Первый и последний раз

      Терпкий горьковатый запах успокоительного зелья въелся не только в ее помятую несвежую мантию, но и, казалось, в саму кожу. Пустые флаконы вперемешку с тарелками и стаканами с водой занимали большую часть стола; остальная же поверхность была расчищена, и в центре имитированного круга лежала палочка. Складывалось ощущение, что для завершения композиции не хватало только стеклянной крышки.       Осгит сидела в кресле, подобрав под себя ноги и обхватив колени руками. Пять дней. Она пряталась здесь от мужа уже пять дней. Но в первую очередь от самой себя. Сложно бежать от собственных мыслей и страхов, но частично ей удавалось скрыться, глотая одну порцию успокоительного за другой. Кружилась голова: кажется, она все же переборщила с этим способом и схлопотала передозировку, но остановиться уже не могла. Каждый раз, когда она начинала осознавать, что натворила, что сделала, ее рука сама тянулась к заготовленному заранее зелью, пальцы привычным жестом открывали пробку, затем она делала глоток - и блаженная волна спокойствия снова захлестывала ее.       Иногда Осгит размыкала руки, подносила их к глазам и смотрела на них невидящим взглядом. Она словно искала что-то, но, не находя ничего, снова обнимала колени и вздыхала.       А иногда ей в голову приходила мысль, что надо бы сказать мужу. Каждый раз, когда эта идея снова всплывала в ее сознании, девушка начинала мелко трястись, сжимая пальцы настолько сильно, что на кистях уже появились синяки. Она не могла. Дара никогда не должен узнать о том, что она сломалась так легко. Он не должен узнать, что она делает, чтобы прийти в себя. И он никогда не должен узнать, что она сотворила своими собственными руками.       "Он не захочет, чтобы я прикасалась к нему". - Эта мысль вызывала нервный, истеричный смешок, звучавший как гром среди ясного неба, отчего Осгит вздрагивала и снова погружалась в молчание. - "Да что там, милочка. Он не захочет тебя знать. Похоронит тебя, забудет, как кошмар. Сделает вид, что тебя не существует в его жизни и в этом мире в принципе".       Она продолжала методично уничтожать себя. Каждая подобная мысль выламывала ещё один осколок ее души и с явным неподдельным удовольствием крошила его в пыль. Но Осгит уже не обращала внимания; у нее не было ни сил, ни желания сопротивляться этому самоуничтожению.       Когда в замке заскрипел ключ, ее рука дернулась к палочке, все ещё сиротливо лежавшей на столе. Дернулась - и замерла. Осгит не хотела встречать возможного врага безоружной, но взять в руки это она не смогла, хотя отлично понимала, что без магии она похожа на беззащитного котенка: может покусать, исцарапать, но в сущности – слабое смешное существо.       Дверь тихо скрипнула, и сумрак комнаты прорезал луч света. Девушка даже не повернула голову: она не хотела знать, кто пришел по ее душу. Ее даже мало волновал тот факт, что никто не знал об этом доме: ни родители, ни муж, ни, упаси Мерлин, союзники по взглядам.       - Ты сдурела?! – Осгит вздрогнула и сжалась еще сильнее, боясь поднять взгляд. Голос мужа она знала слишком хорошо, а плохо сдерживаемая ярость говорила сама за себя: Дара был на грани. – Какого хрена ты пропадаешь невесть куда на пять дней, не оповестив хотя бы кого-то?       Она глубоко вздохнула и потянулась за еще одним зельем. МакКенна в два прыжка оказался рядом с ней и ощутимо ударил ее по руке, пресекая всякие попытки найти желаемое. Девушка наконец-то подняла взгляд на мужа, а он, явно собиравшийся продолжить гневную тираду, проглотил следующую фразу. На его лице одно за другим пронестись удивление, паника и злость. Кажется, в таком состоянии они никогда еще не видел юную жену: растрепанную, с красными от недосыпа и слез глазами и потухшим взглядом.       Дара резко развернулся на каблуках и, смерив помещение взглядом, безошибочно выбрал дверь ванной. Вскоре послышался шум воды, но Осгит словно впала в оцепенение. Казалось, она даже не дышала. Когда муж вернулся за ней, ему пришлось приложить некоторые усилия, чтобы расцепить сомкнутые пальцы. После чего, не особо церемонясь, он подхватил девушку на руки, в несколько шагов преодолел расстояние обратно до ванной и, недобро хмыкнув, фактически уронил жену в ванную с ледяной водой.       Вероятно, визг Осгит могла бы услышать вся округа, не стой дом на приличном отдалении от любых поселков и городов. Ей очень многое хотелось высказать МакКенне по поводу его поступка, но отвыкшее за пять дней от разговоров горло позволило только выдать сиплое:       - Дара-а…       Тот, ничуть не смутившись, милостиво крутанул кран горячей воды, после чего присел на корточки, чтобы их глаза оказались на одном уровне. Протянув руку, он убрал прядь намокших волос с лица жены.       - Никогда - слышишь меня?- никогда больше не смей так делать. – Девушка в ответ только опустила глаза, снова пытаясь впасть в спасительное оцепенение. – Ты хоть знаешь, что я пережил за эти дни?       - Нет… - Ответ едва был слышен за шумом бегущей воды. Она помолчала. – Прости.       Такой свою жену Дара видел в первый и последний раз в жизни: тихая, не пытающаяся спорить или ругаться и словно стремящаяся спрятаться от него. Он встал и отвернулся.       - Приводи себя в порядок. Я жду, - и вышел из ванной, оставляя ее одну.       Последующий разговор был долгим и больше смахивал на допрос. Дара спрашивал, Осгит – односложно отвечала или вообще кивала или качала головой. И только после влитой в нее почти насильно порции виски она сдалась и коротко сказала:       - Я убила человека.       Он ничего больше не спрашивал в тот вечер, а она не говорила. В тот вечер они вообще больше ничего не говорили. Она жалась к нему, цепляясь за его рубашку с такой силой, что ткань тихо потрескивала. Она словно боялась, что сейчас он исчезнет или, что еще хуже, оттолкнет и уйдет, отказываясь жить с таким человеком, как она. А он в ответ изредка гладил ее по голове, а чаще просто подавал стакан с водой и обнимал.       На следующий день Осгит тихо клялась мужу, что ни за что и никогда не бросит его, а если понадобится – в Ад за ним пойдет.       Дара только качал головой, вздыхал и заваривал уже третью порцию кофе.       И тайком подливал в него ложку виски.