Потому что люблю

      Когда Тиен только начала встречаться с Лау, то думала, что всё будет иначе. Они пережили первые несколько месяцев, которые и определяют, насколько партнёры нравятся друг другу. Парень нравился Ли до безумия, до странной боли в груди, которая не утихала даже тогда, когда он был рядом. Она думала, что болит всё от тоски из-за его частых командировок и задержек на работе до позднего часа, а оказалось, что причина в другом. В нём самом.       В таком неправильном, будто плохо слепленная глиняная фигура. Полно кривых углов, недоработок, выбито случайных дыр, царапины и пыль — не то, что Тиен искала всё это время. Он был полной противоположностью, но что-то в нём продолжало заставлять её сердце трепетать. Лау был другим парнем — внимательным, заботливым и чересчур добрым к ней, и иногда Ли казалось, что он теряется в ней с головой, а с её стороны такой отдачи не было. Девушка впервые задумалась о том, что с Генри сложно и больно постоянно — спустя три года их отношений, когда она заканчивала университет, а парень как раз взбирался по карьерной лестнице.       Интуиция девушку никогда не подводила, и сейчас она включила тревогу. Ли слишком много времени потратила на то, что было ей не нужно, но чего так хотелось на самом деле. Генри пропадал на работе — уходил рано утром и приходил поздно ночью, из-за чего девушка могла застать его только на выходных или если проснётся, когда он приходил. Девушка стала часто курить на балконе спальни и задумчиво всматриваться в горизонт, когда встречала закат в собственном одиночестве. Она курила и до этого, но со временем одна пачка дня в два — обычное дело.       Ли любила, когда Генри подходил к ней в это время, но считала эти считанные минуты исключительно своими, поэтому даже присутствие Лау считала чем-то неправильным.       Генри любил девушку до нехватки кислорода, до постоянных мыслей о ней — и днём, и ночью, но спустя несколько лет парень вдруг понял, что на себя времени не оставил и вовсе. Оборачиваясь назад и прокручивая воспоминания одно за другим он не видел в них чего-то тёплого. Будто что-то сгорело, и так, что никто из них не заметил.       Но если бы сгорело — Генри бы ушёл, как бы больно это не было. Он бы наступил на себя, на свою гордость, на свою чёртову любовь — и расстался бы с Тиен, но этих «бы» в его голове так много в минуты одиночества, что ему хочется выть от этого. Голова болит каждый день, а мысли не прекращаются, Тиен смотрит на него на выходных с такой плохо скрытой печалью, что ему хочется задушить только себя. И по этим причинам он вновь купил себе пачку сигарет и зажал фильтр меж губами, хотя обещал себе бросить после университета.       Секс больше не расслаблял так, как хотелось бы. Генри находил в Тиен своё упоение — она казалась ему личной панацеей, и ему чертовски сильно нравилось целовать её губы, смотреть ей в глаза и касаться ладонями её тела с единственной мыслью о том, что никто этого больше не может. Но стоило ему упасть устало обратно на простыни, голова взрывалась. Ли уже по выработанной привычке прижималась к его боку и обнимала, а Лау — по привычке — обнимал её за плечи и смотрел в потолок, будто на нём должны были вырисоваться чёрным чернилами ответы на вопросы в его мозгу.       Однажды Ли, возможно, в шутку спросила его:       — А что, если мы влюбимся в других?       Генри усмехнулся, но промолчал, потому что сердце болезненно закололо, а дышать вдруг стало нечем. Тиен одним глупым вопросом выбила из него весь кислород и оставила задыхаться в этой агонии горящих лёгких. Но ещё хуже ему стало не из-за девушки, а из-за себя. Он задумался и представил даже другую девушку, которая будет обнимать его так же, как Ли. Которая будет любить иначе, ведь сильнее Тиен его любить никто не умеет.       Никто не достоин.       Генри в ту ночь понял, что ничего внутри него не сгорело, не перегорело, не иссякло. Его любовь совсем не изменилась, она всё та же, а вот отношение к этой любви — кардинально. Парень не знает, что именно перестало его интересовать. Возможно, он слишком много обжигался об эту любовь, а болью от ожогов наслаждался. Но сейчас, какие бы красивые и манящие язычки пламени не были, он думает, что это больше не его игра.       Лау заснул только под утро, а Тиен мучилась от бессонницы уже четвёртый день. Она дремала по два часа, а потом вновь бесцельно бродила по квартире, заставляла себя идти на работу, на которой резко хотелось спать, а по возвращению домой — вновь бодрость. Непонятно, откуда это взялось, но Ли уже привыкла к ней. Ей даже нравилось проводить ночь за размышлениями о чём-то волшебном и неземном, а утром, когда небо только начинало светлеть, насильно возвращать себя в реальность.       Она касалась губами щеки Генри и вставала с кровати, чтобы просидеть на кухне и опустошить запасы чёрного чая. Так она находила себе новый повод выйти на улицу и прогуляться на выходных, ведь чем дольше Ли смотрела на Лау, тем больше его хотелось привязать к кровати и никуда не выпускать.       Когда их отношения близились к концу, они оба это почувствовали. Ни Генри, ни Тиен не хотелось разрушать то, к чему сердце уже прикипело. Бросать Генри равно тому, что оторвать себе все конечности и остаться лежать на грязном полу, истекая кровью. Бросать Тиен равно тому, что отключить в себе душу и продолжать жить будто робот по заданному графику жизни, пока срок годности не пройдёт. Но это сделать пришлось.       Тиен знает, что не найдёт больше парня, который будет легонько касаться её рук и нежно гладить колени. Генри знает, что ни на одну девушку не взглянет, как на свой родной дом. Но и вместе они быть больше не могут, эта любовь — родная и отравляющая разум. А так быть не должно.

* * *

      — Ли Тиен, почему молчишь?       Чэён выпытывающе смотрит на Тиен напротив и гадко ухмыляется. Ли знает, к чему та ведёт. Хан хочет услышать определённый ответ и позлорадствовать на виду у всех, чтобы выиграть их с ней холодную войну. Ли никогда не волновала Хан, но всё равно стремилась ей что-то доказать. Ли хочется сдаться прямо сейчас, чтобы больше не сидеть под пристальным взглядом Генри, глаза которого даже не скрывают яркого огня надежды. Что Лау, что Хан сейчас ждут ответа одинаково сильно, а вот совпадают ли их желания — спорно.       Тиен знает, чего хочет парень, но больше никогда не позволит себе взглянуть на него, как раньше — как на мужчину. Хочется встать и красиво уйти по-английски, молча и холодно, но её будто прибило к полу. Мышцы уже тянет от боли.       — Почему ты так холодно ведёшь себя с Генри? Это ведь вечеринка в честь его помолвки с Соын! — по лицу Хан хочется врезать близ стоящей табуреткой.       Или же, наоборот, по лицу взволнованного Генри. Тиен кожей чувствует его дрожь в теле. Ей так хочется расплакаться и прижаться к нему всем телом, утащить его в спальню и толкнуть на кровать, чтобы проваляться вот так в обнимку несколько минут, часов — потеряться во времени рядом с ним. Ей столько всего хочется в этот паршивый вечер. И зачем только Донхэ уговорил её прийти сюда, где никто не ждал их. Кроме Генри, конечно же.       С Лау можно молчать, чувствуя истинный тёплый комфорт тишины; смеяться о чём-то глупом, в особенности — с его попыток показаться забавным и интересным; самое главное — говорить по душам. Генри такой чувствительный и ранимый, и ей кажется, что во всём виновата его нежная кожа, несмотря на упругие мышцы.       Гладить его руки, плечи и спину — одно эстетическое удовольствие. Да и не только эстетика. Это полнейшее наслаждение, помещённое в одном человеке. Его кожа гладкая, нежная, бархатная, словно атлас, словно самый дорогой шёлк. Мышцы крепкие, твёрдые — ей нравится шуточно бить по его спине и животу кулаками, а он специально для этого напрягает своё тело. Потому что ему нравится смотреть на её лицо, которое корчится от боли, но тишину разрезает громкий, по-детски искренний смех, который он обожает до коликов в сердце.       Думать о Лау в прошедшем времени не выходит у Тиен никаким образом. Прошло три года с их, казалось бы на тот момент, спокойного расставания, а она любит. Молчит об этом и скрывает правду даже от семьи, от лучших подруг, от старого друга — Донхэ. Она хранит это чувство внутри не столько, как что-то необходимое её сердцу, а как какой-то плед, что она легко может забыть в багажнике машины.       Этот плед мягкий и тёплый, но никогда Ли ещё не пригодился. Ей просто нравится знать, что он лежит там всегда и неизменно. Его никто не украдёт и не заберёт, потому что он дешёвый, старый, с мелкими дырками и торчащими нитками у распоротых краёв. Но ценность в том, что Тиен любит его. Так и чувства к Генри — изношенные, бесполезные, любимые.       Генри может быть ранимым и молчаливым, а может долго говорить о том, что чувствует. Раньше, когда они только познакомились в университете, это было одиночество, которое сидело в нём долгие годы. Он не прогонял его, не пытался решить как-то эту проблему, пока она остро не встала у него в горле — ему было даже не с кем подружиться. Полнейшее одиночество и нежеланная изоляция от общества, с которыми справляться он научился только с появлением Ли. Ему нужно было заново учиться дружелюбию и активности, ведь Тиен была неуловимой первокурсницей, что вечно создавала проблемы, а решать их приходилось Лау — любимецу ректора. Искать её в бесконечных лабиринтах университета, следить за ней средь нескончаемых полок с книгами в центральной библиотеке, бегать за ней на университетских вечеринках и платить за неё в кафе, ведь только так она соглашалась уделить ему время и отказать друзьям в прогулке по кампусу; страх довериться кому-либо ещё после предательства первой любви, ведь именно с разбитым сердцем он поступил в университет. Сломленным он ступил на новую ступень своей жизни, и был занят только учёбой.       Лау казалось, что ему некогда исправлять свои душевные раны, и только на последнем курсе задумался об этом, когда на горизонте замелькала жизнь с ещё большей ответственностью.       Но Генри, несмотря на внешнюю показушность, что завуалирована в глупость, доброту и наивность, — стал мужчиной после окончания университета, после того, как съехался с Тиен в маленькую арендованную квартиру в центре города. Настоящий, надёжный и умный, за чью спину можно спрятаться в самом любом случае. Будь то таракан в ванной, обидчик на улице или пристающий извращенец в баре.       Но чаще всего Генри был мужчиной рядом с ней, чтобы защищать её саму от себя самой. У Ли часто случались приступы одиночества и печали, ощущения ненужности и тоски, несмотря на характер. В такие моменты она пряталась в комнате и прикрывалась тем, что занималась хобби. Гуляла на улице и врала, что была с подругами.       Лау быстро раскусил её, ведь когда-то в зеркале видел такой же безнадёжный взгляд.       Он знает, как учиться справляться с этим чувством, как принимать его и жить, не размышляя о бесполозности жизни. А Ли такого не умела никогда. Вокруг неё всегда было множество ярких интересных личностей, которые увлекали её и топили в своей беззаботности. Один только Генри приземлял её и останавливал, когда она мчалась без тормозов.       Генри стал мужчиной. Её. А сейчас ей некому сказать о том, что она боится остаться одной в тёмной комнате ночью, настолько она привыкла к присутствию кого-либо.       Он смеётся над ней, когда Ли спотыкается и падает, но протягивает руку и поднимает, отряхивая ей ноги и одежду, сам становясь на колени; он смеётся, когда она кладёт мало соли и во время пробы блюда перед подачей корчит лицо в виноватой гримасе и улыбается, — в итоге он заканчивает готовку сам; он угрюмо молчит, когда приходит после работы уставший до чертиков и обнимает её, уже уснувшую и видящую седьмой сон.       Генри нравится, что вместо вопросов о том, где он был до такого позднего часа, она просто слегка приоткрывает глаза, поворачивается к нему, обнимает и сонно перебирает его волосы. А Лау словно ласковый кот, крепко прижимающийся к ней телом, обвивающий свои руки вокруг её талии, тыкающийся носом куда-то ей в плечо.       Он засыпает быстро и легко, ведь мысли, когда она аккуратно трогает его волосы, испаряются. Это такие привычные движения, абсолютно естественные и доработанные до совершенства. Каждая мелочь важна в тот момент: тикающие часы в гостиной, которые в гробовой тишине слышно слишком хорошо; её полусонное сопение ему в макушку и мягкие пальцы на голове; его отвратительная усталость; его ноющая боль в теле. Всё превращается в единую целостную картину.       И сейчас она её разрушит, отправляя Генри в прошлое. Туда, где ему и место.       — Потому что он мне не больше, чем просто знакомый. Когда это бывшие любовники оставались кем-то важным в жизни друг друга спустя три года? — ей кажется, что этот тихий вздох принадлежит именно Генри.       Вздох теряется в какафонии звуков, которая резко возникла из-за оживившихся друзей и знакомых. Они начинают кричать и громко смеяться, шутить над Лау и показывать большой палец Ли, мол как одобрение её словам.       «— Потому что я люблю тебя и желаю только счастья».       Отпустить Генри — правильно, а плакать из-за этого — нет. На подобных вечеринках всегда есть свободные одиночные комнаты, и именно в одной из них, с самой маленькой и тесной кроваткой даже для одного, она и осталась ночевать.       Ехать до города семьдесят километров, ведь это курортные домики, да и такси здесь нигде не выловить. На своей машине она уехать уже не сможет — выпила с дуру целый литр виски за весь вечер, а теперь сидит на полу и думает, что, видимо, совсем спилась за последние несколько лет, раз даже такое количество алкоголя не берёт так, как хотелось бы. А хотелось бы отключиться нахрен на несколько суток и отоспаться за все бессонные ночи.       Она плачет некрасиво, но тихо, стараясь быть как можно осторожнее. И впервые из-за Генри. Стены-то тонкие, и слышно всё чудесно. У кого-то и вправду весёлая и крайне шумная ночка выдаётся.       Генри нельзя больше любить, ей просто хочется сохранить это ушедшее время внутри себя, чтобы возвращаться к ним в такие холодные, одинокие ночи. Пришло время выбросить плед и купить себе новый.       Для этого бывшие и нужны — ворошить прошлое будучи пьяным в стельку. Для этого бывшие и нужны — для разбитых сердец, для разбитых надежд, для разбитых душ. Бывшие — злосчастное напоминание людям о том, что у них есть чувства, которые могут сломать и уничтожить.       Лау для того и бывший — чтобы любить его и воображать, что он принадлежит ей. Генри, честно говоря, настоящий мужчина, скрывающий свою ранимость за маской глупости, свой ум за маской юмора, своё сердце за маской неверия в искреннюю любовь. Мужчина, и больше не её.       От этого больно рвёт в клочья душу.       Ей нравилось курить по нему воспоминаниями. Затягиваясь, вспоминать его крупные черты лица, но вместе с ним так гармонично смотрящиеся на лице. Выдыхая последний клубок дыма, вспоминать его тихий голос, который, наверное, в тысячный раз повторял одно и то же: «Если и куришь, то не выходи на балкон. Кури рядом со мной, спи рядом, ешь рядом. Живи рядом со мной, и будь рядом сердцем».       Генри любит запах табака в доме, ведь только это и есть более ощутимо и видимо. Так он раньше знал, что ты рядом. Это лучше, чем память. Однажды она сотрётся из кадров его жизни, и только сигаретный дым будет напоминаем ему о том, что когда-то он любил так сильно и так глубоко, что расставание слишком больно поразило его сердце.       У его воспоминаний запах горького табака и привкус китайских специй. Не помни он её лицо, вспомнит свои чувства. Потому что она курит его и по нему всю жизнь.       Иногда у людей от других людей ничего не остаётся. Ничего видимого, пахнущего, осязаемого, важного — одни только резкие кадры, как в чёрно-белом кино.

* * *

      — Ты обещала прийти на мою свадьбу, а сейчас отказываешься. Почему я должен мириться с этим? — ей показалось на мгновение, что у Генри в глазах стоят слёзы.       Они горят белым огнём, призывая девушку собрать их пальцами и успокоить его. Она поднимает голову и смотрит на него вновь, проникновенно и глубоко, пытаясь донести до него правду её слов.       — Потому что ты любишь меня, — тихо шепчет она и улыбается так, будто не теряет его. Она знает, что уже навсегда.       Их расставание было неправильным с самой первой секунды. Им нужно было разругаться: ей нужно было закатить скандал, а ему нельзя было молчать. Они должны были разрушить между собой всё, что только можно было. Она считает, что он должен был стать ей никем. Она должна была забыть его как страшный сон. Потому что он любит, а она не может отказаться от старых чувств.       Они должны были убить эту любовь.       — Уходи, Генри. И никогда больше не вспоминай обо мне.