цветут цветы

Донён пытается вспомнить, когда конкретно он так сильно проебался, и каждый раз вспомнить не может - за много лет дружбы с Юно все рамки и грани давно размылись, и кажется, будто так было всегда. Всегда рядом, под руку, бегом по опавшим листьям, цветам, по первому снегу и апрельской слякоти. Совместные прогулки и посиделки под одним небом и одеялом за просмотром плохих комедий и хороших драм, едкий дым сигарет младшего, растворяющийся в давно погасшем городе. Но так быть не может, и если бы Донён в чувствах разбирался чуть лучше, чем в своих любимых аквариумных рыбках и морях-океанах, то осознание постучалось бы к нему чуть раньше, чем мертвенно бледный от страха Юно с зажатыми в кулаке бутонами ландышей и следами крови на пальцах. У кого-то там большая и чистая, а у Донёна неподъёмное чувство вины и задыхающийся ландышами Юно на больничной койке, со своими чудесными глазами, которые уже не смотрят так весело и тепло, с невероятными губами, которые теперь потеряли свой цвет и безбожно потрескались, которые от Донёна стали ещё дальше, чем когда-либо до. Донён курит по пачке в день, и ему кажется, что это самое меньшее, что он может сейчас для Юно сделать. Ким хрипнет и захлёбывается едким дымом, заполняя им лёгкие, пытаясь хоть как-то уравновесить чёртовы ландыши в чоновых. Сравнять шансы. Юно, теперь уже бывший курильщик, строит грустную моську и просит оставить ему. Донён только отмахивается: - Куда тебе. У тебя там и так... Эти. Мои. У Юно цветы посреди зимы цветут, которые не сорвать, не убить. Холодный, зимний запах ландышей, от которого Донёна уже самого наизнанку выворачивает, въелся в стены и мебель больничной палаты, где день за днём Юно гаснет, въелся в само его тело, стал его собственным звенящим ароматом. Донёна от него тошнит и рвёт саму душу на части. А ещё Донён знает, что весной всё будет только хуже, поэтому считает дни по секундам и ждёт до последнего. В 23:57 Донён делает шаг в свою последнюю весну с высоты восьмого этажа. В 23:58 Юно становится легче дышать. Юно у каждого спрашивает, почему Донён не приходит. Тэиль молчит и отводит глаза, бормочет, что Донён занят, наверное, что же ещё. Юта смотрит невидяще и думает, что дурацкие ландыши повредили другу не лёгкие, а мозг, потому что догадаться, правда, несложно. А потом за дверью слезами давится, потому что сказать не может. Донён просыпаться не хочет, но что-то неумолимо тянет из глубин забытья наружу. Яркий свет слепит одновременно с жуткой болью, кажется, в каждой клеточке его тела, выдавливая из груди слабый стон, который замирает и глохнет где-то в прозрачном пластике кислородной маски. Юно поджимает губы и через секунду уже навзрыд плачет. У Юно больше не цветут ландыши, Донён больше не курит.