жестом. — Оставь так. Достаточно. Налей мне выпить, — кивает головой на бар. Там тяжелые хрустальные роксы с толстыми стенками и штоф с янтарной жидкостью. Бурбон — определяет Леви по запаху. Он наливает треть бокала и медленно возвращается к Эрвину, с опаской протягивая напиток: — За тобой шкаф, подойди и открой верхнюю дверцу. Деревянная панель скрывает целый арсенал, и у Леви перехватывает дыхание, когда он видит всё это: кнуты, свернувшиеся змеями, деревянные и кожаные паддлы, флоггеры и плети, какие-то странные металлические крюки с набалдашниками, о предназначении которых он может только догадываться, а еще целая коллекция секс-игрушек, поражающая воображение своими формами и размерами. — Выбери любой, но не короче собственной ладони. Леви с ужасом разглядывает доступные варианты, все они выглядят одинаково жутко: слишком большими, слишком толстыми. Наконец, он останавливается на крупном реалистике, по ощущениям, под рукой — живая кожа. Возвращается и вопросительно смотрит на Эрвина. — Не знаешь, что с этим делать? —…без смазки? — голос предательски дрожит. — Зависит от тебя. Леви замирает на мгновение, и, наконец, догадывается о том, что Эрвин имел в виду. Неуверенно проводит языком вдоль игрушки, размазывая слюну по головке, и вскидывается, ища одобрения, но в ответ — лишь легкая полуулыбка, и он решает, что этого достаточно, и принимается за дело с еще большим усердием. — Смотри на меня, — от этой фразы прошибает судорогой. Леви стыдно, страшно и дико, но, пересилив себя, он поднимает глаза. Внутри всё дрожит от напряжения и странного болезненного возбуждения, а в мире словно не осталось ничего, кроме этого жуткого пристального взгляда, пригвоздившего его к полу. — Достаточно. Леви заводит руку за спину, закрепляет игрушку и подается назад. Слишком большая, смазки недостаточно, и это действительно больно. Колечко мышц поддается, раскрывается, и Леви удается протолкнуть резиновый член чуть глубже. Закусив губу, он замирает, пытаясь переждать неприятные ощущения. Эрвин барабанит пальцами по бокалу: по всему видно — он недоволен. — До конца. Выдох, и Леви почти оседает на пятки. Больно. Больно. Больно. Задница горит огнем — по ощущениям, будто на раскаленный вертел насаживают. Перед глазами плывут круги, и он не замечает, что внезапно Эрвин оказался рядом. Чужие руки с силой давят на плечи, не давая опомниться, и всё нутро взрывается фейерверком боли. — Я сказал — до конца, — доносится сверху, и тело простреливает такой агонией, что на мгновение Леви теряет связь с реальностью и словно со стороны слышит собственный крик. Падает на локти, пытается отдышаться, но перед глазами — красная пелена. — Ну? — Эрвин возвращается в кресло. — Двигайся. И Леви не может противостоять магии этого голоса, медленно скользит по стволу, увеличивая амплитуду, чувствуя, как боль притупляется, уходит на второй план, а на ее место приходит такое же по силе всеобъемлющее возбуждение, которое пронизывает каждую клеточку тела. Он уже не сдерживает себя и, найдя нужный угол, подается вперед и с силой назад, внутри словно подожгли фитиль. Леви жмурится, отдается этим ощущениям полностью: боль еще осталась, но она только добавляет вкуса — приправа к остальному блюду, и когда он уже готов вот-вот кончить, раздается жесткое: — Стоять. Как удар под дых. Невозможно не подчиниться, и Леви замирает, балансируя на самом пике, на грани боли и наслаждения. В три широких шага Эрвин преодолевает расстояние между ними, кладет руку на шею и заставляет запрокинуть голову. Перед глазами его лицо: без единой эмоции, словно высеченное из гранита, лишь синие глаза сверкают яркими сапфирами. — Теперь можно. Леви не знает, что с ним происходит, но это как лавина, как цунами, сметающее всё на своем пути. Эрвин словно успел поймать за секунду до падения, а потом сам толкнул в бездну. И Леви летит в нее, замирая от восторга. Его больше нет, есть лишь чистое, ни с чем не сравнимое удовольствие. Нирвана. Пустота. Ничто. Он не знает, сколько длится его волшебное забытье, его свобода от реальности — несколько секунд, минут, вечность? В чувства приводит всё тот же голос: — Ты изгваздал мне ботинки. Мне нужно объяснять, что тебе с этим делать?***
Прежде Леви и не знал, что боль бывает такой разной. Боль-наказание. Боль-прощение. Боль-отчаяние. Боль-наслаждение. Боль-награда. Она стала основой сущего — крепким фундаментом, на котором теперь стояло всё. И он уже не мог без этого. Рядом с Эрвином он превращался в один сплошной оголенный нерв, словно вместе с одеждой тот срывал с него кожу, и Леви оставался перед ним абсолютно нагим и уязвимым. Так и сейчас, Леви стоит на коленях, низко опустив голову, а сам дрожит от возбуждения. Соблазн поднять глаза, чтобы взглянуть на Эрвина, слишком велик, но Леви не смеет ослушаться. Поэтому он лишь позволяет себе фантазировать, представляя себе Смита в его сияющем величии: как он расслабленно сидит, закинув ногу на ногу, лениво просматривает визитки, попивая свой кофе и… даже не смотрит в его, Леви, сторону. Леви ощущает себя вещью, чувствует, что значит не больше, чем дизайнерский напольный светильник или кресло из дорогущей кожи, в котором расположился Эрвин. Но теперь он знает, что каждая вещь оживает в руках хозяина, и потому лишь терпеливо ждет, когда его личному Богу захочется им воспользоваться. Ожидание. С тех пор, как Леви впервые переступил порог этой квартиры, ожидание стало всей его жизнью. Спроси его, что делал он в четверг в одиннадцать сорок, и он ответит: «Я ждал». Ждал короткой смс, в которой лишь четыре цифры — назначенное время, ждал возможности вызвать такси, кивнуть услужливому швейцару и взмыть на двадцать пятый этаж. И даже сейчас, стоя на коленях, обнаженным, поверженным, он продолжал ждать. Возбуждение приходило уже в такси, и Леви ничего не мог с собой поделать, в крови вскипал адреналин, потому что каждый раз Эрвин находил для него новую пытку, обнажал еще одну грань его сущности. — Иди сюда. Внутри всё вздрагивает и заходится в экстазе предвкушения. По-прежнему не поднимая глаз, Леви медленно ползет по мягкому ковру к ногам своего господина. Рука в дорогой кожаной перчатке прихватывает за подбородок, заставляя запрокинуть голову. В этом взгляде — пронзительно-холодном, как искрящийся на солнце лед — особая магия. Он лишает воли, глядит прямо в душу, препарирует, уничтожает. Всё ради этого момента, когда его руки скользят вдоль измученного ожиданием тела. Даже так — не снимая перчаток, как будто брезгуя прикасаться к нему голой рукой — даже так хорошо. Леви прогибается в пояснице, всем существом тянется за этой рукой, но этого мало, и, окончательно осмелев, сам льнет к Эрвину, трется о его ногу, выпрашивая большего. Короткий удар под дых опрокидывает на спину. Перехватывает дыхание. Он сам виноват. Слишком многое себе позволил. Начищенный до зеркального блеска ботинок опускается на член, придавливая его к животу, и Леви инстинктивно подбрасывает бедра. Эрвин внимательно следит за каждой эмоцией на лице Леви, но тот лишь кусает губы, во взгляде мольба, не остановиться, нет — дать больше. Резким движением Эрвин стягивает галстук, наклоняется и вяжет тонкие запястья восьмеркой. Кощунство — портить такую дорогую вещь, но ему наплевать. Поднимается из кресла и резко вздергивает, заставляя встать, но тут же опрокидывает Леви на журнальный столик, по-хозяйски раскладывая. Всё так же, не снимая перчатки, жестко ввинчивает в задницу сначала один палец, и почти сразу же, не дав опомниться, второй. Леви выгибается, и он не может сдержать стона сквозь стиснутые зубы. Пытается отстраниться, дергается, но на плечо ложится тяжелая ладонь, уничтожая сопротивление. Вот так, насухую, чудовищно больно, агония затмевает всё, даже возбуждение. Но когда рука Эрвина уверенно и как-то правильно обхватывает почти опавший член, Леви обмякает и неосознанно подается вперед, сам насаживается на его пальцы, жалобно поскуливая. Эрвин расстегивает ширинку, плюет на ладонь и неторопливо вздрачивает себе пару раз, размазывая слюну по стволу, входит резко, сразу на всю длину, берет жестко, срываясь в бешеный темп. Истертая плоть поддается с трудом, и Леви отчаянно шепчет: — Пожалуйста, мне надо… немного помедленнее… Эрвин замирает на мгновение, нависнув над ним, и сразу же следует жесткий толчок: — Что, — еще один удар. — Заставляет, — еще один. — Тебя, — еще. — Думать, будто то, что тебе надо, имеет значение? Эрвин вновь наращивает темп, продолжая остервенело вколачиваться в распростертое перед ним тело, хватает за бедра, меняя угол, и резкая, неровная боль пронзает всё существо. Леви задыхается, мечется под ним, но не может отвести взгляда, полного мольбы. Его собственные чувства не имеют значения, потому что он так захвачен удовольствием своего господина, что готов вытерпеть всё, что угодно. Эрвин замирает, застигнутый оргазмом, отстраняется, брезгливо вытирает член о бедра Леви и прячет его обратно в брюки. Выглядит так, словно ничего и не было. Холодный, безучастный, идеальный. Леви беспомощно подается вперед, демонстрируя собственный стояк: — Пожалуйста… Ему кажется, что если ему не дадут сейчас кончить, он умрет. Умрет от кипящего внутри возбуждения, доведенного до пика. Всё в нем молит лишь об одном — затянутой в дорогую кожу крепкой ладони, которая обхватит там, где нужно, приласкает и вознесет на седьмое небо, туда, где порочные ангелы споют ему свои песни… — На сегодня всё. Ты свободен. — Что? — выдыхает Леви, и внутри всё обрывается в топкий мрак. — Я сказал — уходи. Леви всё еще лежит на журнальном столике — распятый и распаленный, снедаемый желанием. Член смотрит в потолок, истекая смазкой, и всё тело настроено на продолжение, замерло в ожидании очередной серии сладких пыток, и потому этот внезапный отказ — личный апокалипсис. — Я неясно выразился? — Эрвин рывком распутывает галстук на запястьях, и Леви хочется разрыдаться от этой несправедливости. — Вон! Эрвин даже не задерживается в комнате — подхватив чашку с кофе, удаляется в глубины квартиры, оставляя Леви одного. Ошеломленный, он подходит к панорамному окну, смотрит, но ничего не видит, глаза застилает пелена слез, внутри лишь отчаяние и боль. Что он сделал не так? Чем прогневал своего господина? На щеках — соленая влага. Он смаргивает, быстро одевается и, игнорируя лифт, спускается по пожарной лестнице вниз. Обида грызет душу. Нечестно. Несправедливо, но Эрвин может позволить себе всё.***
Последняя смс от Эрвина была двенадцать дней семь часов и тридцать шесть минут назад. Леви знает точно. Он сходит с ума, пытается избавиться от этого наваждения, но всё впустую. Ему не помогли ни шлюха, которой заплатил втридорога, умоляя «быть грубее», ни отчаянная дрочка в душе, каждое утро… всё это — лишь жалкое эхо тех ощущений, которые дарил ему Эрвин. Он раскладывает ровные линии из транквилизаторов, выписанных по рецепту. Он погуглил и знает точно: шесть дорожек по десять — это наверняка. Леви давно забыл, ради чего оказался на пороге этого странного мужчины. Теперь уже ничего не имеет значения. И он бы сделал это уже давно, но внутри тлеет огонек надежды… и потому, когда мобильник вибрирует в кармане, а на экране загораются заветные четыре цифры «19-00», внутри всё заходится клекотом, и сердце рвется из груди. Ксанакс — подождет.***
Леви почти счастлив. Он готовит себя к этой встрече, долго лежит в ванне, натирается маслами, придирчиво выбирает наряд. Он рассматривает свое тело и ненавидит его, потому что на нем не осталось ни одного напоминания об Эрвине: ни синяка, ни царапины — молочно-белая кожа, чистый холст, который сегодня он подарит своему художнику, чтобы тот расписал его, как пожелает. Леви судорожно вздыхает, в голову опять лезут непрошенные мысли: а что, если этот раз — последний? Сердце сладко замирает, когда стальные двери лифта распахиваются на знакомом этаже. Из глубин квартиры доносится музыка — опять что-то французское, надрывное, и Леви накрывает безумной тоской и предвкушением — еще чуть-чуть, и он увидит его. Эрвин сидит в кресле, спиной ко входу, а на столе уже разложены мотки джута, флоггеры и плети. — Он ждал меня. Приготовил всё это, — мечется в голове Леви, и хочется упасть на колени и разрыдаться от переполняющих его чувств. — Спасибоспасибоспасибо. Осторожно он обходит кресло и медленно опускается перед Эрвином на колени, всматриваясь в его лицо с отчаянной жадностью. Тот смотрит сверху вниз, внимательно, изучающе и… только на миг, но Леви кажется, что он разглядел в этой холодной синей глубине тень удовлетворения, похвалы, словно он всё сделал правильно. Эрвин прихватывает за ворот рубашки, тянет на себя и отталкивает: — Сними это, — негромко, но от этого голоса по телу разбегаются ледяные мурашки. Леви не торопится, уже знает, что Эрвин терпеть не может суетливых резких движений, и потому, не отводя от него взгляда, расстегивает пуговицы на рубашке, выскальзывает из брюк. В этом нет игры или провокации, Леви просто смотрит, смотрит, пока еще может, пока не запретили, наслаждается каждым мгновением, проживает его. Эрвин вытягивает вперед руку: — На столе джут. Принеси. Леви поднимается, убирает одежду и возвращается обратно с тугим мотком веревок. Без слов он понимает своего господина и потому доверчиво протягивает сложенные вместе ладони. Эрвин наклоняется и делает невозможное: гладит по волосам. Такой простой жест, но внутри Леви словно происходит атомный взрыв, он глядит в бесстрастное лицо Эрвина и не может поверить, что это чудо только что произошло с ним. Но тот не дает опомниться, веревка жжет запястья, локти, кусается, впиваясь в плоть. Обвязка простая, но Леви инстинктивно сжимает и разжимает ладони, привыкая к несвободе. Эрвин встает и резко дергает, увлекая за собой. Легко перебрасывает веревку через крюк в потолке и подтягивает, вынуждая Леви подняться на носочки. На щиколотках защелкиваются кожаные браслеты с длинной распоркой, заставляющей Леви еще шире развести бедра. Перед глазами зеркало — гигантское, во всю стену, и Леви смотрит на себя распятого, обездвиженного, возбужденного, и думает, что выглядит так же чудовищно пошло, как актеры в венгерских порно-фильмах, но эта мысль только сильнее заводит. А еще он видит Эрвина: так, со стороны контраст еще ярче: высокий, мускулистый блондин, ледяной принц, и его хрупкий нескладный пленник, с острыми локтями и коленками. Люди в зеркале — словно и не они вовсе, за стеклом будто другой мир — темный, порочный, полный боли и наслаждения. Эрвин заходит со спины и скользит руками вдоль тела, и Леви буквально накрывает его запахом — шафрана, дорогой кожи, сигар — и голова идет кругом. Неосознанно он подается назад, льнет к нему спиной, пытается запрокинуть голову, но Эрвин жестко хватает за подбородок, вынуждая смотреть прямо перед собой — в зеркало. Леви ловит тяжелый взгляд, отливающий сталью, и судорожно сглатывает. Он не может понять, почему его тело так реагирует на прикосновения Эрвина, почему кожа под его ладонями начинает гореть пожаром, а по позвоночнику словно льют расплавленное серебро, что собирается в тугой жаркий шар внизу живота, и хочется просто забыться, раствориться в этих ощущениях. Но когда рука Эрвина ползет ниже, сминает яйца и скользит вдоль исходящего смазкой члена, так правильно, так болезненно-нежно, Леви не выдерживает, провисает на руках, выгибается и стонет от наслаждения. Удовольствие мучительное, сводящее с ума, проносится по венам, и, окончательно потеряв себя, Леви толкается в эту руку, всхлипывает, не сдерживается, и комнату наполняют надсадные вздохи и пошлые хлюпающие звуки. Он так глубоко в этих ощущениях, что не замечает, как Эрвин, в последний раз обхватив его член, оставляет тонкое силиконовое кольцо, пережимающее основание. Леви захлебывается собственным вздохом, толкается бедрами в пустоту, когда руки Эрвина исчезают. Эта нежность — еще одна ловушка, и он угодил в нее как дурак. Эрвин отстраняется, исчезает из поля зрения. «Нет-не-нет, только не сейчас, не оставляй меня так», — бьется в голове, и Леви истерически дергается в своих путах. Все эмоции на грани, на острие ножа. И словно ответом на его мольбы разливается фортепиано, и хрипловатый голос затягивает: Je ne rêve plus je ne fume plus… Je n’ai même plus d’histoire… Леви трясет, внутри всё дрожит от напряжения, но, когда француженка берет паузу, и плечи обжигает каленым железом — он запрокидывает голову и протяжно по-звериному воет. Он пытается сфокусировать взгляд и видит в зеркале Эрвина за своей спиной — в рубашке, с закатанными рукавами, с узкой длинной однохвосткой в руках. Тот двигается, словно в танце, пружинит всем корпусом, отправляя тонкий кожаный хвост в очередной полет. В нем столько силы и грации, что Леви не может отвести глаз. Накрывает от всего и сразу — от Эрвина, его близости, запахов, музыки, точных ударов, буквально вспарывающих кожу, и словно сквозь туман и сладкий морок до Леви доносятся рыдания француженки, и он понимает, что плачет вместе с ней…***
Эрвин точно знает, что парнишка не шлюха, и деньги его не интересуют. Он пришел сюда, пытаясь отыскать друзей — странноватую парочку, что объявилась в Пруденшл полгода назад. Смит хорошо их помнил — смазливая девчонка с безумным цветом волос и нагловатый шатен. Он даже не стал с ними возиться, перекинул их Найлу, черт его знает, живы ли они вообще. Вряд ли — Найл не любит тратить слишком много времени на своих подопечных: ему проще пустить в расход, отдать головорезам, что специализируются на снафф-порнушке, и сразу сорвать куш. Закрытые клубы для удовольствий, безумные деньги — всё это чушь собачья для наивных простачков. Хьюман траффик работает не так. Уж кому-кому, а Эрвину Смиту, который контролирует весь северо-атлантический рынок, об этом хорошо известно. От пацана давным-давно пора избавиться, да, из него вышла отличная игрушка, Дариус заплатит за него уйму денег, но Смит отчего-то тянет. «Еще одна неделя, максимум две, и отправлю его Закклаю», — оправдывается перед собой Эрвин, набивая в мобильнике всего четыре цифры: «19-00».