Темная лошадка

Мод ее нихера не знает. Это абсолютно точно; та верит в ее жизнь нищей девчонки, которая продавала матрешки, а потом по волшебству попала в крупное модельное агентство и стала кем-то. Так же бывает. Ага, сейчас. С рынка забирают не в проститутки, а в модели. Но если так посмотреть, то сказка-то неплохая. Красивая. И надо сказать, что прикрытие и правда продуманное; за исключением того, что она светит лицом на камеру. Тяжело работать под прикрытием, когда твое лицо может увидеть любой, купивший глянцевый журнал. Ольга, кажется, что-то напортачила, когда решила отправить ее в модельный бизнес. С поправкой на то, что Ольга никогда не портачит, а разбираться в мотивации ее поступков Анна не хочет. Утомительно это, да и без толку. Захочет поломать голову — тогда возьмется за это; а пока головоломок хватает. Мод улыбается ей, гладит по плечам, смотрит на нее большими карими. Любит. У Анны, как у последней суки, наверное, скулы сводит. В их паре она — вечно неулыбчивая, уставшая, нелюдимая. В их паре она — агрессивная и подозрительная. И неловкая (разумеется, специально) на людях. Та самая, на которую смотрят, и не понимают, зачем она вообще нужна другой. Ей бы стыдно должно быть. За то, как она себя ведет. За то, что не слушает, не вслушивается. Ей, привыкшей играть и притворяться, стоило бы и здесь разыграть очередную постановку. Играть в любовь не по очередному сценарию, выдаваемому в папке «Личное дело», нет никакого желания. Хотя где-то не играть. Или же и эта холодная сука — еще одна ее маска. Леонард ее нихера не знает. Тут уверенности чуть меньше, но суть одна и та же. Он смотрит на нее так, будто бы считывает. Говорит и ведет себя так, будто видел таких, как она, сотни раз. И все равно попадется на ее уловки и манипуляции. А значит, вывод простой: он нихера ее не знает. Таких как она — возможно; ее — нихера. И она бы посмеялась, если бы были силы еще смеяться. Она бы, быть может, даже дала ему наводку. Как именно и где прощупать, чтобы нащупать следы ее настоящей. Но все это настолько утомительно и до боли скучно, что намного проще надеть очередное дорогое платье, шпильки здоровенные и убрать волосы наверх. Американский шик, которого не найдешь в Москве; она чувствует себя дорогой и продажной дрянью совсем не из-за этих шмоток, которые так же легко снимаются, как и надеваются. Она продать себя готова любой организации, которая предложит хорошую цену. Цену свободы. Леонард смотрит на нее, как на двойную дрянь, а не на двойного агента. Ей плевать; целуется он неплохо, трахается тоже сносно. А то, что у него мозги работают намного хуже, чем у нее, так в этом он не виноват. Ее мозги работают лучше, чем у многих других. Возможно, именно поэтому их пока и не вынесли, хотя много раз пытались. Он говорит, что обеспечит ей безопасность, а она прищуривается только. Это не ей нужна безопасность; это ему нужна безопасность, причем от нее. Потому что она и на ЦРУ нароет достаточно, и на самого Леонарда. У любого в их деле столько секретов, что хватит на пару десятков заказных убийств. Он думает, что они просто трахаются. Она собирает информацию с такой скоростью, что это уже соревнования с собой из прошлого — быстрее, больше, грязнее. Еще одна маска, которая приросла слишком сильно. Впрочем, какая нахер разница. Алекс ее слишком, блядь, хорошо знает. Анне хочется соврать самой себе, сказать, что и он ничего про нее не знает. Она же самая мутная личность из них всех, от нее хуй пойми чего ждать. Только он не пытается ее считывать даже, он смотрит на нее спокойно-непробиваемо, как на стену, в штабе КГБ; и смотрит на нее совсем не как агент в какой-то подсобке или в ее квартире. Как будто бы у нее нет двойного-тройного дна. Как будто бы у нее нет всех этих масок. Она обрасти еще одним слоем кожи старается, лишь бы спрятаться от него. Лишь бы убедить себя, что и он до самой сути не доберется. Тяжело обрастать очередным слоем масок перед тем, кому с чужих телефонов звонит, кого чуть ли не первым видеть хочет, стоит только сойти с трапа в Москве. Алекс врет ей всего раз в жизни: обещает свободу через пять вшивых лет. Одной лжи достаточно, чтобы убедить себя, что и в другом он ей врет. Может, даже во всем. Может, они оба друг другу врут. Может, она уже так сильно завралась, что в ее жизни не осталось совершенно никакой правды. Только почему-то он не ждет от нее ничего. И этим, блядь, подкупает сильнее всего. Он не ждет от нее ничего; мысли о том, что он считал, что она в первый год сдохнет, жгут сознание, предательством ощущаются. Ей бы просто найти способ ему чем-нибудь отплатить, наврать где-то, обмануть, улизнуть. Гниль бы на него нарыть; ей это как два пальца обоссать. Хотя, быть может, и не надо. Быть может, в этом сумасшедшем мире, где она сама забывает, кем является, неплохо иметь кого-то, кто тебя знает. Хоть как-то. Хоть на сколько-нибудь.