(NO) LOVE

      Свои длинные волосы Шото носил в память о матери. Он никогда не забудет, какой ласковой и доброй она была. И сильной. Матушка навсегда останется для него самым сильным человеком на этой планете. Она та, на кого он с детства равнялся, на кого до сих пор хотел быть похож. Пока, жаль, выходило только внешне. Но и это дарило ему частичку тепла, которое угасло в нём с её смертью.       Рей боролась с инфекцией на протяжении трёх лет, принимая лекарства и мучаясь от нескончаемой боли во всём теле. А когда лекарств почти не осталось, она перестала их принимать, заменив на бесполезные обезболивающие и, Шото уверен, прожила свою последнюю неделю в агонии. Но рядом с семьёй, не прекращая смеяться. Она умерла с улыбкой на лице и, казалось, без каких-либо сожалений.       Следом за ней начали уходить другие дорогие ему люди. Часть из них пропала без вести в попытках найти больше припасов, которых в убежище не оставалось, как Нацуо. Другие не выдержали такого давления и покинули этот мир у него на руках, так и не дождавшись лекарств, как Фуюми. А кто-то просто ушёл, как Тойя, по каким-то личным причинам, ему неизвестным. Так, к концу пятого года, они с отцом остались совсем одни.       Энджи, полностью разбитый потерей всего, что у него было, больше не был похож на себя. И, в принципе, мало походил на живого человека, отстранённо думал Шото, глядя в совсем безжизненные глаза некогда великой личности, знаменитой по всей стране. Но продолжал делать вид, будто не ничего не замечает. Так просто было проще. Он сам совсем ничего не чувствовал вот уже которую неделю, слишком отчётливо осознавая плачевность их ситуации. И уж тем более он не сочувствовал человеку, который в этом всём отчасти был виновен.       Но только отчасти. Нельзя взваливать всю ответственность на одного человека, каким бы гнилым тот не был. Энджи ведь правда старался сохранить то немногое, что у них осталось, до самого конца. Пускай своеобразно, но тот заботился о каждом, за чью жизнь взял ответственность и был не таким уж безжалостным. Грубым? Да. Жестоким? Более чем. Но отворачивался ли он когда-нибудь от людей, которые просили у него помощь? Разбрасывался ли жизнями тех, кому помог, относясь к ним как к расходному материалу? Никогда.       Поэтому, как бы Шото не хотел, он не мог ненавидеть Энджи. Но их отношения как семьи, были безнадежно разрушены уже давно.       Чем больше он становился похожим на свою мать, тем сильнее они друг от друга отдалялись. Один не мог вынести вида погибшей жены, а второй не мог смотреть на своего отца, поглощенного отчаянием и утратившим всякую волю к жизни. Оба сломанные, они доживали свои дни в мёртвой тишине, в почти безжизненном бункере, который когда-то, казалось совсем давно, был частью их дома.       Сейчас дома нет. Как и семьи, которая в нём проживала.       День, когда их последняя защита рухнула, Шото не забудет никогда. Он был на кухне, когда повсюду эхом стал отдаваться оглушающий шум ударов по металлу. Затем секундная тишина. А потом до него донёсся нечеловеческий рёв, ставший за эти пять лет пугающе узнаваемым. Он моментально рванул с места, выискивая отца в каждом закоулке, пока спустя минуту не наткнулся на тупик, которого раньше, он уверен, не было.       Как можно тише постучав в металлическую дверь пять раз, Шото ждал, пока та откроется, и не позволял себе думать о том, что, возможно, открывать было уже некому. Время шло пугающе медленно, а сердце бешено колотилось, норовя выпрыгнуть из грудной клетки. По его лицу стекали капли пота, а руки намертво сжимали оружие на поясе, которое еле слышно шуршало об одежду от тряски. Наконец, массивный замок двери начал отворяться, а Шото понял, что всё это время не дышал.       Часть, в которой заперся Энджи, оказалась относительно безопасной. Проблема заключалась лишь в том, что они полностью отрезали себя от склада и других мест, жизненно им необходимых. Так, решение можно было считать хорошим, но временным, причём этого самого времени у них оставалось совсем немного. Потому что во всём бункере Шото остался единственным, всё ещё способным сражаться в полную силу.       Рану, до сих пор кровоточащую, он заметил сразу же. Отпихнув отца от двери, он самостоятельно затворил её обратно и, не теряя ни секунды, поспешил осмотреть глубокий порез, ужасающий своим видом. Его чуть не стошнило, когда он понял, что рана проходит от плеча и до самого бедра, а перед глазами на секунду потемнело, хотя он не раз видел состояния хуже. Но то были люди чужие, мало ему знакомые. А сейчас перед ним сидел отец, глубоко дыша и не осмеливаясь заглянуть ему в лицо даже на пороге смерти.       — Послушай, Шото, — голос Энджи был хриплым, непривычно слабым. Тот с кровью прокашлялся, прежде чем продолжить, но упорно держал взгляд подальше от него, — У этого убежища есть два прохода. Первый тот, о котором было известно всем, а второй находится в этой части, скрытый определённым образом. Инструкция, как его открыть, у меня в кармане.       Он слушал, оказывая первую помощь, и прилагал чуть больше усилий на то, чтобы остановить льющуюся кровь, чем на попытки вникнуть в смысл услышанного. Ухватившись за фразу «два прохода» в нём самым наивным образом загорелось, казалось, уже позабытое чувство надежды. Он не смог сдержать улыбку от мысли, что им удастся спастись, но его энтузиазм был срублен на корню знакомым твёрдым возгласом:       — Это не время, чтобы витать в облаках! Брось свои бинты и склянки, и послушай меня!       Рука Шото сжалась от переполняющего его негодования. Злость и обида, копившиеся годами, грозились выплеснуться из него в самый неподходящий момент. Но вместо этого он лишь глубоко вздохнул, раздражённо продолжая обрабатывать чужие раны, и зло, через зубы, прошептал:       — Я, если не видишь, пытаюсь спасти твою жизнь, не давая хоть какой-то инфекции поразить твой организм, — когда обеззараживающие средство удалось применить, наконец очистив порез от грязи, он начал снимать с себя кофту, планируя использовать её в качестве бинта.       — Сейчас это не имеет значения! Ты сейчас же сделаешь так, как я скажу или это убежище станет нашей общей могилой! — Энджи со злостью отпихнул от себя ошеломлённого сына, поднимаясь на ноги. Он еле держался, оставаясь в сознании с одной лишь божьей помощью и нечеловеческой силой воли. Но даже в таком состоянии он умудрялся делать вид, будто был готов сворачивать горы. Как делал это когда-то.       Однако у Шото не было времени восхищаться его мужеством: кровь, которую он с таким усердием пытался остановить, начала лить только сильнее. У него, и так сильно паниковавшего, окончательно сдали нервы:       — Может ты потом мне лекции прочтёшь?! У нас есть проблемы поважнее! — он мигом поднялся на ноги, яростно глядя на своего хмурого отца, и не понимал, почему они вынуждены тратить время на бесполезные перепалки. Но Энджи вздохнул ещё раз, не собираясь отступать от своего.       — Слушай. Внимательно. Проход находится в самом конце, в этой части, — он залез в правый нагрудный карман, доставая из него смятую бумагу и потрёпанный офисный блокнотик, — Здесь инструкция и ещё кое-что очень важное для меня. Тебе решать, читать или нет, но, надеюсь, ты хотя бы сохранишь его, — Шото совсем не нравилось, в какую сторону начал сворачиваться их разговор. С каждым словом он хмурился всё сильнее, но не осмеливался перебивать. Внутри него шла борьба между самыми разными эмоциями, но сам он неподвижно стоял напротив своего отца, возможно, в последний раз, — Как только я дам команду, ты должен будешь со всех ног побежать к указанному месту. Как выберешься, продолжай бежать, пока не оторвёшься или не найдёшь место, в котором сможешь спрятаться на какое-то время. И запомни: когда бежишь — не оглядывайся.       — Но как… — потрясённый Шото слабо запротестовал, но был усмирён под решительным взглядом отца, который не потерпел бы отказа. Ему не оставалось ничего, кроме как молча кивнуть и забрать протянутые предметы. В это же время Энджи удовлетворённо прикрыл глаза, переводя дыхание. Впервые за долгое время он сделал выбор, о котором ни капли не сожалел.       Шото слабо помнил, что происходило дальше. Вот они молча сидели друг напротив друга, задумавшись каждый о своём, и не решаясь нормально попрощаться. А вот уже спустя мгновение он бежал, задыхаясь, и слышал, как за его спиной раздаётся оглушающий рёв. Всё будто в тумане: он бегло осмотрел инструкцию, открыл люк, попутно отпихивая подальше проскользнувших мимо его отца зомби, а после поднялся по нескончаемой лестнице, оставляя позади частичку себя.       Поначалу, только выбравшись на поверхность, его ослепило яркое солнце. С непривычки он потерялся, запаниковал. Тодороки ударил себя по щекам, смаргивая непрошенные слёзы, и вовремя пришёл в чувство, успевая рвануть с места за пару секунд до того, как до него добрался заражённый. Затем он вновь бежал, только уже без конечного пункта назначения. Просто, куда глаза глядят.       Он понятия не имел, сколько именно пробежал в тот раз, но стоило ему остановиться, а адреналину поутихнуть, тело сразу же начало отдавать невыносимой болью. Лёгкие горели так, что ему казалось, будто он задохнётся. Мышцы нестерпимо ломило и сводило судорогой. Он жадно хватал ртом воздух, буквально сгибаясь пополам на холодной крыше незнакомого ему магазина. Вокруг было так пугающе тихо, что он мог слышать только завывания ветра и собственные хрипы, изо всех сил приглушаемые еле двигающейся рукой.       В тот день вместе с его отцом в нём погибло что-то ещё, очень для него важное. Он вспоминал о произошедшем лишь по ночам, в кошмарах. И надеялся, что иным способом не придётся никогда.       Жизнь, жалко, штука непредсказуемая. И до смешного беспощадная.       Сейчас он стоял напротив руин, до боли знакомых. Вместе с ним — ещё двое, дорогих и за короткое время ставших семьёй, людей. А внутри скреблась паника, сдирая до крови оболочку лживого спокойствия и уверенности.       — Эй, чего застыл? — Бакуго неожиданно окрикнул его, из-за чего Шото вздрогнул, чуть не запнувшись о собственную ногу. Он зашуганно посмотрел в сторону блондина, не зная, что ему делать, — Половинчатый, блять! Помереть захотел? Хватит хлопать глазами, мы не на экскурсии! — тот ушёл в сторону Мидории, копающегося в обломках, злобно фыркнув напоследок. А Тодороки так и остался стоять, думая, что экскурсию он вправду мог бы провести.       Абсолютно всё вокруг напоминало о том дне. В голову лезли тревожные мысли: «Что, если те зомби всё ещё внизу?», «Мы же не наткнемся на останки?» (даже в своей голове он не осмеливался уточнить чьи именно), «Они… С ними же всё будет в порядке?», и кучу других бесполезных переживаний, которые могли бы исчезнуть, будь он чуть смелее. Но тело предательски сковало дрожью, а голос будто пропал — Шото не мог выдавить из себя и звука. Даже зная, что молчание могло стоить им всем жизни.       — Тодороки!       — Ах! — он непроизвольно вскрикнул, оборачиваясь, и встретился с встревоженной парой зелёных глаз в метре от него. Кацуки стоял чуть поодаль и старался скрыть своё волнение за напускным раздражением. Он всегда складывал руки на груди, когда делал так, — Простите, я…       — Ты в порядке? — Мидория осторожно коснулся его плеча, приводя в чувство, — Ты выглядишь бледнее, чем обычно… И… — тот замялся, не зная, какие слов подобрать. Бакуго его опередил.       — Испуганным до смерти. Тебя трясёт как при лихорадке, — вынося неутешительный вердикт, блондин скептически оглядел его с ног до головы, — Что-то точно происходит, но твоя упрямая задница отказывается рассказывать нам. Ты бывал здесь раньше?       «Конечно, иначе быть не могло», — думал Шото, делая глубокий вздох. Судя по виноватому лицу Изуку, у него были такие же мысли. Он был глуп, надеясь, что они не догадаются. Было грубо с его стороны недооценивать их сообразительность, хотя он не раз своими глазами видел, насколько эти двое умы. В особенности, когда работают в команде, как сейчас.       — Я жил здесь когда-то, — наконец тихо произнёс Тодороки, а внутри словно развязался тугой узел, мешающий дышать.       — Ты, блять, что?! — прокричал Кацуки чуть громче, чем следует во время зомби апокалипсиса, но тут же исправился, — Ты совсем конченный? Почему ты молчал?!       — Каччан прав, Шо-кун, — Мидория нахмурился, сжимая губы в тонкую полоску, и выглядел, в общем, довольно разочарованным его поступком.       Неожиданно он почувствовал удушающую вину — они были правы. В их ситуации любая информация окажется полезной, а даже секундная заминка может стоить жизни. Но, невзирая на это, он отнял у них драгоценное время, сосредоточившись на бесполезных волнениях. Шото захотелось приложить себя головой о ближайшую стену, но он только низко поклонился, извинившись:       — Мне жаль. Я не должен был подвергать вас опасности и сразу всё рассказать. Я сейчас же исправлюсь. Такого больше не повторится…       — Да нахуй нам твои извин…!       — Каччан! Не надо! И ты тоже, Шо-кун! Мы вообще не это имели ввиду! — Тодороки поднял на них взгляд, больше не понимая, что от него хотят. Он в конец растерялся, молча поглядывая то на одного, то на другого, — Что с тобой, Шото…? — медленно подошёл Изуку, нежно взяв его лицо в свои ладон, и, почему-то, выглядел так, словно вот-вот расплачется, — Ты стал говорить так же, как в нашу первую встречу… Что здесь произошло?       Он не сразу осознал суть услышанного. Как в их первую встречу? Что это вообще значило? Он разговаривал так же, как и всегда. Тодороки хотел было озвучить это, спросить, почему они так думали (потому что для Бакуго молчание — эквивалентно согласию, а возражать как-либо тот не спешил). Но потом его взгляд, беспомощно метавшийся по территории, зацепился за давно уже выцветший, грязный и оборванный гобелен, висевший когда-то у него на тренировочной площадке. И он вспомнил.       „ — Да, отец. Я всё понял… — он уже потерял надежду на то, чтобы услышать похвалу».       „ — Это моя вина, не мамы! Я исправлюсь, клянусь! — маленький Шото плачет и умоляет Энджи перестать».       „ — Такого больше не повторится, отец, — уже повзрослевший, он не чувствовал ничего. Ему хотелось лишь тихо уснуть».       В голове яркими вспышками проносились воспоминания о жизни до падения. Вот, что они имели ввиду, отстранённо подумал Тодороки, окончательно потерявший связь с реальностью. Мидория и Бакуго растерянно стояли рядом, не зная, что им делать, и взволнованно смотрели на совсем притихшего товарища. Блондин то и дело оглядывался по сторонам, надеясь, чтобы рядом не было никакого стада. Потому что убежать с такой пустоши не представлялось возможным.       — Я… — тихо начал Шото, привлекая к себе внимание, — В бункер под домом прорвалось куча зомби, когда я был здесь в последний раз. Поэтому мне пришлось бежать. Отец спас меня, но выбраться сам не смог, — он ненадолго замолчал, переводя дыхание. Они внимательно слушали его рассказ, стараясь представить, через что он прошёл, и насколько тяжело ему сейчас, — Три года после падения мы прожили именно в нём. Отец и братья занимались вылазками, когда я был слишком мал, а потом я присоединился к ним. Мы брали к себе всех выживших, которых встречали. Помню, был год, когда нас было около 50 человек…       — Ебать! — Тодороки вздрогнул от неожиданности, а Изуку обернулся на своего друга, одним взглядом выражая всё своё недовольство его бесцеремонным поведением, — Да что тебе, Деку?! 50 человек! Это же пиздец! Как они выжили?       — Выжил я один.       Кацуки хотел что-то добавить, но Мидория пнул того по ноге, взглядом обещая когда-нибудь оставить блондина одного, если тот скажет ещё хоть слово. Быть брошенным однажды Бакуго желанием не горел, и в том, что это была не пустая угроза, тоже не сомневался. Он театрально хмыкнул, но замолчал.