Безнадёжный больной

      Юго медленно опустился на колени около стены укрытия и посмотрел вверх на белые цветы, нарисованные детскими красками. Чёрная, белая, коричневая, жёлтая, зелёная баночки, кружка с грязной водой и несколькими кисточками стояли около его ног, а руки мелко тряслись, пока из вен пробивались маленькие зелёные ростки. Из груди вырвался хриплый кашель, и парень повалился на деревянный пол. Опять лёгкие колют шипы роз, горло оцарапано битым стеклом, рот забит тополиным пухом — а на самом деле это те цветы, которые зовут ласковым девичьим именем, эти блядские цветочки называются…       «Это лилии», — юноша с тогда еще угольно-черными волосами нашел в книге по ботанике изображение большого бутона с шестью лепестками жёлтого цвета со светло-коричневыми пятнышками. Несколько часов в библиотеке втайне от семьи не прошли даром.       Юго положил заботливо сохранённый бутон на книгу рядом с картинкой и убедился, что отличаются они только по цвету и размеру: если взять настоящую лилию в руки, она закроет своими лепестками обе ладони, а трёх белых цветков Юго едва хватит, чтобы скрыть одну.       Парень был рад, что цветы появились уже после побега. Если бы «мама» заметила их, Юго бы отправили, как и тех двоих несчастных, у кого болезнь не проходила в течение нескольких дней. Парень спрашивал у «матери» об этих цветах, но она рассказывала, что это заболевание начинается только если быть крайне неосторожным, а Юго оно вообще не грозит. Он вспомнил об этих словах с горькой усмешкой, когда начал кашлять цветами через два дня после побега. Похоже, решение сбежать было «крайне неосторожным». На самом деле, зачем тревожить «скот» знанием о существовании неизлечимой болезни? Незачем.       Белые лилии стали ещё одной причиной бессонных ночей. Завернувшись в одеяло, Юго смотрел на имена на стене. Майк, Гильда, Эрика, Лукас, Энни, Николас, Мария, Диана. Парень подчеркнул последнее имя красным восковым мелком. Это же очевидно, что избранная — Диана. Юго был влюблён в неё все шестнадцать лет счастливой жизни в неведении, девушка держалась его в первую очередь после побега — иных вариантов нет и быть не может, насколько всё понятно и легко.       В этом Юго был убеждён вплоть до того дня, когда остался один. Большую часть времени он думал о Лукасе, именно его образ чаще винил его в ночных кошмарах, именно с ним они вдвоём сторожили место ночлега первую половину ночи. Да, с Дианой было проще и удобней, но Лукаса он любил по-настоящему. Только вот, какая незадача, они оба были мертвы. Диана погибла на руках Юго, а Лукас убедил убегать со всех ног с проклятых охотничьих угодий.       И он бежал, как трус. Шанса победить не было, потому что стоять на ногах из всей группы мог только один никчёмный шестнадцатилетка. После этих огромных жертв у Юго не было иного выбора кроме как выжить. Он был обязан, потому что чувство вины всё росло, а голоса в голове повторяли: «Беги! Выживи! Мы в тебя верим! Прощай!» В изоляции от общества, с цветами в лёгких и шизофренией в голове умирать было нельзя. Ужасный хор менял свои очертания, превращаясь в: «Это ты во всём виноват! Мы не хотим тебя видеть! Ненавижу! Ты ничтожество!» Юго старался не верить, убеждал себя, что это всё только в его голове, но с каждым приступом, доводы голосов казались всё правдивее.       А когда уже тридцатилетнему мужчине с видной сединой стало хуже и он уже попрощался с привычным состоянием выживания, пришла новая группа детей. Тогда первостепенной задачей стало выпроводить их, и ханахаки немного отступил. Юго кашлял цветами в своей комнате и умирал в гордом одиночестве, стараясь не показывать свою слабость этим наивным детям, ещё верящим в спасение и Уильяма Минерву.       Дети шантажом заставили его вернуться на пруд. Изменилось его отношение к детям, и когда Юго нёс рыжеволосую на себе, он увидел Лукаса. Мир в один момент перевернулся, и дыхание перехватило впервые за тринадцать лет не из-за лепестков.       — Ты жив… Слава богам!       — Это мои слова, придурок!       Пришлось разомкнуть объятия, потому что были дела гораздо важнее, но нерациональное чувство, будто Юго снова теряет Лукаса, нещадно сдавило грудь. Был один очень важный разговор, тысяча невысказанных слов, но это пришлось отложить на неделю.       Эти семь дней, пять из которых были вынужденным бездействием, казалось, были дольше тринадцати лет. Лукас жив, а по пути могло случиться всё, что угодно. Юго есть, о чём волноваться. Непривычные эмоции накрыли как цунами, и мужчина места себе не находил.       Вернулась группа друга ночью. Стук в дверь раздался неожиданно.       — Юго, ты здесь? — послышался голос в коридоре.       Мужчина открыл дверь и, как только друг зашёл, обнял Лукаса ещё раз, только на этот раз крепче и дольше. Нервы были натянуты как струны, и Юго в самый неподходящий момент закашлялся. Он согнулся вдвое, а изо рта предательски выпал лепесток. Мужчина не знал, с чего начинать и чем заканчивать, поэтому сказал правду сразу: — Не знаю, какого чёрта, но я болен любовью к тебе, — Юго выпрямился и признался, глядя в глаза. — Скажем так, тебе решать, что со мной будет. — Всё с тобой будет хорошо, — ответил Лукас задумчиво. — Глупо, но я любил тебя больше, чем друга, но боялся признаться, ещё когда нам было по шестнадцать лет. Думал, что ты посчитаешь меня идиотом.       Мужчины замолчали на пару секунд и просто смотрели друг на друга, как будто впервые увидели. Это почти так и было, на самом деле.       — Чаю? Печенья того не осталось, но мы научились печь другое, — предложил Юго с улыбкой. Слёзы счастья катились по щекам, чего он абсолютно не стеснялся.       — С чаем или без нам придётся наговориться за все эти тринадцать лет, — Лукас ободряюще похлопал друга по плечу, хотя сам выглядел шокированным.       После этого они спустились на кухню, стараясь никого не разбудить. Шаги ночью слишком громкие — громче может быть только закипающая вода в чайнике, — время слишком быстрое, коридоры тёмные и длинные, напротив каждой двери хочется остановиться, вспомнить, показать, что изменилось — рассказать, что эти дети совсем как они когда-то. Речи запутанные и длинные, смех тихий, слов много, времени мало, а поцелуи под утро обретают целительную силу для, казалось бы, безнадёжного больного.