snake bundled in snake skin

Азирафель знает: любимый сезон Кроули – лето, из-за его холоднокровной природы. И, насколько человеческим ни выглядело бы его тело, оно всё ещё обладает удивительными змеиными способностями. Если он захочет, он всё ещё может вытягиваться, как перископ (это, конечно, выглядит довольно гротескно для человеческой шеи), а после возвращения из змеиного облика самой неудобной вещью для него оказываются ноги. Но единственный фактор его повседневной жизни – чёртова температура. Азирафель возвращается после долгого дня чтения и написания аннотаций к одному из его любимых классиков – и всё-таки он почти забыл древнегреческий – у ангела до сих пор сохранился первый экземпляр, сделанный для него автором. Посвящение написано в первом свитке – среди десятков других, формирующих чуть ли не целую историю, но в конце концов он заканчивает со всем к послеполуденному времени. Он мчится по направлению к их коттеджу на Саут-Даунс, совместную инвестицию, в которой они сделали невероятную работу по совмещению их интересов: он вполне себе плотно обставлен, чтобы не напоминать Азирафелю о том, как пусты Небеса, и при этом недостаточно плотно, чтобы напоминать Кроули о тесноте Ада. Азирафель делает шаг к дому, когда слышит недовольную ругань – он оборачивается и видит лежащего лицом в снегу Кроули – дёргающегося и трясущегося, резкими и поверхностными приступами втягивающего воздух, лицо его на один-два оттенка бледнее обычного. – Дражайший! – резко восклицает ангел, бросаясь в снег и погружаясь на пару дюймов, когда берёт Кроули под мышки и силой отрывает от земли. Тот дрожит и бормочет что-то бессмысленное, слегка наклонив голову. – Почему, почему ты тут, на холоде? Ты идиот, ты знаешь, что ты холоднокровный!.. – Я не чувствовал снег… тыс-с-сячи лет! – пытается он возражать. – Ибо ты никогда… никогда не поз-з-зволял мне! – Потому что это закончилось бы так, – утверждает Азирафель, помогая ему войти и закрывая за ними дверь. Он щёлкает пальцами – обогреватель включается на полную, и в доме немедленно становится теплее, пока Азирафель направляется в спальню, одним лишь чудом затем удерживая в руках тяжелое теплое одеяло. У Кроули всё ещё стучат зубы, но дрожь постепенно сходит. И пусть бы так, но Азирафель может сказать, что он не двигается ни на дюйм, лопоча ерунду между невнятным бормотанием, не пригодным к разделению на какие бы то ни было слова. Ему хочется думать, что это довольно-таки мило (потому что это действительно так – настолько, насколько Кроули бы возражал против этого), но ведь всё оттого, что тот подвергся обморожению – а он чёртова змея. Если демон такими темпами лишится тела, его, скорее всего, уже никак нельзя будет вернуть: Ад всё ещё зол на то, что произошло с Армагеддоном, просто пока что они думают, что Кроули будет нелегко устранить. Так что Азирафель прижимается к нему и обхватывает руками его тощий стан, делясь теплом своего тела, пока лежащее на них одеяло, претерпев, судя по всему, пару чудес, лежит идеально, не перегреваясь и не ощущаясь слишком тяжелым. Он осыпает поцелуями плечи Кроули; от переохлаждения они стали слегка чешуйчатыми – Азирафель полагает, что в подобных ситуациях Кроули возвращается к своей обычной форме – по крайней мере, частично. – Тебе полегче, солнце? – спрашивает Азирафель, аккуратно обнимая его. Его дрожь утихла, зубы больше не стучали; он лежал, крепко вцепившись в одеяло, и время от времени прерывисто дышал. – Кроули? – Азирафель мягко подталкивает его. Тот издает слабое стенание, пытаясь привести мысли в порядок. Смятение, вялость – эмоции волнами накатывают на Азирафеля. – Да, ангел, – бормочет он неподвижно. – Прос-с-сти, я просто… потерял счёт времени. И всё это, оно было так… ново. Очень ново. – Шесть тысяч лет на Земле, и ты едва видел снег, – кивает Азирафель. – Это прекрасно, дорогой, но закончится для тебя плачевно. – Я змея! – ворчит он. – Это досадно, – соглашается ангел, слегка улыбаясь и давая тем временем тому согреться. – Хотел бы я, чтобы ты мог спокойно выходить на заснеженную улицу без подобных происшествий. И, кажется, мне придётся обнимать тебя всю зиму. – Ты слишком сентиментален, – бормочет Кроули. – Я просто беспокоюсь о твоём здоровье, вот и всё. Ты, вообще-то, напугал меня. Кроули усмехается и поворачивает голову к Азирафелю. Его кожа вернулась к нормальному оттенку, синева губ спала, а янтарные глаза засветились радостным изумлением с примесью обожания. – Я напугал тебя, ангел? – спрашивает он дразнящим голосом. Азирафель отводит взгляд: – Может, ты мне немного небезразличен. – Мы буквально женаты, – Кроули машет перед лицом Азирафеля обручальным кольцом, сверкающим и обжигающе-золотым. – Может, ты мне немного небезразличен, – настаивает он. – Может. Большая вероятность. Кроули смеется, наклоняясь, чтобы поцеловать его. Его губы всё ещё холодные – но Азирафель смиряется с этим обстоятельством. Пока он целует Кроули, оно того стоит. Как только они отстраняются, уголки губ Кроули приподнимаются: – Мне гораздо лучше, спасибо. – В ближайшее время ты никуда не выходишь. До конца зимы. Кроули закатывает глаза: – Я просто получше оденусь в следующий раз. – Я не собираюсь позволять тебе покидать дом! – Милый, перестань быть таким… Азирафель притягивает его для другого поцелуя – тот быстро замолкает и растворяется в нём, широко улыбаясь. – Я не остановился шесть тысяч лет назад – и уж точно не собираюсь останавливаться сейчас. Кроули закатывает глаза в усмешке, но всё-таки он знает и чувствует эту заботу о себе. – Я, хм, согрею тебя до конца дня, – говорит ему Азирафель. – Всё равно делать нечего. Губы Кроули ещё больше растягиваются в улыбке, и он прижимается к тёплому, очень-очень тёплому телу Азирафеля. – Можно я посплю? Тот улыбается, поигрывая с его волосами: – Конечно, спи. Он утыкается лицом в живот Азирафеля и довольно скоро начинает похрапывать, издавая едва слышное шипение. А Азирафель, не особый поклонник сна, просто наблюдает, широко улыбаясь, когда Кроули слегка шевелится и что-то тихонько бормочет.