Unintended

*** Ровно в два тридцать пять ночи Кроули лежит в своей постели и думает о членах. Органы тела по определению не могут быть грешными, это же просто функциональная плоть, а вот мысли о них — могут. Это всегда приводило его в недоумение. О глазах думать почему-то совершенно нормально, хотя именно они поставляют в мозг множество возбуждающих образов. Но что ему, в самом деле, до праведных запретов? Он демон. Он всегда грешил, сколько хотел. А когда не хотел — не грешил. За свою жизнь он повидал немало членов: членов корреспондентов, членов советов и партий, даже членов профсоюзов. По крайней мере, скажи он подобную фразу Азирафаэлю, тот именно о таких бы и подумал, а вовсе не о многоименном органе. Это восхитительно мило и одновременно печально. И проблема не в том, что Азирафаэль не понимает намёков. Кроули и не намекал ни на что, никогда. Проблема кроется, как ни странно, в повседневной речи Азирафаэля, с её архаизмами и невинными оборотами родом из прошлого века. Значения выражений поменялись и приобрели новые оттенки смысла. Сегодня редкий смельчак решился бы употребить их, по одной простой причине: они были страшно двусмысленны и отчаянно пошлы. А ещё крайне нелепы, если их воспринимать не в прямом, а переносном смысле. А в прямом их мог воспринять разве что ребёнок. К этому стоит прибавить (как гласит молва, а с ней Кроули спорить не будет) — Азирафаэль действительно выглядит 24/7 в разы голубее аризонского неба вне зависимости от его одёжного состава. Что только добавляет нежелательного колорита, когда их разговор слышит кто-то посторонний. В такие моменты Кроули этих посторонних готов убить. Бедняга Азирафаэль, кажется, совсем ничего не знает о существовании огромного идиоматического слэнга, миновавшего в своём развитии его старинный магазинчик. И разве ему укажешь на это? Во-первых, по-настоящему обидится. Во-вторых, плохо подумает о Кроули. Дескать, что у тебя на уме? Я был лучшего мнения. И вообще, ты просто пытаешься меня подколоть. Поэтому Кроули делает вид, что ничего особенного не происходит, поддерживает диалог, справляется с дикой эрекцией, нервно потеет и закидывает ногу на ногу, скрывая следы ещё не свершенного преступления. И, чёрт побери, очень сложно успокоиться, когда при этом смотришь на виновника торжества. Который ещё и улыбнуться может так, будто солнышко из-за туч выходит, причём специально для тебя. Эти мысли снова возвращают Кроули к членам. Они ему определенно нравятся, пусть и личности, которые к ним прилагаются, крайне редко представляют интерес. Члены приятны на ощупь и созданы, чтобы приносить удовольствие, если уметь ими пользоваться. Он знает, о чём говорит, у него у самого их два. Как у любого другого уважающего себя змея. Конечно, это далеко не обязательный атрибут секса. Для соблазнения лесбиянок он принимал облик женщины с двумя клиторами. Иногда он ошибался, и под раздачу попадали вполне себе гетеросексуальные девушки, после начинавшие серьёзно сомневаться в себе и качестве своих избранников. В женском облике он редко охотился на парней. Слишком лёгкая добыча. Скучно. Так что Кроули не составляло труда и без каких-либо членов соблазнить и заставить обкончаться кого угодно. Разумеется, кроме Азирафаэля… Чёртов Азирафаэль. Сам-то он сражал Кроули наповал без помощи каких-либо гениталий, каких-либо открытых частей тела, без провокационных действий, даже без заигрываний и грязных разговорчиков на ухо. Азирафаэль просто был самим собой и с очаровательным, совершенно будничным видом выдавал такие идиомы, от которых волосы шевелились на голове, шли мурашки по телу, и Кроули в пять секунд неизменно обзаводился каменным стояком. И вот, в три часа ночи Кроули размышляет, есть ли у Азирафаэля пенис. Или (что равновероятно) вагина и клитор. Или же имеется нечто иное, присущее лишь тысячеглазым серафимам? И существует ли на свете какая-либо вещь, способная этот участок тела эмоционально скомпрометировать? По всему выходит, что нет. Кроули обреченно вздыхает. Он перебирает воспоминания, как бусы в драгоценной шкатулке. А что ему ещё остаётся? *** — Хотел бы я быть уткой, — совершенно неожиданно выдаёт Азирафаэль со вздохом. Они стоят на ухоженном бережке в парке Сент-Джеймс. Нет ничего особенного в том, чтобы хотеть иногда быть уткой, но Кроули на беду себе зачем-то отслеживает взгляд ангела. И прямо попадает на то, как на маленьком острове посреди пруда воодушевлённо, с кряканьем, трахаются две утки. Хоть «Венгерский танец №5» Брамса включи фоном — идеально подойдёт. — В смысле? — уточняет немного сбитый с толку Кроули, прищуриваясь на Азирафаэля. — Они и плавают, и ходят, и летают, — поясняет он совершенно спокойно, вернув ему взгляд. — Ангел, тогда они как мы. Человеческие тела вполне успешно плавают. — Хм, точно, совсем забыл, — соглашается Азирафаэль и смущённо улыбается. — Просто я не умею плавать. Тогда только ты — как утка. — Нет, — строго отметает позорное предположение Кроули хотя бы потому, что считает себя знатоком мультипликации. — Я плаваю потому, что я змея. Утки орали и делали утиных детей в своё удовольствие, повергая в ужас двойных агентов. Но познания в биологии, которые за тысячелетия всё же как-то отложились у Кроули в голове, намекали на то, что утки проделывают это как-то по-другому (Танец устраивают? Гонки? Прячутся в гнезде в камышах?), явно в другой сезон и явно не у всех на виду. Кроули повнимательнее присматривается к цветным шейкам. Ох. Это два самца. *** — Если бы у меня был такой парень, я бы его из постели не выпускал, — Азирафаэль с беспокойством смотрит куда-то Кроули за спину, едва пальцем не указывая. Не веря своим ушам, Кроули шокированно смотрит на ангела, а вовсе не на мифического красавца. — Посмотри, — с не меньшим жаром продолжает тот. — У него же это дело до колена… сопли то есть! И явная температура, покраснел весь. Бедняга! Теперь Кроули всё же поворачивается и выцеливает совершенно болезненного, чихающего парня, которого тащит куда-то решительная девушка с бутылкой воды в руке. — У него аллергия, ангел, — с облегчением выдыхает Кроули. — Они спешат в аптеку, видишь? Пара действительно заскакивает по предсказанному маршруту. — Я всё ещё ужасно плохо разбираюсь в болезнях смертных, — признаёт Азирафаэль пристыженно. — Так ты не врач, а букинист. Из памяти по понятным причинам начисто вымело, зачем и куда они шли в тот день. *** А вот это случилось в каком-то сомнительном кафе, в которое они завалились после оперы в воскресенье (баритон ужасно фальшивил, а у солистки был заложен нос, та ещё композиция). На сей раз возмущения Азирафаэля касаются несоответствия диаметров выдаваемого жёсткого печенья с шоколадом и кофейных чашек. Ангел почти театрально восклицает: — О, нет… Ох… моё печенье слишком большое, а кружка такая маленькая… я не могу окунуть его туда. — И выжидающе смотрит на Кроули. — Эээ… — тянет тот, не в силах обработать запрос. Его воображение делает предсказуемый кульбит, он нервно потеет и побыстрее закидывает ногу на ногу, чему не очень рад его двойной змеиный набор. И почему у него целых два, а не один, как у остальных? Но он скорее сдохнет, чем откажется от излишне обтягивающих джинс. Кроули быстро выхватывает из нежных пальчиков огромное печенье, больше похожее на засохший корж, и разламывает его пополам. — Держи. Теперь помещается? — Да, — улыбается тот уголком рта, уставившись в чашку. — И как же я сам не догадался. — Дьявольская прозорливость всегда в твоём распоряжении. (И когда следующим вечером в неоновом баре, где он решает наебениться в хлам, к нему подсаживаются две девушки, он им не отказывает). *** В магазин с ангелом тоже ходить нельзя. Ни в коем случае. Потому что он может начать выбирать мясные полуфабрикаты на вечер. И выбрать какое-то специальное сырое мясо, перекрученное в розовые палки. А забирая их в корзину, с ласковым выражением сказать Кроули: — Я бы хотел, чтобы ты запёк свою сардельку в моей печке, дорогой. Она изумительно хороша. Держит жар. Ты не пожалеешь. У тебя ведь совершенно бездушная духовка. На них недоумённо и возмущённо оборачиваются покупатели. Азирафаэль сияет добродушной улыбкой, не оглядываясь по сторонам. У Кроули предсказуемо становится тесно в штанах, и никак этого не скроешь, если только не отводить любопытные взгляды смертных, которые очень часто направлены ему ниже пояса (что спереди, что со спины). Хорошо, что взгляд ангела никогда не опускается ниже его плеч (по крайней мере, иного он не замечал). — Ты же знаешь, что я не стану это есть, — хмуро отвечает Кроули. — И готовить. — Тогда выбора нет, — добродушно вздыхает ангел. — Приготовлю я и, может, тебя соблазнит запах и аппетитный вид? Нет, это будет уж точно не вид сосиски. А скорее вид Азирафаэля, если он вздумает поедать её без гарнира и целиком, не разрезая. — Это шпикачки, кажется. Их едят целиком, — с готовностью поясняет Азирафаэль. — Берут в руки вот так и… — Возможно, ты и прав, — Кроули быстро прерывает его, потому что ангел уже начинает демонстрировать как, к благоговейному ужасу гетеросексуальных продавцов. — Возможно, я соблазнюсь. Бери. А я возьму спиртного. Теперь каждый раз вспоминаю, как мы с тобой хлестали из горла одну бутылку, сидя на бетоне грёбаного полигона. Вид Азирафаэля, который пробовал бы съесть горячую сардельку целиком, был бы невыносимым зрелищем для его психики, поэтому Кроули ушёл гораздо раньше, чем блюдо было готово. *** В «Ритце» Азирафаэль неловко протягивает руку к бокалу прямо над кусочком торта, и весь воздушный крем оказывается собран ребром его ладони. Кроули припоминает, что ангел нечасто устряпывается едой. Но при всей своей аккуратности никогда не брезгует облизывать пальцы, испачканные в чём-то вкусном. Что, вероятно, связано с тем, что руки у него всегда отменно чистые. Вот и сейчас он высовывает язык и проводит им по ладони, с удовольствием слизывая белый крем. Краем глаза Кроули замечает, как за соседним столом парень со звоном роняет на пол вилку от такого зрелища и едва ли рот не приоткрывает. Мигом вызверившийся демон ждёт от него одного-единственного комментария про «голубых», чтобы обеспечить ему аварию с переломом обеих ног. Хотя разве это чему-либо его научит? Кроули поступает мстительнее. Он организовывает провинившемуся крепкий железный стояк на протяжении не менее часа. Парень тут же сглатывает, багровеет и бросает испуганный взгляд на Азирафаэля, что уже ловко разобрался с кремом и воспользовался салфеткой. Стол широкий и непрозрачный. Кроули сидит, широко раскинув ноги, а кондиционер позволяет ему нервно не потеть. Это к лучшему, так как Азирафаэль умудряется запачкать пальцы снова, на этот раз в вишнёвом пироге. Ужинать в компании Азирафаэля — та ещё пытка. И он не может от неё отказаться. (Этим вечером ему приходится совершить экстренный набег на гей-клуб, чтоб хоть как-то успокоиться). *** Какой-то малолетний хрен оставил своё мороженое прямо на скамейке. Азирафаэль, залипнув на что-то своё (типа умиления солнышком и птичками на ветках, поющих «готов к размножению, любая самка моего вида!»), конечно, злополучно приземляется задницей аккурат на растаявшую сладко-белую жижу. Резко меняется в лице, вскакивает. Кроули без единой просьбы вслух с готовностью обходит ангела кругом, оценивая ущерб и масштабы повреждений. — Что? Что там? — в голосе ангела слышится паника. Если для Кроули не составляет труда согнуться и посмотреть, что там творится в тылу, то для Азирафаэля подобный трюк невозможен. И не в силу пухлости в предполагаемом районе талии, а в силу отсутствия гибкости. Странно, но когда Кроули думал об этом аспекте неловкости ангела, у него становилось тепло на душе. И ещё кое-где. — Твой драгоценный пиджак избежал подлого удара судьбы, чего нельзя сказать о несчастных штанах, — выдаёт он вердикт. — Они пали жертвой пищевой промышленности Британии. Снимай-ка пиджак, ангел. Так и быть, я тебе помогу и в этот раз. — О, я буду очень признателен, милый мой. Проходящая мимо старушка метает в них прицельный гневный взгляд, точно молнию Зевса. Кроули мстительно портит ей домашние кексы, которые она несёт в своём ридикюле. И оборачивается обратно. Туда, где Азирафаэль летящим движением снимает светлый пиджак и перекидывает через спинку скамейки. Ох, нечасто же он это делает у него на виду! Кроули опускается на чистую часть сиденья, просто чтобы не упасть и лучше видеть объект пристальных наблюдений. Задница ангела, туго обтянутая брюками. У худых мужчин таких шикарных просто не водится. А у толстых они, на вкус Кроули, слишком рыхлые и странноватой формы. Впрочем, чисто формально, Азирафаэль мужчиной не является. Возможно, в этом и весь его секрет. Его задница сочная, выпуклая, сексуальная, идеальной округлой формы. До какой степени мягкая? До какой степени упругая? И вместо того, чтобы уничтожить белое пятно бесконтактным дуновением, Кроули в приступе бесконтрольного возбуждения опускает ладонь на поясницу ангела и медленно ведёт ею вниз, стирая дерзкое мороженое с бежевой ткани. А на самом деле — вбирая тактильные ощущения, мгновение за мгновением. Он ни за какие богатства мира не смог бы описать, что конкретно почувствовал. Ему хотелось ещё. — Ну как? — вновь переспрашивает Азирафаэль, порываясь обернуться. — Всё готово. Кроули убирает руки на колени. Ангел попросту не заслуживает того отношения, что он испытывает к нему. Дело ведь не в теле Азирафаэля. Он хотел бы не хотеть. В разуме Кроули всё переплелось неразрывно, нерасцепимо, а демонический яд придал этому совершенно не небесную форму наваждения. Кроули не может отделить своё желание быть с ним рядом от желания физического, грубого, неприятного и неприемлемого для ангела. Умом Кроули всё понимает. Но его двойной боекомплект в принципе отказывается слушать голос разума, когда в радиусе пятнадцати метров обретается Азирафаэль. (Этим вечером он со злости пошёл и соблазнил как минимум троих закоренелых гетеросексуальных мужчин, принципиально не меняя обличья на женское). *** Без пиджака Азирафаэля можно увидеть только при одном занятии: когда он раскладывает новые, одобренные им книги по полкам. Надо же ему как-то находить средства на походы в «Ритц» и горячую воду в ванной. А Кроули «играет на бирже», ожидая, когда ангел освободится. Одним глазом поглядывает в телефон, а другим — следит за Азирафаэлем. Все финансовые игры придуманы демонами для демонов. Любой из людей, который попадает в неё, мгновенно разоряется. Если предварительно не продаёт душу дьяволу: тогда за него играют те же демоны. Кроули вступает в игру, когда ему кажется, что у него заканчиваются деньги, хотя за её неумолчным ходом следит всегда. Как годами выкручивается ангел, имеющий только книжную лавчонку, в которой не так-то много покупателей, для него остаётся загадкой. Впрочем, может, дело в запросах. У ангела нет даже машины, он в ней не нуждается. Так же, как в обширном гардеробе или многочисленных поездках на острова. Чтобы достать до верхней полки, Азирафаэлю приходится вставать на небольшую устойчивую лесенку, и наклоняться за книжками из стопок, примостившихся на тележке. Конечно же, всё это спиной к Кроули, который не перестаёт менять стратегически верные точки обзора в зависимости от перемещений ангела. Из такой позиции вид открывается совершенно шикарный. Особенно когда Азирафаэль в движении. И когда он нагибается за очередной книгой. За такой задницей, плотно обтянутой брюками, наблюдать можно вечно. Кроули снова печально вздыхает. Дело ведь не в ней. Они у всех есть. Эх, если бы он мог разделить, разорвать себя на две части, и выкинуть неправильную! Задумавшись и засмотревшись, он чуть не упускает оптимальную точку продажи, и нажимает кнопку на смартфоне в самый последний момент. Всё, чего ему хочется — довольно абсурдные вещи, особенно если кто-то посмотрит со стороны. Он мечтает подойти и подхватить эту пышную ангельскую задницу, пристроив каждую ладонь на ягодице. И даже хуже — ткнуться в эту мягкость прямо лицом. Дьявол, как же стрёмно… Он уже не знает, куда пойти и со сколькими людьми потрахаться, чтобы прочистить мысли до зеркального блеска. Не прояснится. *** Воспоминания приходят и уходят, как волны крадущегося ночного прилива, облизывающие берег. Со звуком крыльев белой совы и мотылька, бьющегося в потрескавшееся стекло. От них светло и горько. Ему дико смешно, и он глупо возбуждён сверх всякой меры. Дьявольское тело горит, перекрученное желанием. Но Кроули не хочет трахнуть своего ангела, нет, вовсе нет. Ему хватит выше крыши дотронуться одними кончиками пальцев, прижаться к нему, обвить собой, безуспешно сдерживая дрожь. Хотя он не уверен, что решится на такой тесный и обширный контакт. Как бы ни были сильны его фантазии, он никогда не сможет переступить через тёплый взгляд Азирафаэля, направленный на него. Азирафаэля, который, наконец, ему доверяет. После стольких лет и перипетий. Четыре часа утра. Страсть приобретает явные оттенки необоримой тоски и отзывается настоящей фантомной болью. А ведь ангел так близко, в одном с ним городе. Так близко, так почему он должен страдать? Кроули, сидя на постели, борется с настойчивым побуждением схватить смартфон и чиркануть Азирафаэлю (уже давно он насильно всучил ему мобильный телефон как раз для таких случаев). Ведь ангел наверняка не спит, как обычно. А после взять и одеться, выйти в глухую ночь под накрапывающий дождь. Может быть, ангел откажется выходить, но разрешит к нему приехать и бесцельно поваляться на диване, пока он залипает в очередную книгу или во мраке ночном клепает финансовый отчёт на дешевеньком компьютере. А может, ангел будет не в настроении совсем. И даже не станет приглашать — именно потому что во мраке ночном клепает финансовый отчёт, который должен раз и навсегда свести с ума проверяющие инстанции. На этот случай Кроули попытался бы выманить его из магазина бесплатным позднейшим ужином/раннейшим завтраком. Да только из открытых заведений сейчас — одни задрипанные бары. Чёрт, конечно же! Кроули вскакивает в разворошённой постели. Гениальная мысль, как молния, пронзает его насквозь. Он может приготовить ему сам! *** «Ангел, я не могу уснуть». «Приходи». *** Уже в «Бентли», подъезжая к Сохо, Кроули решает высказаться и объяснить Азирафаэлю, какими странными подчас со стороны слышатся его фразы. И что они теперь означают, в развращённый 21 век. Он вдруг вспоминает уток парка Сент-Джеймс и в груди теплится робкая, хилая надежда на чудо. — Чем занимаешься? — Кроули не может сдержать наглой улыбки при виде Азирафаэля, отперевшего ему дверь в тёмный магазинчик. — От чего я тебя отвлёк? Почитываешь пошленький дамский романчик, пока никто не видит? — Иногда приходится, но не сегодня, — он жестом указывает ему подниматься на жилой второй этаж, где горит свет. Кроули и так знает, куда идти. — Сегодня я составляю лист изданий, которые следует закупить в следующем месяце. На продажу. — О, ответственное занятие. В этот момент Кроули невыносимо хочется списать со своего счёта процентов восемьдесят активов и безвозмездно отдать их ангелу, чтобы тому больше не пришлось заниматься такими вещами. Трудиться самым обыкновенным смиренным способом, чтобы заработать себе на жизнь. Но ему известно, что ангел отвергнет его предложение: возиться с этим всем доставляет ему определённое удовольствие. Так же, как никто не заставляет Кроули ухаживать за цветами. Ему просто нравится на них орать. И поливать. Кроули падает на диван и с наслаждением потягивается. Косится на спину Азирафаэля, снова усевшегося за стол к документам и включённому компьютеру. — Ангел. — Да? — Мне нужно тебе кое-что рассказать. Важное. Тот разворачивается к нему вместе с креслом. Его взгляд такой собранный и внимательный по контрасту с расслабленным взглядом Кроули, который сдвинул очки на макушку и перекинул ногу через мягкий подлокотник. И легкомысленно покачивает ей. — В общем… — начинает он. — Это касается некоторых новых языковых аспектов человеческой культуры, о которых ты, видимо, пока не наслышан. Они уже успели подарить мне в твоей компании несколько неприятных и, скажем так, двусмысленных моментов. — О чём конкретно речь? — Об идиомах, ангел. Или иносказаниях. Может быть, аллегориях. То, что тебе кажется совершенно обыкновенным и невинным, в ушах людей превращается в отборные портовые пошлости. Да, придётся тебе столкнуться с правдой и немножечко посгорать от стыда, уж прости. Азирафаэль прикрывает глаза: — Я переживу. Давай, рассказывай, в чём суть. И Кроули честно рассказывает. Его память не упускает ни малейшего события и подробности, но он ловко избегает той части истории, где прячется ответ на вопрос, почему он настолько хорошо запомнил все детали. Азирафаэль терпит экзекуцию с примерным самообладанием, и лишь слишком яркие и чётко очерченные пятна румянца выдают его состояние. — О господи… Значит, ты всё это время так их воспринимал, — ангел выглядит удивлённым, взволнованным и виноватым, когда демон заканчивает перечисление. — Естественно, — сухо отвечает Кроули. Чуда не произошло. Ах, надежда, лихорадочно вспыхнувшая в душе и так же бесславно погасшая! Азирафаэль делал это вовсе не специально. — Временами мне казалось, что ты понимаешь, что говоришь, — признаётся он. — Но ты ведь всегда был таким, просто мир изменился. Или я. И, опять же, зачем тебе, ангелу, так поступать со мной? Нонсенс. Смысла никакого. — Боже, прости меня. Если бы я знал, что это доставляет тебе такие неудобства… — Чепуха, — перебивает демон, небрежно махнув рукой и переместив ногу обратно на сиденье. Ангел такой нелепый. Были забавны эти его речи, если забыть о физическом дискомфорте и неминуемо следовавшими за ними наплывами жёсткого отчаяния. А как косились люди в парке, когда он отряхивал его задницу минут пять, не меньше! Он отбивал их взгляды, как мячики ракеткой. Однако… Кроули изо всех сил сжимает подлокотник. В ушах сам собой нарастает шум крови. «Это попросту несправедливо!» — в сердцах думает он. — А ты знал, что меня это заводит? — уточняет Кроули, ощущая слабый, неуместный прилив возбуждения. Азирафаэль вскидывает на него вспыхнувший взгляд. Губы его внезапно начинают подрагивать. — Что? Нет! Это же… это же просто… бессмысленные слова, от них не может быть… никакого толка, — уже почти беззвучно заканчивает он, обводя потерянным взглядом комнатку. — Я перенял от людей очень нехорошую привычку. Тешить себя иллюзиями, а потом страдать, когда они неизбежно разбиваются. Азирафаэль глядит на него, сжав руки в кулаки на коленях, не в силах вымолвить ни слова. Да, он понимает. Он всё отлично понимает из сказанного им. Кроули кажется, что его четвертуют, а вместо крови в вены влили подземную магму или «царскую водку». Он вздыхает, наклоняется вперед и опускает голову на сложенные ладони. В закрытое окно гостиной на втором этаже бьётся большой мотылёк. Его друг подходит и тихо опускается на ковер перед диваном, чтобы заглянуть ему в лицо. — Кроули… Ты выглядишь таким несчастным. Всё очень плохо, да? Азирафаэль осторожно кладёт руку ему на колено, словно опасаясь обжечься. — Ты поэтому не мог уснуть? Он обхватывает его запястья и отнимает ладони Кроули, закрывающие глаза. Ангел смотрит так понимающе. — Думаю, я это заслужил, — напряжённо произносит Кроули. Азирафаэль приближает своё лицо к его и, пока демон непонимающе замирает, касается губами его сжатого рта, а потом прикосновение превращается в лёгкий поцелуй. В настоящий. Это его целуют, и он не понимает, как реагировать. Губы Азирафаэля не слишком мягкие, как у женщин, но и не такие плотные, как у мужчин. Кроули понимает, что не сможет высвободить запястья, даже если приложит силу, хотя пальцы Азирафаэля обернулись вокруг почти нежно и невесомо. Кажется, будто отдёрнись — и выскользнешь, но это больше похоже на свободно сидящие оковы. Кроули всхлипывает, потому что ангел вдруг касается его языком — мимолётно проведя по нижней губе. Значит, ещё немного, и он решится запустить его внутрь. Он это сделает, дьявол, он это точно сделает! Нужно что-то предпринять. Кроули уже готов, как поданное на стол блюдо — дрожит от безусловного возбуждения, рубашка царапает затвердевшие соски, а пульсация в паху горячая и сильная, как второе сердце; в такой позе узкие штаны сжимают вставшие члены почти до боли. Он отвечает на поцелуй оглушённо, почти автоматически, парализованный удовольствием и невозможностью происходящего. Откуда… Азирафаэль… умеет… Ох дьявол… Язык ангела скользит внутрь. Кроули пытается вскрикнуть от пронзительного наслаждения и протеста, но у него выходит лишь невнятное мычание. Азирафаэль останавливает напор, и у демона получается найти в себе силы оторваться от него и встретиться взглядами. — Ангел, ангел… — с сожалением бормочет он, перемежая слова глубокими возбужденными вздохами. — Что же ты делаешь? Так же нельзя… — А что не так? — шепчет тот. Его рот влажный и немножко покрасневший. — То, что я хочу, а ты — нет. И, ради дьявола, отпусти мои руки. Это вовсе не больно, но… Вместо этого Азирафаэль тянет его на себя, вниз с дивана. Кроули подчиняется и перетекает на ковёр. Теперь его члены могут немного распрямиться и вздохнуть посвободнее, правда, тут же ответив ещё более усиленной пульсацией и желанием, больше переходящей в мольбы «потрогай меня, потрогай меня…» Пальцы Азирафаэля на его запястьях разжимаются. Он выглядит несколько пристыженным. Они сидят на ковре, слишком близко друг к другу, и жёлтые концентрические круги настольных ламп и торшеров пересекаются, будто орбиты далёких светящихся планет. Азирафаэль собирается накрыть его пальцы своими, уничтожив последние несколько сантиметров между ними, но его рука замирает раненой птицей, так и не преодолев их. — Тебе понравилось? — спрашивает он с беспокойным любопытством и зачем-то уточняет: — Поцелуй. Кроули обречённо вздыхает, но вздох получается совсем другим — нетерпеливым и дрожащим. Врать смысла нет. Он бессильно вытягивается на ковре во всю длину, закрыв глаза согнутой в локте рукой. — Да, конечно понравилось. Он почти представляет, как в глазах ангела вспыхивает радость. Только голос у того оказывается такой, будто он уверен, что Кроули ему врёт: — Ох, отлично. Это был мой первый… — Да быть того не может, — машинально вырывается у него. Как он мог своим первым превратить его в… то, во что превратил. Демона, профессионально соблазняющего направо и налево. — Послушай. Я хочу всё то, что ты описал, — Азирафаэль склоняется над ним, уперевшись ладонью рядом с его плечом. Кроули не видит, но ощущает. Тон ангела совершенно серьёзен, но отодвинуть локоть с лица он не пытается. — И то, о чём ты умолчал. — Зачем это ангелу… Вы же не испытываете ничего подобного. Лишь демоны поглощены пламенем губительных страстей, с которыми не в силах справиться. Помнишь, одна из тех штук, предусмотрительно заложенных в заповедях? — Тогда почему я чувствую вокруг… совсем не это? Ничего тёмного или злого, — недоумённо и тихо произносит он, выпрямляясь обратно. — Помнишь, как когда мы въехали в Татфилд? Значит, в этом тоже нет ничего плохого для меня. — Вот же блять… Да, ещё бы ему не помнить! Вся та дрянь, разлитая в воздухе сыном Сатаны. Будто он на самом деле был сыном чего-то прямо противоположного. — Кроули, — ангел пытается выговорить это отстранённо и бесстрастно, но отчего-то у него плохо получается. — Я зря это сделал, да? Снова что-то не то? Не так понял? Внезапная догадка заставляет Кроули рывком убрать руку с лица и глянуть на Азирафаэля. И застыть в сковывающем сердце ужасе. Глаза ангела до краёв заполнены ещё не пролившимися слезами, и смотрит он куда-то в сторону холодного камина. Чёрт! Как он умудрился довести его до слёз?! — Азирафаэль, — быстро проговаривает он, приподнявшись на локтях. Господи, он готов сделать для него всё, чего бы тот ни попросил, и вот теперь… Да просто не существует настолько грязного или болезненного способа, которым он бы не согласился быть оттраханным им. Боже, он всегда был согласен на что угодно, на одни лишь объятия до скончания времён, а на деле… А на деле он отвернулся от него после первого же неуверенного, пробного поцелуя. Поэтому он делает самую глупую и отчаянную вещь из всех возможных: избавляется от одежды. Мгновение он колеблется, «исчезать» ли джинсы, белья под которыми, конечно, нет. И всё-таки «исчезает». Пусть Азирафаэля шокирует его откровенный вид, но это будет лучше любых слов, с которыми Кроули всё равно сейчас не справится. Он будет лежать перед ним, чуть изогнувшись по-змеиному, абсолютно открытый и нагой. Очевидно болезненно возбуждённый и отдающий себя любым его прикосновениям. В самой сексуальной позе из всех, что есть в его распоряжении. Пусть Азирафаэль и отшатнётся, но он воспримет это послание, в котором уж точно не осталось ни капли губительной двусмысленности. — Трахни меня, — едва слышно вышёптывает Кроули, призывно прогнувшись в спине и глядя прямо во влажные от слёз глаза ангела. Взгляд меняется с убитого до потрясённого, когда до Азирафаэля с запозданием доходит то, что он видит. Он даже не замечает, как пара слезинок скатывается по щекам из-за усиленного моргания. А потом потрясение сменяется поражённым, почти восторженным восхищением, и настаёт время Кроули снова не понимать, что происходит. — Твои волосы… — ангел протягивает руку к его голове, и на губах его проступает робкая улыбка. — Они снова длинные и чуть завиваются. Такие яркие. — Ну же, — подначивает он, чувствуя, что ещё немного, и он взвоет и расплачется сам, если Азирафаэль с ним что-нибудь не сделает. С языка слетает просящее и совершенно идиотское: — Погладь меня. Тем не менее, кажется, это именно то, что выводит ангела из ступора. Кроули боится, что тот так и поступит, дословно — погладит его, будто какое-нибудь всратое животное Эдемского сада. Но Азирафаэль вдыхает порывисто, словно нечаянно поймав порыв холодного ветра, и кладёт ладонь прямо на два его набухших члена, багровых из-за сильного возбуждения. Кроули издаёт странный высокий звук — от неожиданности и от резкого прилива удовольствия, а ещё от того, что пенисы инстинктивно дёрнулись вверх, бесцеремонно и нетерпеливо толкнувшись ангелу в руку. Стыд-то какой… Он готов сквозь землю провалиться. А потом Азирафаэль берёт и гладит, как просили. Рука ангела, прямо там, да как ему не противно, во имя дьявола, и он слегка натягивает кожицу, обнажая вдруг потёкшие головки… Кроули чувствует, что в дыхании больше не нуждается, а перед глазами заплясали зелёные пятна. — Ангел, что ты… делаешь… — шипит он, но обуздать себя попросту невозможно. — Если ты сейчас… я же… Самое страшное, что может сделать сейчас Азирафаэль — это схватить оба ствола и немного сжать их своей мягкой ухоженной ручкой. Тогда Кроули неизбежно кончит, сперма выстрелит из него легко и непринуждённо, будто струя молока из соска какой-нибудь коровки, который прихватила доярка. От ассоциаций становится только хуже. Ангел буквально может выдоить его, если захочет. Кроули не проверял специально, сколько раз может кончить, но знает, что много. Только сдохнет он раньше, кажется. — Ты везде очень гладкий, — отмечает Азирафаэль каким-то мечтательным, любующимся тоном, и глаза у него больше не раненые, а умиротворённо-тёплые. И поволока в них такая неземная, что Кроули ожидает случайного открытия ещё парочки пар глаз в неожиданных местах. Конечно же, у демона нет волос нигде, кроме головы (где без них стрёмно и некрасиво). Он же змей всё-таки. Через чуть разошедшееся марево возбуждения до Кроули, наконец, доходит, что можно просто перехватить чужую руку, чтобы остановить неостановимое. — Всё в порядке, — успокаивает он тут же встревожившегося ангела, поглаживая его по костяшкам пальцев. — Просто ещё пара движений… — он глубоко вздыхает, набираясь храбрости, чтобы это всё-таки сказать: — …и я бы кончил. — Я буду нежнее, — с проснувшейся улыбкой обещает Азирафаэль. — К тому же, я был бы совсем не против, чтобы ты… ну, ты понимаешь. Кроули вглядывается в его лицо, уже забывшее о слезах, прикусив изнутри щёку. Соблазн велик. Соблазн огромен, как Джомолунгма. Господи всемогущий, как же он его хочет… Да это огромными буквами написано у него на лбу, а ангел читать умеет. Азирафаэль тянется к нему, и Кроули тоже бросается вперёд, прочитав его движение. Они не стукаются зубами только потому, что ангел умудряется сманеврировать. Поцелуй выходит бешеным и агрессивным с обеих сторон, и это уничтожает последние остатки разума в Кроули. Любопытные горячие руки на его теле проводят по талии, сжимают бедро, и от этого ноги раздвигаются сами собой. Он падает обратно на спину, увлекая Азирафаэля, и поцелуй больше похож на укусы и попытки засосать язык противника как можно глубже в рот. Кроули использует ноги по назначению — обвивает ангела, изо всех сил стиснув с боков и прижав к себе. Члены победно вопят от наслаждения, проливаясь на напрягшийся пресс очередной порцией смазки. Он с пугающе-восторженными эмоциями чувствует чужую жадность, чужую страсть, которой просто не может быть, но она подавляющая и совершенно ему незнакомая. Он прежде бывал только с людьми. Общее дыхание становится глубоким и частым. Поэтому поцелуй вынужденно замедляется, давая им обоим вздохнуть, превращаясь в более влажный, тягучий и совсем уж пошлый. Тяжёлое, но очень мягкое тело придавливает Кроули позвонками к ковру, который не так пушист, как хотелось бы. Помня былой опыт, он наращивает на спине прочную чешую. — Было бы просто замечательно, если бы ты избавился от одежды, — произносит Кроули, чередуя глубокие вдохи. Он подумывает снова бесстыдно и по-животному потереться о его пах, но вместо этого уточняет: — У тебя есть сейчас пол? Азирафаэлю приходится приложить видимое усилие, чтобы воспринять вопрос. Он возбуждён, абсолютно точно возбуждён не менее сильно, чем сам Кроули. И сперва он целует шею демона, заставив зашипеть от проскочившей искры тающего наслаждения. Кроули готов поклясться, что под ухом у ангела быстро открываются и закрываются несколько светлых глаз. Самый верный признак потери контроля. — А какой пол тебе хочется? — наконец, уточняет ангел. — Я могу выбрать? — Наверное, нужно противоположный? Чтобы мы подходили. Кроули прислушивается к внутренним ощущениям и замирает от неожиданной информации. Он так погорячился с превращением, что использовал изначальную форму тела. А это не только шикарные рыжие локоны допотопного образца. — А вот с этим, кажется, будет накладочка. Я из тех змей, которые… как бы объяснить. Одновременные. Это я случайно превратился. Сгоряча. И они не соответствуют человеческим, как ты убедился. Азирафаэля это вовсе не удивляет и не выбивает из колеи. Лишь лениво промаргивают и исчезают его новые глаза — уже на виске и подбородке. Если бы не одежда, пальцами Кроули наверняка впечатался бы в несколько подобных. — Думаю, не так сложно будет подстроиться, — решает ангел, облизнув губы. — А если ты отпустишь меня на минутку, я сниму одежду. — Боишься, что если портнёшь её, она развалится? — весело фыркает змей. — Нет, я боюсь, что развалюсь я, — с жалобной ноткой признаётся тот. — Они постоянно открываются. — Не волнуйся. Я помогу тебе. Он распутывает объятия, давая ему освободиться и сесть у него между ног. Настолько непослушными пальцами с пуговицами расправиться можно только вдвоём. Кроули не может отказать себе в удовольствии снимать с него слой за слоем, по возможности неспешно добираясь до сути. В промежутках он коротко целует податливые губы, и многочисленные глаза постепенно растворяются в эфирном теле, исчезая и прекращая нервировать ангела. Когда рубашка оказывается снята, а торс обнажён, рот демона наполняется слюной, а клыки начинают ныть, но он сдерживает себя. Какой же он всё-таки… съедобный. — Ляг, — просит Кроули. — Я разберусь с низом. Это его мечта, и он подойдёт к ней так, как всегда желал в своих фантазиях. Щелчком пальцев он делает ковёр значительно пушистее, чтобы Азирафаэлю было удобно. — У тебя сейчас такой взгляд голодный и… горящий настоящей похотью, — шепчет ангел так, словно не уверен, хорошую новость он сообщает или плохую. — Ты бы свой сейчас видел. Ты будто с космосом соединяешься напрямую, и иногда кажется, что вот-вот меня сожрёшь. — В метафорическом смысле? — Нет. Практики в долгой жизни Кроули было более чем предостаточно. Кого только, где и как он ни раздевал. С низом он церемониться не стал, и Азирафаэль оказывается полностью голым в мгновение ока. В то же самое мгновение Кроули с лёгкостью успевает поймать сгиб белого крыла, едва не огревший его по носу. — Я нечаянно, — выглядывает из-под длинных перьев Азирафаэль. — Я знаю, — вздыхает Кроули. — Это было мило. «Но, дьявол, дай мне до тебя добраться». Из-под перьев высовывается рука и затягивает его под сень. На обнажённом Азирафаэле лежать гораздо приятнее. Никаких пуговиц, впивающихся в рёбра. И никаких костей, впивающихся куда бы то ни было. Затихнувшее возбуждение просыпается и накатывает с новой силой, только в нём появляется что-то ещё, чего Кроули сразу не может распознать однозначно. Или же… — Я хочу тебя, — тихо говорит он, опуская голову на его грудь. — Так, как обычно хотят любовники. Хочу облизать тебя всего. Хочу двигаться в тебе, Азирафаэль… — А разве я против? — едва слышно произносит тот, зарываясь пальцами в его волосы. — Больше никто не придёт и не утащит меня за это в Ад. Кроули сползает на ковёр, чтобы рассмотреть как следует своего ангела. Азирафаэль делает ещё одну инстинктивную попытку прикрыться крыльями, и тут же смущается этому рефлексу сам. Кроули, как и в прошлый раз, ловит крылья за края и отводит в стороны. — Ты такой аппетитный… Правда, — признаётся демон. «О, дьявол, дай мне сил не сойти с ума и не умереть от перевозбуждения». У тела ангела оказывается крепко стоящий пенис. В какой момент Азирафаэль «изменился», он не заметил. И вместо человеческих волосков в соответствующих местах — белый тончайший птичий пух, едва ощутимый пальцами. Кроули отчаянно не знает, как подступиться. Его члены думают только об одном, но ему самому нужно кое-что ещё. Он льнёт к ангелу снова и пробно кладёт ладони на его грудь, чуть сжимает и жмурится. Божественно. Азирафаэль в меру мягкий и в меру упругий, его можно тискать вечно, за всё подряд. Поэтому Кроули мнёт и облизывает, облизывает и мнёт, пока соски Азирафаэля не затвердевают, а он не начинает ёрзать. Тогда Кроули прицельно принимается за них, всасывая, прикусывая и лаская языком. Ангел мелко постанывает и вцепляется в его волосы, а ёрзанье лишь усиливается. Он что, пытается об него потереться? Ничего. Он ещё его помучает, когда придёт время, а потому перемещается ниже — к округлости живота. Он снова кусает, щекочет, обцеловывает вокруг пупка, зарывается носом в мягкость, как в облако. — Тебе нравится? — вдруг подаёт голос Азирафаэль. Кроули поднимает на него пьяный змеиный взгляд, неохотно отрываясь от мягкой пышной плоти. — Да. Ты жирненький. — О, я знаю, — отвечает Азирафаэль с такой признательной улыбкой, будто получил изысканный комплимент. Собственно, так оно и есть. Кроули довольно фыркает. И спускается ещё ниже. Он хочет лишь подразнить, возбудить, подготовить, а не довести до пика. Движения его языка невесомы и легки, когда он обнажает головку и обводит её по кругу. Но он не удерживает себя и всё-таки заглатывает один раз целиком, внимательно контролируя ситуацию, чтобы оргазм не случился прямо в этот момент. Он запланировал совсем другое. Азирафаэль стонет, громко пыхтит, говорит что-то невнятное, поглаживая его за всё, до чего может дотянуться. Крылья, в которых мышцы от наслаждения то напрягаются, то расслабляются — глухо, несильно бьют по дивану и стопкам книг с другой стороны. Кроули плюёт на всё и заглатывает член ещё раз, решив просто немного оттянуть мошонку, хотя это и читерство. Рука его касается густой влаги. — Ты течешь, — с удивлением констатирует демон, размазывая прозрачную смазку между пальцами. — Пожалуйста, не спрашивай, каким местом… ох… я понятия не имею. Кроули уже сам истёк всем и везде, где только мог, поэтому спрашивать действительно не стал. — Перевернёшься? — Ммм, Кроули… ты же сделаешь то, что обещал? — Да. Только дай мне добраться до кое-чего. Я слишком много об этом думал. Ангел крыльев так и не спрятал, маневрируя ими в небольшом пространстве с нехарактерной для себя ловкостью, говорящей о многолетней практике пребывания в тесных, заваленных вещами комнатах. Переворачивается он без проблем, даже не зарядив никому и никуда. Что же, Кроули не разочарован — у его ангела самая прекрасная задница на свете. Он оглаживает ягодицы, впивается пальцами, самозабвенно прикусывает клыками и облизывает каждый квадратный сантиметр. Но едва он собирается скользнуть языком в ложбинку посредине, по ангелу проходит дрожь. — Кроули… — всхлипывает Азирафаэль. — Мне кажется, я больше не выдержу. — Хорошо, — успокоительно выдыхает тот. — Сейчас, мой ангел. Это очень льстит самолюбию — довести невинное создание небес до такого состояния. Он аккуратно обводит совершенно мокрое отверстие. Кажется, ничего растягивать не надо. Он приставляет один из членов и не спеша проталкивается внутрь, едва не обжигаясь внутренним жаром серафима. — Оооу, Кроули, а почему не оба?.. — внезапно отзывается Азирафаэль.  — Реально? — приподнимает бровь тот. — Я уже чувствую себя ужасно виноватым за то, что делаю с тобой, а если… — В этом нет ничего плохого. Уж поверь мне. — Как пожелаешь. Конечно, он не знает, как это провернёт и боится, что это будет слишком, однако… Они действительно помещаются оба, раздвинув гибкие стенки, и без особого сопротивления протискиваются на всю длину. Или, вернее, ангел подаётся ему навстречу, чтобы ускорить его слишком осторожные движения. Ну нет, он не будет груб. Он терял голову раньше, но теперь этого не допустит. Он будет невыносимо ласков, тем более что ему так мягко, невыразимо мягко и горячо. Кроули почти ложится на ангельскую спину между оснований распростёртых крыльев, кусает за загривок, оттягивая кожу. И при этом двигает бёдрами так, что любое существо под ним буквально должно сгореть от наслаждения. О, Кроули умеет делать так, чтобы тело под ним раскрылось и расслабилось, растаяло, как патока. Получило сполна всё, что он желает ему дать. Это почти всегда ощущается чем-то плохим, грязным, порочным. Но Азирафаэль постоянно раздавал вместо него проклятия в течение всех этих веков, и хоть бы пятнышко на белых крыльях и невинной физиономии. Значит, и это повредить не сможет. Его члены периодически стискиваются неведомыми внутренними мышцами и трутся друг о друга, и он благодарит свой опыт, выдержку и хватку, помогшую взять, наконец, инстинкты под контроль и держать себя в руках, оттягивая оргазм столько, сколько потребуется. Чего только стоит то, как большие, пухлые ягодицы соударяются с его бёдрами, гася всю инерцию. Так приятно… Так невозможно приятно. Кроули нетороплив и нежен, и дышит сквозь стиснутые зубы. Это уже не секс, а что-то среднее между прямым соединением эфирных тел, схождением небесных сфер в пространстве одной головы и пыткой. Конечно же, он захотел увидеть лицо Азирафаэля, когда удовлетворил свою глупую похоть. Он ничего не успевает сказать, когда выходит из его тела — ангел поворачивается сам и раздвигает колени в стороны. Наблюдая это, Кроули уверяется, что вот теперь-то точно сошел с ума. Он, замирая сердцем, благоговейно скользит ладонями по его коленям и ниже, по внутренней стороне бедра. Гибко наклоняется, чтобы поцеловать пересохшие губы. Теперь в этом больше теплоты, чем жадности. Не страсть взрывоопасная, а страсть неподъёмная, тягучая и необоримая, точно наваждение. Как он только мог сказать относительно ангела «мой»? Нечто такое потрясающее не может принадлежать чему-либо или кому-либо, как свет солнца и других звезд. А был ли Кроули его? Он не знал. Он на ощупь входит в ангела снова, так и не разорвав поцелуй и не открыв глаз. Ищущие ладони Азирафаэля — на его спине, поглаживают напряжённые мышцы, очерчивают позвонки, плечи, перемещаются на ключицы и вновь возвращаются обратно. Ангел никогда не вцепится в него ногтями, как бы сильно он его ни трахал (даже если решится на это), даже когда будет кончать. О, нет, он не захочет причинить ему ни малейшей боли. Нет смысла в усиленной чешуе на спине. Заниматься сексом лицом к лицу с кем-то, кого так долго знаешь, кого так долго хочешь, оказывается неожиданно интимным, почти пугающим, и Кроули поистине трудно заставить себя разомкнуть веки. — Кроули, так хорошо… — мечтательно бормочет Азирафаэль под ним, и все трудности мигом заканчиваются: он тут же распахивает глаза, чтобы поймать и впитать все оттенки его эмоций. Кроули не имеет понятия, каким конкретным образом соединяются их тела, и в реальных ли телах только дело. Но он чувствует, как в Азирафаэле нарастает оргазм, будто он подсоединён самим мозгом к его рецепторам. А значит, и Азирафаэль ощущает, как неудержимо накрывает демона, и никакое замедление или остановка уже не спасёт. Это как электрическая лавина, захватывающая и перегружающая его трепещущие нервы, как тёмный и сильный поток, как момент, когда всё существует и одновременно пребывает в изначальном доатомном небытие. Это больше, чем физическое блаженство, и пережить это реально только если закричать и прижаться как можно теснее к тёплому, податливому, нежному, принимающему… Кроули изливается внутрь долго и — нет, вовсе не мучительно — а восхитительно, потому что под ним кончает его ангел. Крылья у Азирафаэля всё-таки тоже сильные: диван с грохотом ударяется в стену, а стопки книг веерами разлетаются по углам. Кроули периодически вздрагивает и дышит так громко, будто только что собственноручно передушил половину населения Ада. Азирафаэль держит его за руки, но хватка уже ослабла, глаза блаженно закрыты. О том, что нужно дышать, ангел благополучно забыл. И вспоминает только тогда, когда Кроули шевелится и пробует выбраться из него. И обнаруживает, что это не так-то просто — члены вовсе не опали, а по-прежнему налиты и готовы к свершениям. Возбуждение было слишком сильно, чтобы отпустить такой малой кровью, точнее, спермой. Азирафаэль помогает ему, расслабляя мышцы, и Кроули всё же выскальзывает наружу. — Ты так кричал, — произносит он, встречаясь со змеиными глазами. — Я даже успел испугаться. Признательность. Лёгкая неуверенность (в том, поступили ли они правильно?). И всё равно — доверие. Пережитое мгновение счастья. Кроули целует его, больше не медля ни секунды. Ведь получается, ангел счастлив из-за него. Он вовсе не удивляется, когда замечает, что Азирафаэль по-прежнему твёрд, как и он сам. Не то чтобы им нужен отдых после, но какое-то время хочется полежать друг на друге неподвижно. Дополнительным бонусом всплывает то, что ангел решает обмахиваться крыльями, чтобы немного охладиться. Знали бы на Небесах… — Хочешь ещё? Кое-чего нового, — придумывает демон, поднимая голову, уютно уложенную на груди Азирафаэля. Ответный смеющийся взгляд гласит, что он, конечно же, согласен. Кроули оседлывает его бедра, в очередной раз втайне ликуя, что не надо терпеть кости таза, что обязательно впивались бы в него при каждом движении вниз. Это можно пережить только в женском теле, с задуманными природой утолщениями как раз в нужных местах. Сейчас же ничего не надо менять, и это здорово. Азирафаэль сразу же тянется к нему, чтобы огладить всё в нём, до чего дотянется. Мелькает заполошная мысль, а не боготворит ли ангел его тело так же, как Кроули боготворит его? Испытав лишь на миг непривычное смущение, демон чуть привстает, обхватывает крепко стоящий член любовника и направляет в себя. Медленно опускается, ощущая, как внутри раздвигаются совсем вымокшие стенки, слегка натягиваясь и плотно обхватывая вокруг пенис. Азирафаэль бросает на него взгляд, полный паники. Ладони перестают оглаживать узкую талию. — Ангел? — встревоженно отзывается Кроули. — Ох, я… я внутри тебя… что мне делать? Вряд ли я смогу повторить за тобой, это было слишком, просто демонически искусно. — Спокойно, двигаться буду снова я. Он пока не знает, как это будет. Ведь теперь он может ускориться или даже побыть немного грубым и резким — всё равно последствия будут целиком на принимающей стороне. И тут ангел улыбается ему и произносит, словно самое откровенное признание: — Ты выглядишь таким одиноким, когда я не целую тебя… А потом берёт и плавно садится, чуть придержав его от соскальзывания. — Блять, — с чувством выдыхает Кроули. Его члены оказываются крепко зажаты. А точнее, оказываются придавлены выдающейся подушечкой живота Азирафаэля к его собственному прессу. «Блядовать так блядовать», — со вздохом решается Кроули. Обвивает шею ангела руками, ощущает, как ладони без вопросов подсовываются под ягодицы, поддерживая. Демон пробно поднимается и опускается. Нет, нужно по-другому. И начинает «змеиться». Двигать одними бёдрами так умело и пластично, с нужной траекторией и нажимом, чтобы член скользил внутри, толкаясь туда, куда надо. И чтобы параллельно собственной парой обязательно удачно потираться об ангела. — Как ты это делаешь? — поражённо шепчет Азирафаэль. «Шесть тысяч лет беспробудного блядства и у тебя тоже получится», — так и хочется ответить. Но это лишь отчасти правда. Смертных он соблазняет только тогда, когда состояние его психики близко к катастрофическому. А также от скуки. От людей шло слабое тепло, и им немного удавалось согреть его, чтобы он не нахлебался святой воды от неизбежности и предопределенной вечности. Но сейчас ему тепло, словно его сердце опустили в горячее молоко. Ему неизвестно, идёт ли это тепло изнутри него самого или он лишь снова греется в лучах внешнего, что пропадёт, стоит только тучам выползти на горизонт. Он размеренно двигается на нём, а Азирафаэль, уже научившись, целует его шею и плечи, оставляя засосы, ласкает в ответ. И в этот момент Кроули, кажется, наконец, верит, что действительно нужен ему. Оргазм не настолько разрывающий, как первый, и на этот раз он может услышать, как стонет, задыхаясь, ангел, прижимая его к себе изо всех сил. А после Азирафаэль шепчет ему на ухо слова далеко не на английском. А на том позабытом языке, навсегда затерянном посреди древней пустыни. Языке, созданном для ангелов. И страх, таящийся по потаённым уголкам души, растворяется и тает. Колючая проволока напряжения, пересекающая душу линиями меридиан, раскручивается в шёлковые нити. Нет, никто не собирается его переделывать и обелять крылья, ведь кто захочет терять свою суть? Азирафаэль даёт ему то, в чём он нуждается, и в его словах нет сомнений. *** — Поехали завтракать? — Приглашаешь? — Надо же мне следить, чтобы твои вкусные округлости не потеряли в объеме. — Это моя постоянная форма на протяжении шести тысяч лет, и тебе это известно. Чтобы ангел прекратил обижаться, приходится укусить его за живот, затем быстро извернуться и подарить кусь аппетитной, мясистой ляжке. Изойти слюнями и заработать стояк. — А я говорил, — наставляет ангел. — Злые дела хранят в себе зёрна собственного же провала. — Ой, не надо тут, у тебя тоже встал. *** Работник кафе удивлённо вслушивается в подозрительные разговоры из полупустого утреннего зала. Он пока не может отвлечься от создания нескольких порций эспрессо, но уши навострить вполне способен. Уши, которые стремительно багровеют. — Сосиску лучше запекать в твоей духовке. — Нет, в твоей. — А может, рассмотреть альтернативный вариант, который мы не пробовали? Ну, сразу в рот? — Тебе легко говорить. У меня во рту одновременно две никак не поместятся! Бросив кофейный аппарат готовить самостоятельно к чёртовой матери, работник выглядывает из-за стойки, нашаривая взглядом посетителей. Никаких сосисок на тарелках ни у кого, естественно, не видно. У них ведь и в меню их не водится! Зато за столиком у окна обретаются двое мужчин, оба явно голубее аризонского неба. И им явно чертовски весело.