Пощупа(льца)й меня

Арсений еще раз сверяется с картой, горящей бледным контуром на экране телефона. Он просчитал всё до мелочей: база крошечная, людей немного, и даже это немного выучено и выдрочено. У черного входа стоит Макар, прозвище придумано до облучения. Кроме звериной силы, у него нет никаких сверхспособностей, для его нейтрализации хватит ледяного куба — полого, конечно. У него наверняка есть винтовка, но если лед сделать достаточно плотным (а Арсений об этом позаботится), она проблемой не станет. Изнутри, на проходной, дежурит Кузня (от фамилии Кузнецова, как же тупо). Ее феромоны могли бы вызвать опасения, но, как Арсений выяснил заранее, на него они не действуют. Благодаря изменению химического состава его крови, реакция рецепторов тоже изменилась — и чары девушки ему нестрашны. К тому же она слишком глупа, чтобы распознать в нем врага. Если поднимет голову от Инстаграма — уже неожиданность. Очкарик (на самом деле Отец, но Арсений не может называть его так даже в мыслях), который по всем расчетам должен быть в кабинете у нужной лаборатории, куда умнее, слишком умный — но вместе с заоблачным интеллектом ему досталось обычное человеческое тело. Клетка из ледяных шпилей остановит его и, если повезет, не доведет до обморожения. Арсений не хочет никого убивать или калечить — он никогда не хотел. Те, первые жертвы, это случайность. После радиационного толчка не всем достались безобидные силы вроде невидимости или ускоренного роста волос. Некоторым не повезло: очнувшись в развалинах, кто-то начал плеваться ядом, кто-то — выкручивать кости силой мысли. А у Арсения появился холод. Холод — это не только снежки, каток и сугробы. Холод — это застывшая кристаллами кровь в жилах людей, их замороженные мышцы, трескающиеся от неосторожного движения. Это отмирающие от мороза глаза, смотрящие на тебя уже пустым взглядом, и слюна, которая сковывает рот говорившего, как кляп. Когда произошел толчок, Арсений был в офисе — в огромном здании корпорации, в пятидесяти этажах стекла и бетона. Оно рухнуло, как карточный домик, гармошкой сложилось. Арсения спасло лишь то, что его мгновенно модифицированное тело образовало оболочку из крепкого, непробиваемого льда. Тогда он подумал, что это благословение, но, когда он насмерть заморозил вытащивших его спасателей, понял, что это проклятье. Оно поразило еще многих жертв — случайных. Несчастных страдальцев, умерших и раненых в его попытках обуздать силы, которые бесконтрольными вспышками пробивались из Арсения, словно целеустремленные одуванчики через свежеуложенный асфальт. Понадобилось три года, прежде чем он смог достичь баланса со своим новым «Я». Три года, полных бегства от полиции, скитаний по заброшкам, попыток найти хоть какое-то пристанище. Три года бесконечных надежд излечиться. Арсений вздыхает и закрывает карту — пострадать о своей нелегкой судьбе можно и потом, после дела. Он расстегивает пуховик, выпутывается из него, неловко ерзая на сиденье машины. Без него он в момент окоченеет (фигурально выражаясь, потому что окоченеть он не может: он сам воплощение льда), но иначе Кузня на проходной задумается, с хуя ли курьер пришел в пуховике летом. Ночью прохладно, конечно, но явно не минус двадцать. Он оставляет в машине пуховик, надевает кепку с эмблемой курьерской фирмы, берет небольшую коробку. В ней только пенопластовые шарики, но об этом ведь никто не знает. Проверяет в кармане ключ-карту от лаборатории, в которой находится криокамера. Остается надеяться, что Сергей сделал верный дубликат, иначе не видать Арсению нано-азота. Сообщник, кстати, тоже может быть в здании, но с ним они договорились заранее: если сталкиваются, Арсений окружает его слабым морозным вихрем. При огненной натуре Сергея это не принесет ему никакого вреда, но на камерах охраны будет выглядеть эффектно. Впрочем, это крайний случай, план Б, потому что встретиться они не должны. От места его импровизированной парковки до базы пешком пять минут через пролесок, и Арсений оказывается у ворот точно вовремя. Всё тело пробирает дрожь — не от страха. От холода. Он мерзнет всё время, каждая минута его жизни наполнена холодом, будто он вечность плавает в бассейне с колотым льдом. Температура его кожи — от минус десяти до нуля по Цельсию. Под кожей — ниже. Арсений жмет кнопку связи на воротах — раздается режущее уши пиликанье, после чего звучит приторно-сладкий голос Кузни: — Добрый день, вы к кому? — Курьер к Дмитрию Позову. Датчик двери мигает зеленым, и Арсений спокойно проходит на территорию. Макар издали буравит его взглядом, винтовка угрожающе смотрит в его сторону. — Здравствуйте, я курьер к Дмитрию Позову, — говорит Арсений, приближаясь к нему, заранее зная, что его это не обманет. Макар большой, бородатый, с добрым лицом — похож на плюшевого мишку. По сути он мишкой и является, но отнюдь не плюшевым. Он активно кивает и выпячивает губу, залезая в карман, вытаскивает сканер последней модели. Обмануть сканер невозможно, в нем — полная база преступников, подозреваемых, а также тех, кто по какой-то причине не угодил системе. Или человеку из системы. Он считывает внешность до квадратного миллиметра, от его компьютерного взора-детектора не помогут ни накладные усы, ни линзы, ни пара кубиков гиалуроновой кислоты в скулы. Полное изменение внешности поможет, но у Арсения на такое нет ни денег, ни желания. Красноватый луч сканирует его лицо две с половиной секунды. Арсений концентрируется и делает выпад рукой, заключая Макара в ледяной куб — тот строится за секунду, вырастает из асфальта, словно прозрачная фигура Снегурочки на новогодней площади. Изнутри Макар что-то говорит (бесшумно, куб полностью поглощает звуки, щелей и отверстий в нем нет) и стреляет из винтовки — Арсений инстинктивно отступает, но пули застревают в плотной поверхности. Мишка наваливается на стену плечом, снова и снова, но даже с учетом его нечеловеческой силы это бесполезно. Арсений надеется, что ему хватит мозгов поэкономнее расходовать кислород. *** В помещении базы еще холоднее, чем на улице — Арсений ежится, подбитая мехом толстовка для него всё равно что купальные плавки суровой сибирской зимой. Он ежится опять, когда оказывается под люминесцентными лампами проходной, в которых красивое лицо Кузни кажется мертвенно-зеленым, а большие карие глаза отсвечивают тупостью больше обычного. Или нет — Арсений точно не знает, он видел ее лишь на фото и видео. — Здравствуйте, я курьер к Дмитрию Позову, — и выразительно машет коробкой перед лицом девушки. — Да-да, — говорит она, поднимая голову (на экране компьютера Арсений видит открытую Косынку). Улыбается нежно, в воздухе ощущается аромат лилий. — Можно ваш паспорт? Арсений вытаскивает из кармана фальшивый паспорт, не отрывая взгляда от девушки, делает чуть глуповатое лицо — будто бы влюбленное. Последний раз он влюблялся, кажется, в прошлой жизни, так что его актерские способности под большим вопросом. В отличие от суперспособностей. Кузня выпускает больше феромонов, запах лилий стоит удушающий. Она перепечатывает его данные в базу гостей и возвращает паспорт — Арсений почти пускает слюну, переигрывая, но девушка не замечает подвоха. — Добро пожаловать в КриоЛаб, Семен. Вам нужно в сто первый кабинет. — Спасибо, — натужно улыбаясь, отвечает Арсений, но продолжает стоять на месте: он ведь будто бы под чарами. У Сергея очень тупое чувство юмора: Семен — это даже для него чересчур толсто. Девушка косит взглядом на Косынку — судя по всему, ей остается пара ходов до выигрыша, до того, как карты задорно запрыгают по экрану. — Можете идти, — с теплотой в голосе, и Арсений наконец двигается с места. Ночью свет в коридорах приглушен, Арсений проходит в полумраке, шаги оставляют повисшее в воздухе глухое эхо. Здесь просторно и тихо, спокойно. Наверно, приятно, если выкрутить отопление на максимум. Нужная дверь — дальняя по коридору, Арсений на секунду задерживает пальцы на ручке в сомнении. Он бы никогда не назвал себя решительным человеком. Всё, что он делает, это не борьба с системой и не попытка геройствовать, как у некоторых долбоящеров. Для него это просто жажда вернуть себе обычную жизнь. Он дергает дверь на себя. Очкарик (он же Отец, почему именно так — непонятно. Вряд ли из-за семьи, он не многодетный, детишек всего двое) удивленно поворачивается к нему от большого микроскопа. — Здравствуйте, — говорит он медленно, почти — почти — незаметно опуская руку в карман халата. — Не надо, — Арсений качает головой и вытягивает руку вперед — Очкарик замирает. — Я не хочу покалечить вас или кого-то еще. — Этот вирус смертелен, — чуть щурясь, отвечает Очкарик (он без очков, кстати — они, очевидно, не нужны при работе с микроскопом). — Ты хорошо подумал? Сам можешь умереть, он нестабилен. — Какой вирус? — глупо переспрашивает Арсений и тут же ведет плечом. — Неважно, я не за ним. Мне нужны капсулы с нано-азотом, я заберу их и уйду, хорошо? — Капсулы с нано-азотом? — Очкарик, нет, Отец, поднимает брови и вынимает из кармана руку — пустую, в ней ничего не зажато. А в кармане наверняка скальпель, канцелярский нож или что-то другое колюще-режущее. — Тебе капсулы нужны? — с явным облегчением. Говорит так, словно эти капсулы легко в любом магазине купить! С другой стороны, они довольно безопасны. В чистом виде их можно разве что в лицо кому-то плеснуть, но и в этом случае человеку грозит максимум небольшое обморожение, если быстро среагировать. Еще их можно использовать для заряда криопушки, но это оружие слишком редкое и, ну, никто им не пользуется, если можно взять гораздо более доступный старый добрый огнемет. — Да, капсулы. Отец поднимает руки в покорном жесте. — Хорошо, забирай. Расскажешь, зачем? — А ты любишь поболтать? — Арсений хмыкает. Протянутая рука уже начинает затекать, так что делает пару движений кистью, разминает, параллельно создавая вокруг стула Отца ледяную клетку. — Это безопасно, охрана потом прикладом разобьет. Но сам не пытайся, можешь поцарапаться. — Просто интересно, зачем чуваку, который кастует лед, капсулы с нано-азотом… Для каких-то экспериментов? — рассуждает он вслух. Судя по всему, перспектива быть запертым на несколько часов не сильно его волнует. Когда клетка закончена, Арсений молча проходит к двери в конце кабинета — из-за холода за ее стеклом всё кажется белым туманом. Сделанная Сергеем карта не пригождается — карта Отца и так вставлена в разъем двери. — Осторожнее, там мой друг, — предупреждает тот, и Арсений закатывает глаза. Конечно, друг. Лежит там, наверно, на шезлонге, отдыхает при температуре минус тридцать. Грызет замороженный Лонг-Айленд. Ученые всё-таки странные типы. То ли Отец шутит, то ли называет другом какой-нибудь набор клеток в пробирке, тусующийся в морозилке. Арсений проходит внутрь лаборатории, холода он не чувствует — тот привычная его часть. В длинной комнате нет ничего, кроме пронумерованных, стоящих рядами ящиков из металла-незамерзайки. Где же пятьдесят восьмой? Времени мало: камеры в этой комнате зациклены всего на десять минут, так что Арсений быстрым шагом проходит туда-обратно, все цифры спутаны, идут не по порядку. Он находит пятьдесят седьмой и пятьдесят девятый ящики, но в абсолютно разных местах. — Дим, это ты? — слышит он настороженный голос за спиной и вздрагивает, резко оборачивается. В глубине комнаты и правда силуэт человека, но с ним что-то не так. Арсений не понимает что. — Поз? Если этот человек чилился здесь больше минуты, значит, холод вряд ли нанесет ему серьезный урон. Кроме разве что заморозки сердца, но Арсений по-прежнему в ужасе от перспективы убить кого-то. Собственное сердце бьется быстрее, на пару секунд согревая тело, паника — приятное чувство. Но она проходит, когда Арсений видит вышедшего к нему молодого человека. Он не выглядит пугающим — он выглядит милым, если не считать толстых, шириной с его запястье, щупалец. Их несколько, они торчат из рукавов и ворота футболки, беспокойно качаются в разные стороны — растут, видимо, из спины. Розовато-телесные, очень похожие на осьминожьи, с такими же присосками. Одно обвивает шею хозяина на манер ожерелья, другие неожиданно начинают тянуться к Арсению, не дотягиваются — далеко. Их длина впечатляет — метр каждое, не меньше. — Ты кто? — растерянно спрашивает парень. Взглядом мечется по кепке курьера, толстовке, слишком плотным для лета штанам, потрепанным кроссовкам. Задерживается на секунду на руке, скорее всего на кольце, а потом возвращается к лицу. У него самого колец куча — на длинных, красивых пальцах, наверняка таких же гибких, как эти щупальца. «Тентакли», — с нервным смешком мысленно поправляет себя. — Я из курьерской службы. Пришел забрать кое-что, — как можно более беспечно говорит Арсений. — Мне нужен пятьдесят восьмой ящик, не подскажешь? Парень смотрит на него еще пару секунд, а потом кивает, улыбается неожиданно ярко — ярче морозно-белого потолка в этой комнате — и рукой показывает в угол. Все щупальца (Арсений насчитывает семь) повторяют его жест. — Вон там. А ты не боишься, я смотрю. Арсений живет в Люберцах, он и не такое видел. Это цветочки по сравнению с чуваком, у которого вся поверхность кожи в глазах. Или с чуваком, у которого вообще нет кожи. — Я просто не очень проявляю эмоции. Эд считает, что это эмоциональная холодность. Он шутник. Стараясь не терять бдительность, Арсений идет в угол, но затылком чувствует не потухшую улыбку парня. Кажется, тот искренне рад его видеть. — Тебе не холодно? — заботливо уточняет он. — Холодно! — Арсений очень натурально обнимает себя руками, потирает предплечья. — Но я хочу побыстрее с этим закончить и пойти отогреться в машину. Парень не врет — ящик оказывается в самом углу. Арсений спешно набирает сказанный Сергеем код замка — четыре единицы, мда — и открывает. Внутри три крошечные капсулы, больше напоминающие пробники духов. Он достает из кармана коробку, быстро впихивает капсулы между пенопластовых шариков, убирает обратно. Дело сделано. — Голыми руками? — с подозрением спрашивает парень, и Арсений вздыхает — так тупо облажаться. Он поворачивается к нему, улыбается чуть виновато — тот продолжает стоять на том же месте. — Ты не курьер, да? Арсений хочет протянуть руку, чтобы скастовать клетку, но ладони что-то касается. Что-то обжигающе горячее, настолько непривычное за последние три года, что он отдергивает руку и отскакивает в сторону, бедром вписываясь в соседний ящик. Ящики всего ряда с грохотом падают, как домино. На полу сворачивается клубком щупальце — отдельно от тела, длиннющее, похожее на змею или кусок кожи, набитый поролоном. И оно снова тянется к Арсению — медленно, чуть дрожа. Они не прикреплены к парню! — Не трогай! — громко говорит парень непонятно кому из них двоих, но щупальце не слушается — резким выпадом жарко цепляется за руку Арсения. От неожиданности этой рукой тот создает тонкий пласт льда, всё равно что лезвие, и щупальце перерезает пополам. Парень вскрикивает, сгибается пополам, потом и вовсе падает на колени — у него гримаса боли, ему чертовски хуево. Разрезанное на две части щупальце, брызгая кровью, бьет культями по полу, дергается. Арсений в ужасе порывается к двери, чуть не запнувшись в проходе о парня, чьи оставшиеся щупальца начинают ползти из-под футболки. Одно из них касается ноги Арсения, но не успевает ухватиться и отстает. Он вылетает обратно в кабинет, не замечая Отца, затем из кабинета в коридор, мимолетно жалеет, что не умеет летать, как Эд. Проносится мимо стойки на проходной, чуть не врезается в собственноручно сделанный куб на выходе. Из-за всплеска эмоций Арсений не чувствует холода, поэтому, когда он наконец-то оказывается в машине и спешно кутается в пуховик, ему почти тепло. *** Он добирается домой ближе к рассвету, и сумерки позволяют более-менее рассмотреть дорогу перед собой. Из-за разрухи фонарей тут мало, и фары — единственный источник освещения. Впрочем, в Люберцах и до толчка было ненамного лучше. Эпицентр выброса произошел практически здесь, так что первый год после катастрофы город был в руинах. Он и сейчас в руинах, но в последнее время его начинают потихоньку отстраивать и восстанавливать, появляются даже красивые новостройки на юге. Естественно, Арсений живет не в новом районе. Как и у всех беглых преступников, его дом — полуразрушенное говно на севере, которое сложно назвать комфортабельным, но оно хотя бы безопасно, и там их никто не трогает. Властям плевать на фриков и уродцев, пока они не создают проблем. Фундамент дома оказался крепким, так что во время толчка посыпались только верхние этажи, нижние не пострадали, местами даже стекла не треснули. В их квартире с Эдом, конечно, ремонт они всё равно сделали: заменили окна, обои, пол… Изнутри она не слишком отличается от стандартной хрущевки, главное — не смотреть в окна. Из них открывается великолепный вид прямо на свалку, куда тащат мусор со всей Москвы. Арсений вываливается из машины и, кутаясь в пуховик, идет домой. Открывает домофон ключом, поднимается на второй этаж по раскрошенной лестнице. На ручке входной двери болтается, зацепившись сухожилием, здоровенное глазное яблоко — смотрит прямо на него. — Привет, — зачем-то здоровается с ним Арсений и, пытаясь его не касаться, пальцами жмет на ручку, проходит в квартиру. — Я дома! — говорит он громко. — Я видел! — кричит Эд из глубины комнаты. Ну, еще бы он не видел, глаз-то его. Эд шутил как-то, что это их дверной глазок. Их однушка чертовски крошечная, и прихожая выглядит как помойка: всё заставлено коробками с хламом, в угол втиснут сноуборд Эда — он всё мечтает выбраться из страны куда-нибудь на горный курорт. После толчка выезд из России строго запрещен, Москва и область на карантине. Конечно, если ты не важная шишка, тогда можешь валить куда угодно, все двери открыты. Арсений укладывает пуховик на башню из коробок и аккуратно, стараясь ничего не задеть, проходит в комнату. Дома тепло, но недостаточно — впрочем, если включить второй обогреватель, Эд завоет. Он лежит на диване в трусах и майке, лупит в телевизор, параллельно растягивая пальцами паутину с локтя. Она тянется за ним черной нитью, затем снова врастает в кожу. На экране выпуск новостей: что-то про строительство нового торгового центра на Лубянке. Удивительно, что у кого-то есть деньги покупать вещи в этих торговых центрах. Арсений живет в другом мире, и ему сложно представить, как кто-то неспешно прогуливается между рядов с платьями в пайетках. Эд хмыкает и опять отпускает паутину, и та замирает чернильным рисунком на коже. Каждая его татуировка может материализоваться в реальный предмет, поэтому он забит под завязку. Он и до катастрофы был как матрешка расписная, а после так вообще живого места на теле не осталось — разве что лицо, и то местами. — Получилось? — хрипло спрашивает он, переводя на Арсения взгляд. Арсений молча вытаскивает из кармана коробку и кладет ее на журнальный столик, а потом падает на диван рядом с Эдом, прижимается к нему всем телом. Руку запускает под майку, устраивая ее на теплом животе, носом утыкается в сгиб шеи. Эд вздрагивает от холода, как и всегда, но терпит. Они не пара и не любовники, между ними ничего нет, кроме дружбы и больной привязанности, образовавшейся на почве общего несчастья. Просто тепло человеческого тела — единственное, что способно хотя бы ненадолго согреть Арсения, и Эд позволяет себя касаться из альтруистических побуждений. У Эда комплекс заботливой мамочки. Он, привыкший с детства заботиться о других, из-за катастрофы потерял мать и обоих братьев, и первое время после толчка только и делал, что всех выхаживал. Пожалуй, если бы жизнь не свела его с Арсением, он бы завел собаку. — Проблемы были? — Блядь, да, — Арсений приподнимается, опираясь на локоть. Он упирается взглядом в «not guilty» и кое-как сдерживается, чтобы не отлепить с кожи буквы. Они металлические на ощупь, прикольные. И правдивые, потому что Эд действительно самый невиновный человек в их мире, он даже крыс не травит. Ни одна тварь земная от него не пострадала. Ну, разве что морально. — Да? — Эд поворачивается к нему лицом, одну руку сует под толстовку Арсения, оглаживает бок. Арсений знает — это чертовски неприятно, всё равно что льда касаться, но ему самому от этого чуть теплее. — Хвостатый где-то поднасрал? — Не совсем. Оказалось, что в криолаборатории парень сидел. Вроде обычный парень, но у него из спины растут щупальца, как… Не знаю, как у осьминога. Кожаные такие… — Арсений морщится. — Мерзость та еще. Он кривит душой: щупальца вовсе не показались ему такими уж мерзкими. Эд фыркает, ему не очень понятны характеристики вроде «мерзость». Он расценивает вещи иначе и не делит их на красивое и некрасивое, приятное и неприятное. В его системе ценностей есть «надо» и «не надо», «правильно» и «неправильно». — Тентакли, что ли? — Тоже об этом подумал, — Арсений вспоминает, как одно из щупалец его коснулось — на ладони ощущается фантомное тепло. — А еще они очень горячие. Одно меня потрогало, но я испугался и разрубил его… — Теперь понятно, откуда кровь, — взглядом Эд мажет низ толстовки. И действительно, на ней бурые капли засохшей крови, а Арсений и не заметил. — Так что, вы подрались с этим парнем? — Нет. После того, как я разрубил эту штуку, он свалился на пол, как будто ему больно… — Еще бы, блядь, ты ему руку, считай, отрубил. — И снова нет. Они вроде как не присоединены к нему, но он их чувствует… Не знаю, что это такое, не было времени разбираться. Я был занят, вытаскивая свою жопу. — А я предлагал свою помощь, между прочим. Конечно, Эд предлагал — Эд всегда предлагает. Но Арсений не хочет впутывать его ни в какие противозаконные деятельности. Хватает и того, что тот живет с преступником. — У меня эти щупальца из головы не выходят, — вздыхает Арсений. — Если мне не показалось, и они правда такие горячие, я хочу узнать, что это. — Горячие как что? Как кипяток? — Нет, реально горячие. Кипяток по моим ощущениям как вода комнатной температуры, а эти тентакли были по-настоящему горячие… Нет, Эд, — устало говорит Арсений, проследив за выражением его лица, — не как огонь. За три года я не чувствовал ничего похожего. Вот бы узнать, что это за штуки… — Так найди этого парня. Он наверняка кто-то из сотрудников или знакомых, Хвостатый пробьет. — Да, я подумал об этом. А дальше что? Заявлюсь к нему домой и скажу привет? Представляю, куда он меня пошлет. — Ну, по ходу дела разберешься. В этом весь Эд: никогда не планирует и не просчитывает. Как ему моча в голову ударит — так он и делает. Арсений ему завидует. *** Всё утро Арсений отмокает в горячей ванне. Конечно, в их доме горячей воды нет как явления, но холодная есть, а бойлер они поставили при заезде. Кран работает, не переставая: Арсений то вынимает пробку, то вставляет обратно, чтобы поток воды был беспрерывный, насколько хватает объема бойлера. Обычному человеку такая вода покажется кипятком, но для Арсения она еле теплая — да и от температуры тела остывает быстро. Эд бесцеремонно открывает дверь и заходит в ванную (она же туалет по совместительству), расстегивает ширинку, стоя у унитаза. Он заспанный и недовольный, скорее всего не выспался. Оно и понятно: Арсений спит нервно, всю ночь пинается, а спят они на одном диване. — Там Хвостатый приперся, — бубнит Эд, справляя нужду. Арсений меланхолично наблюдает за струей. — Чуть не спалил мне одеяло. — Он ничего не сказал? — Сказал, что мы живем как педики, — Эд пожимает плечами и стряхивает капли, опускает стульчак. — Ничего нового. Арсений тянется к крану и выключает воду, затем опять откидывается на холодный кафель — вода покачивается. Ноги слишком длинные для крошечной ванны, и пятки упираются, так что бледные колени видны на поверхности. Эд нажимает на смыв, споласкивает руки в раковине и садится на бортик. — Я не доверяю Паше, — говорит он негромко. — И Хвостатому тоже. Именно Паша, он же Воля, должен исследовать нано-азот и найти противоядие для сверхспособностей Арсения. Нано-азот может принимать нейтральную форму воды и обратно. Кровь Арсения имеет похожий состав, остается найти недостающие компоненты, которые обратят эффект радиации. С другой стороны, нахуя это Паше — большой вопрос без ответа. Арсений сомневается, что дело в любви к науке, а денег тот не просит. Да у Арсения их и нет — его накопления с прошлой жизни подходят к концу. Он видел Пашу всего два раза, всё остальное время они общаются через Сергея. Иррационально Арсений Сергею доверяет: но не потому что тот заслуживает доверия, а потому что тот его пару раз трахал — Арсений сентиментальный. Для него это был не желанный, а вынужденный секс: мало кто согласен трахаться с ледышкой, а именно секс согревает лучше горячей воды, объятий и пуховиков. Сергей практически воплощение огня, и ему лед тела безразличен, так что это и стало решающим фактором их связи. Эд ласково проводит рукой по волосам Арсения — они уже начинают покрываться ледяной коркой. — Ты последнее время как говна нажрался. — Я просто устал, — Арсений прикрывает глаза. — Как будто гонюсь за чем-то, что-то ищу, а не получается найти. — Тогда харэ искать. Как говорится, лучше синица в руке, чем рука в синице, — и слегка шлепает его ладонью по щеке. Арсений улыбается и брызгает в него водой. — Не так эта пословица звучит! — Ладно, лучше синица в руке, чем журавль в небе. Так лучше? Может, он и прав. *** Сергей забирает капсулы с нано-азотом — а заодно и рассказывает об Антоне Шастуне. Он описывает его как «солнцем в жопу поцелованного мальчика», потому что Антон счастливчик. В момент толчка вся его семья была заграницей, а потому уцелела. Кроме щупалец, напоминающих тентакли из японского порно, радиация не нанесла ему особого вреда, и он продолжает жить обычной жизнью: учится в университете, подрабатывает в кафешке, снимает квартиру на пару с другом. В лаборатории вчера он был, потому что пишет для местной газеты о каком-то очень невероятно сильно важном проекте Очкарика, плюс, насколько знал Сергей, они еще и друзья. Естественно, Арсений уточняет, почему этот Антон так хорошо переносит холод, но в ответ слышит только: «А я ебу?» И адрес. Откуда Сергей его узнал и зачем (его никто не просил) — одному ему известно, но факт остается фактом, и в итоге Арсений стоит перед дверью с горящей золотом цифрой пятнадцать и смотрит на кожаную обшивку с клепками. Антон живет в хорошем доме: старом, но без трещин, поломок, наверняка с горячей водой и электричеством без перебоев. У его двери кнопка-звонок с наклейкой-сердечком, и Арсений — Купидон, который метит точно в сердце (пальцем, правда). За время, пока раздается трель, а потом и глухие шаги за дверью, Арсений успевает назвать себя идиотом десять раз и двадцать раз пожалеть, что вообще пришел. Он не знает зачем, он не репетировал свои слова Антону, он приперся с пустой башкой. Иронично, что Арсений — сам холод, вот только разум у него не холодный. Сегодня он действует исключительно по идеологии Эда. Наверно, это заразно и передается совместным бытом. Антон наконец открывает дверь: не спрашивает кто, не смотрит в глазок (паузы никакой), просто распахивает и шокированно лупит глаза. Они у него зеленого, очень теплого оттенка, напоминают о лете. Арсений скучает по лету, и сейчас на улице как раз оно, но внутри Арсения всегда зима. — Ты, — выдыхает Антон и замирает. Его «друзья» со спины начинают лезть через рукава и ворот футболки — они словно выглядывают любопытно, но не тянутся к Арсению, как в прошлый раз. Кажется, они немного дрожат, словно боятся. — Клянусь, я не причиню тебе вреда, — быстро говорит Арсений, скидывая пушистый капюшон пуховика. — Тогда я от неожиданности. — Капсулы спер тоже от неожиданности? — Антон дерзко вздергивает подбородок, совсем не боится. Щупальца тоже перестают дрожать — они медленно обвивают его руки, словно модные рукава какой-нибудь дизайнерской куртки. — Нет, то было запланировано, — он пытается сделать виноватый вид, но чувство вины не испытывает, так что вряд ли получается натурально. — Как твое… — упс, небольшая заминка. — В порядке, у них быстрая регенерация. У них, значит. Значит, это не часть его, как рука или нога, а некий обособленный организм, существующий с ним в симбиозе. — Тогда хорошо. Арсений стоит у двери как дурак и надеется, что Антон не вызовет полицию. Вообще-то полиции он нахуй не сдался — есть личности и поопаснее, но если представится случай — загребут. Одно время лицо Арсения даже в полицейских сводках мелькало, так что особо рыпаться не стоит. Он с трудом обошел все сканеры на улице, глупо будет попасться вот так. Одно глупое попадание — случайность, два глупых попадания означают, что Арсений действительно идиот. — Ничего хорошего. Вот отрежу тебе руку и посмотрю, как хорошо тебе будет, — Антон совсем по-детски выпячивает губу, и Арсений против воли улыбается. — Это не смешно! — Прости-прости, — он выставляет вперед ладони, мол, сорян-мусорян. Одно из щупалец Антона свешивается с руки хозяина и медленно подползает к нему. — Они ощущаются как часть тела? — Они и есть часть тела. У меня в спине ебаное дупло, где они живут. Ну-ка хватит, — шикает Антон на щупальце, и то замирает в сантиметре от ладони Арсения. — Я сказал нет. Но отростку всё равно, и он тыкается четко в центр ладони. В этот раз Арсений намеренно не убирает руку, следит, но всё равно выдыхает от неожиданности. Оно очень горячее, а еще по-настоящему живое — пульсирует, присоски шевелятся, слегка пощипывают кожу. — Прекращай, — говорит ему Антон и, обхватив рукой, тянет назад, но то не повинуется. Наоборот, оборачивается вокруг кисти Арсения, и тот впервые за последние два года чувствует жар. Он думает о том, можно ли спиздить эту штуку у Антона и ходить с ней везде, прикладывая к разным частям тела. А если удастся спиздить все семь штук, то и вовсе можно полностью обмотаться и жить счастливо. И Паша с его экспериментами не нужен. — Они такие горячие, — потрясенно выдает Арсений, не решаясь шевелить рукой. В это время второе щупальце тоже решается — тянется к его лицу. — Ты же типа ледяной человек? Они обожают всё холодное, поэтому такая реакция, — Антон шлепает нахальное щупальце — то, что у лица — и отступает в квартиру. — Заходи, раз уж всё равно пришел. Обвившийся вокруг кисти тентакль ползет дальше — забирается под рукав, оглаживая плечо и предплечье, согревая моментально. Это всё равно что живая грелка, и Арсений почти стонет от удовольствия — он мечтал об этом столько времени. Когда входная дверь за ними закрывается, Антон приглашающе машет рукой в сторону комнаты и проходит туда же. Арсений в шоке: как тот не боится поворачиваться к нему спиной после случая в лаборатории. Щупальце между ними остается скрепляющим канатом, но, когда его длины не хватает из-за расстояния, оно отцепляется от руки Антона и шлепается на пол. Нет, не метр, оно метра два как минимум. Бодро подтягивается к Арсению, забираясь по оголенной коже уже к лопаткам, груди. В итоге обвивается плотными кольцами вокруг живота. Арсений расстегивает пуховик — ему становится жарко. — Они не опасные, — громко уверяет Антон из комнаты. — Но это самое смелое и наглое, сейчас остальные подтянутся. И правда, пока Арсений разувается в прихожей, к нему по полу приползает второе щупальце. Наворачивает пару кругов около, а потом пытается забраться в штанину — но джинсы слишком узкие, и оно не пролезает. Тогда обвивается вокруг ноги поверх ткани и вроде как удовлетворяется этим. Они словно мышцы, как змеи, и это немного пугает — змея такой длины и ширины может с легкостью задушить человека, сдавить так, что все внутренности полопаются, будто воздушные шарики. Но Арсению слишком хорошо, слишком тепло и наконец-то комфортно. Даже если это последние минуты его жизни, он хотя бы согреется. Секунду подумав, он всё-таки снимает пуховик и, чуть хромая из-за обвившейся вокруг ноги грелки, идет в указанную Антоном комнату. Эта квартира такая уютная и так напоминает о старой жизни, когда все проблемы концентрировались вокруг ипотеки и отказа какого-нибудь парня из бара. Глядя на выстроившиеся в ряд рамки с фото (хотя на них не Антон, а какая-то девушка) на столике, Арсений испытывает острое чувство ностальгии по прошлому. Антон разваливается на диване, раскидывает в стороны длинные ноги. Раньше Арсению было не до оценки его внешности, но сейчас он смотрит на него и думает: ого. Ого — не в смысле Антон невероятно пиздат, и Арсений с него потек из всех щелей. Ого — это «как ты можешь быть таким, когда я разрубил пополам твое щупальце, и ты корчился на полу от боли». Живя в замкнутом мире, Арсений нечасто видит посторонних людей в расслабленной обстановке. Обычно с незнакомцами он чувствует себя настороженно, всегда готов к атаке, но не сейчас. Антон словно всем своим видом выражает спокойствие и добродушие, сука, почти улыбается. С ним чувствуешь себя, как будто возвращаешься домой после командировки. У Арсения было много командировок раньше, он еще помнит то ощущение. А этот парень явно пороху не нюхал, жизнь его не била по лицу, но это хорошо. Кто-то должен сохранять наивность, потому что иначе в мире будет лишь серость и жестокость. Возможно, Арсений всё же немного потек. Он усаживается в кресло чуть поодаль дивана — щупальце с ноги ползет выше, чтобы не быть придавленным бедром, и укладывается на груди. Как кошка, которая приходит в поисках ласки. Арсений неуверенно гладит горячую пульсирующую кожу. — Они разумны? Антон строит мордашку типа «да хуй его знает», пожимает плечами. — Ну, политику они с тобой точно не обсудят, — усмехается. Щупальце выползает из, очевидно, его спины — слегка отодвигает корпус от спинки дивана. Пролезает через рукав футболки на ногу, затем на пол, устремляется к Арсению. Оно замирает у его ног, словно стесняется, и Арсений протягивает к нему руку — то благодарно цепляется за нее, двигается вверх по предплечью. Это приятно, всё равно что чувствовать прикосновения живого человека, Арсений почти возбуждается. Последний раз секс у него был месяца два назад и, ну, недотрах слегка мучает его молодой (что бы там ни говорил Эд) организм. Арсений никогда не был особо тактильным, но если за три года трахаешься от силы раз десять, а обниматься можешь только невинно с лучшим другом, всяко-разно завоешь. — Ты их понимаешь? — щупальце, раньше мирно лежавшее на груди, активизируется и трет его щеку. Арсений кое-как сдерживается, чтобы не потереться в ответ. — На каком-то эмоциональном уровне — да, но смутно. Например, чего они все к тебе так рванули, я не догоняю. — Ты же сказал, что они любят холод. — Ну да. А ты кастуешь лед, — кивает Антон. — А я кастую лед, — Арсений вытягивает руку — тяжеловато, потому что на ней здоровенный кусок мышцы — и создает на журнальном столике фигурку в виде буквы А. — А — Антон? — А-Антон улыбается, глядя на фигурку. — Круто! — его восхищение неподдельное, такое детское. Он словно живого супергероя из фильмов видит, хоть сейчас таких супергероев на каждом вокзале спит по десять штук. Арсений думает, что А — это Арсений. «А еще А — это анал», — иронично выдает мозг. Щупальце на животе под футболкой тоже шевелится, кончиком задевает сосок, словно намеренно. А затем — стопроцентно намеренно — обхватывает его присоской, слегка тянет. Арсений вскрикивает и дергается, свободной рукой пытается отцепить от себя неожиданного кавалера, но тот держится крепко. По ощущениям присоска будто то посасывает, то сжимает, и это, блядь, приятно. — Эй, ты что творишь! — вскрикивает Антон, резко поднимается и делает к нему шаг, но щупальца — те оставшиеся четыре, что были в нем, на нем, — как единая система мгновенно опутывают его руки и ноги, прижимают обратно к дивану. Он дергается в путах, но бесполезно — сжимают его крепко, эти тентакли — чисто мышцы, с ними одному человеку не справиться. Антон хмурится, матерится, краснеет весь от злости, но толку ноль. Он надежно прикован к дивану. — Какого, нахуй, черта вы творите, — рявкает парень, всё еще не оставляя попыток освободиться. Арсений не оставляет попыток тоже — он остервенело дергает рукой, пытаясь оторвать от себя щупальце, но делает лишь хуже: присоска ласкает его активнее. А потом другое щупальце, на руке, неожиданно крепко схватывает оба запястья Арсения и вздергивает их наверх так легко, будто он неокрепший ребенок. — Что происходит? — шокированно спрашивает он, безуспешно пытаясь вытащить руку из захвата. Он не способен пошевелить даже пальцами, чтобы создать ледяную пику или лезвие. Вообще-то для этого ему руки не нужны, но он так привык концентрировать холод через пальцы, что иначе сейчас не сможет. Антон уже весь вспотевший, волосы прилипают ко лбу, лоб блестит от выступившей испарины. Устав, он обмякает на сиденье и смотрит на Арсения так виновато, словно и правда в чем-то виноват. — Я не знаю, — тяжело дыша, говорит он. — За три года такого ни разу не было, они всегда слушались. К своему ужасу Арсений понимает, что возбуждается — член в трусах пульсирует, наливается кровью. Эти штуки, наверно, испускают какие-то феромоны, иначе никак, это же ненормально. Просто феромоны. «Ты не реагируешь на феромоны», — ехидно отзывается внутренний голос. Словно чувствуя это, другое щупальце перестает гладить его по щеке и кончиком переходит к уху, проводит по контуру, прихватывает присоской мочку. Арсений рвано выдыхает и чувствует, как кожа становится влажной… Черт, это дерьмо вырабатывает что-то вроде смазки. Ему жарко, ему очень жарко и очень хорошо, и он распахнутыми глазами наблюдает за Антоном. Тот смотрит в ответ: дышит через рот, грудная клетка вздымается, взгляд испуганный, но с поволокой. Если он полноценно чувствует щупальца как часть себя, значит, он каждое прикосновение ощущает как собственное. Арсений на автомате облизывает губы — Антон механически повторяет его жест. Он чересчур сильно высовывает язык, задерживает его на губах — широкий, мокрый, и Арсений представляет его у своего уха вместо щупальца, стонет едва слышно. Влажный кончик ласкает ушную раковину. Тентакль на груди переходит к другому соску: жестче его цепляет, оттягивает, сжимает. Тоже выделяет смазку, мокро гладит грудь. Арсений выгибается, прикрывая глаза. Сцепленные руки затекают, но по всему телу разливается тепло — реальное, не эмоциональное, не метафизическое, не какое-то там духовное. — Я не понимаю, — говорит Антон, и на последнем слоге голос срывается. — Что происходит. — Они хотят отложить в меня личинки? — выходят сплошные стоны, как в порнухе, хотя хочется придать интонациям веселье. Это вроде шутка, а если подумать — не шутка. — Нет у них личинок… Надеюсь. У Арсения полноценный стояк, и он ерзает на кресле, пытаясь принять менее невыносимую позу. Взгляд падает на пах Антона — у него стоит так же, натягивает ткань домашних треников. — Это самая ебаная ситуация из всех возможных, — нервно и хрипло смеется парень, проследив за его взглядом. Арсений вымученно улыбается. Смазки на груди слишком много — белая футболка прилипает к телу, к щупальцу, и со стороны это наверняка выглядит жутко. Но Антон заворожен, словно не может оторваться, на его щеках яркий румянец, глаза блестят. Соски припухают, становятся слишком чувствительными — ласки почти болезненны, и эта хрень наконец успокаивается. Она медленно распускает кольца, ползет на бедра, оставляя влажный след на джинсе. — Они меня трахнут? — другой вопрос в голову не лезет, потому что тентакль настойчиво трет его член через одежду — Арсений против воли толкается бедрами навстречу. — Не знаю, но я… — Антон прочищает горло, дергает головой. — Но оно точно хочет. Немного страшно, но здесь не стоит вопрос «и хочется, и колется», потому что хочется куда больше. Арсений смотрит на Антона из-под опущенных ресниц: тот снова выкручивается в тисках щупалец, но уже не так активно. На его штанах появляется крохотное влажное пятно — смазка. — Ты чувствуешь, да? Антон не отвечает, только коротко вскрикивает и зажмуривается, когда кончик отростка заползает в ширинку Арсения и трет головку члена через тонкую ткань трусов. Щупальце у лица перестает «слюнявить» ухо и висок, мажет по щеке и губам, легко скользит в рот кончиком. Арсений выталкивает его языком и резко отворачивает голову. Тентакль тыкается ему в сжатые губы. Антон всхлипывает — всё такой же зажмурившийся, весь красный и вспотевший. Его член дергается под тканью треников. Арсений сглатывает и размыкает губы. Конец щупальца не толще члена, и ощущение привычное, хоть и забытое. Разве что присоски необычные, но не противные точно — и Арсений очерчивает их языком, пока щупальце настойчиво трахает его рот. Неглубоко и медленно, по-хозяйски распирая губы. На вкус оно сладко-солоноватое, похожее на мороженое с соленой карамелью. Какой же у Арсения больной недотрах, если ему в голову приходят такие приятные сравнения. Пломбир с соленой карамелью — любимый его вкус. Антон дышит так громко и часто, что Арсению кажется: тот вошел в один ритм с биением его сердца. По виску катится капля пота — впервые за три года он потеет. Щупальце на бедрах, очевидно, считает джинсы лишним предметом гардероба. Обоими концами оно цепляет за края ширинки и дергает с такой силой, что ткань трещит, рвется. Трусы постигает та же участь, и Арсений мычит от облегчения: член больше ничего не сковывает. Конец тентакля покидает рот, Арсений разминает челюсть — Антон разочарованно стонет. Пятно на его штанах расползлось: он сильно течет, но не может себе даже подрочить, потому что по-прежнему крепко связан. Нежно проведя напоследок по губам, тентакль мокро ползет ниже по спине, под футболкой. И в то же время Арсения дергает наверх, поднимает в воздух — сковывающее руки щупальце, очевидно, нашло опору (на потолке или на спинке кресла, черт его знает). Джинсы моментально сползают с бедер, и Арсений, насколько они позволяют, раздвигает ноги и упирается коленями в подлокотники кресла. Вверх его больше ничего не тянет, но руками пошевелить по-прежнему не удается — да он больше и не хочет. Тентакль, облюбовавший его член, оплетает оба бедра и раздвигает еще шире, ткань снова трещит. А потом оно ласково гладит по яйцам, по лобку. Арсений наблюдает, как на ярко-бордовой головке появляется капелька собственной смазки и поднимает взгляд — Антон жадно смотрит на это же. — Тебе хотя бы нравятся парни? — зачем-то спрашивает Арсений. — Обычно да. — А сейчас? — Арсений тяжело вздыхает, становится прохладнее, несмотря на то, что щупальце уже вовсю начинает ласкать его член: обхватывает его кольцами и дрочит, иногда присосками «облизывает» головку. — А сейчас мне нравишься ты, — просто говорит Антон и прикусывает губу. — Блядь, нахуя я это сказал. Прохлада проходит: всё тело опять наливается жаром, оно горит буквально, кровь будто кипит в жилах, совсем как при облучении радиацией. Когда Арсений почти готов кончить, щупальце внезапно отпускает член и ползет выше, вновь обвивает грудь, шею. А замершее на спине опять активизируется: оглаживает ягодицы, а потом с нажимом проводит по ложбинке, массирует вверх-вниз. Арсений мимолетно жалеет, что Антон этого видеть не может: он ведь к нему лицом. И не успевает додумать эту мысль, как все щупальца разом, в секунду напрягшись, разворачивают его на сто восемьдесят градусов. Он снова упирается коленями в подлокотник, локтями — в спинку кресла. Быть таким открытым — это болезненно стыдно, но до огня в груди кайфово. Раньше, в прошлой жизни, Арсений порой чувствовал себя шлюхой, но настолько грязным, настолько развратным он себя не чувствовал никогда. — Ты такой красивый, — слышит он сдавленный голос Антона и хочет ответить, но щупальце, обхватывающее его грудь, опять тянется ко рту. Арсений послушно сосет, плотно сжимая губы и втягивая щеки. Представляет, какой вид открывается Антону: как мокрый конец тентакля трет его дырку, толкается слабо, но не проникает. По бедру течет — влаги эти штуки выделяют чересчур много. Антон стонет на полную и между стонами бормочет что-то вроде «ты потрясающий», «я тебя так хочу», «я бы тебя оттрахал» — скорее всего не соображает, что именно говорит. Он такой юный и милый, что вряд ли кого-то трахал. Сексом занимался, возможно, наверняка даже «любовью», но трах в его жизни вряд ли случался. Арсений думает, что хочет быть у него первым, и едва не кончает от этой мысли — подается бедрами вперед, трется членом об обивку. Но в этот момент «заднее» щупальце приобнимает его за пояс, оттягивает от желанной спинки кресла. Арсений разочарованно мычит и пропускает до горла — горловой минет он не делал больше трех лет, однако навык с годами не теряется. Арсений Попов — полупрофессиональный минетчик, вот смех. По подбородку течет смешанная со слюной смазка, капает на футболку. Тентакль сзади, наконец, проникает внутрь самым кончиком: нежно, не прекращая гладить и массировать, истекать смазкой. Арсений сам нетерпеливо на него насаживается: он так устал трахать себя вскипяченным стеклянным дилдо, что от ощущения в себе чего-то горячего и живого почти кричит. Кричал бы — но рот занят. А вот Антон сбито кричит: у него громкий голос, срывающийся на хрип, и он как будто реально кого-то трахает, хотя доступно ему максимум трахнуть воздух. Но Арсений зажмуривается, представляет вместо щупальца сзади его член, вместо щупальца во рту — тоже его член, и как это возможно — черт его знает, но ему хорошо. Они ускоряются, толчки становятся жестче, резче, пошлые хлюпы слишком громкие, Арсений начинает задыхаться. Воздуха не хватает, он пытается дышать через нос глубже и чуть сознание не теряет от удовольствия и недостатка воздуха: перед глазами скачут темные пятна, в ушах шумит — или это кричит Антон. Оргазм похож на выстрел из дробовика — Арсения реально прошибает, а в следующую секунду он вяло оседает на кресле, утыкается лбом в спинку. Хватка на руках ослабевает, щупальце на руках мягко массирует затекшие запястья, «заднее» — нежно гладит изнутри, но уже без нажима. Его рот тоже свободен — тентакль касается кончиком его носа, а потом обессилено сползает с кресла на пол. Ноги дрожат, руки дрожат, всё тело липкое от пота, спермы и смазки, но ему так хорошо: тепло, и в голове ни одной мысли, блаженная пустота, никаких волнений. Он, кажется, часами лежит кучей в кресле без движения, пока не слышит взволнованное: — Эй, ты в порядке? Арсений поднимает тяжелую голову — Антон нависает над креслом, и лицо такое напуганное. На штанах мокрое пятно — кончил всё-таки, и на том спасибо. Он весь встрепанный, тоже потный, волосы торчат под какими-то немыслимыми углами. — Да, в порядке, — Арсений с трудом поворачивается на кресле — мышцы треморят как после хорошей тренировки. Щупальце наконец выходит из его задницы со звучным «чпок». — Это, — Антон отворачивается, моментально краснея, — может, надо вызвать скорую? Клянусь, я не знаю, как так вышло, и почему, и они раньше ничего никогда… — Надеюсь, я теперь не забеременел от тебя, — тихо смеется Арсений, осторожно убирая руки от последнего тентакля, и тот вяло тянется к Антону. Все они явно уставшие, уработались, бедняжки. — Да нет, — почему-то очень серьезно говорит Антон, хотя это всего лишь шутка. — Не должен. Я надеюсь… Я не готов стать отцом, и вообще хуй его знает, что это за хрень. — Расслабься, я шучу… Можно я схожу у тебя в душ? А если дашь, во что переодеться, то буду очень благодарен, — он смотрит на то, что осталось от его джинсов, и тяжело вздыхает. Это были его любимые джинсы. *** Арсений стоит под теплыми — не горячими — струями и блаженно пялится в узорчатую плитку. Чувствуется, как тепло после секса покидает его — словно толчками, пульсирует, но даже с учетом этого ему приятно. А еще приятно было наблюдать, как Антон, весь красный от стыда, мечется по квартире со словами «так, штаны» и «так, полотенце». И все эти «какую-то таблетку?», «сбегать в аптеку за Мирамистином?», «точно не надо скорую?». Очаровательный парень. Кажется, даже щупальца, в этот момент разложившиеся на диване, наблюдали за ним со смехом (если бы им было чем смотреть и чем смеяться). На теле нет никаких подозрительных следов: ни укусов, ни ожогов, ни порезов. С жопой тоже вроде всё в порядке: Арсений тщательно проверяет, но вроде армии личинок в нем нет. Впрочем, если он действительно станет домиком для новых деток, и те потом его разорвут, как в «Чужом», о случившемся он не жалеет. Он надевает выданные Антоном штаны (они слегка длинноваты, но не страшно), футболку (старая не подлежит носке) и выходит из ванны — и чуть нос к носу не сталкивается с самим хозяином одежды. — Э-э-э… — смущенно тянет Антон, на щеках по-прежнему румянец: и не скажешь, что этот же человек двадцать минут назад орал Арсению, что хочет его трахнуть, — хотел спросить, останешься ли ты или вызвать тебе такси… Или всё же скорую. Черт, прости, я вообще… Блядь, не знаю. В комнате щупальца апатично протирают кресло кучей салфеток, и это выглядит смешно: как будто тентаклей из японского порно уволили, и теперь им приходится работать уборщиками. На журнальном столике расплылась лужа с кусочком льда — всё, что осталось от буквы А. Арсений чувствует, что так же плывет. — Не надо скорую, со мной правда всё хорошо. Да и я всё равно на машине приехал, — он мягко улыбается и ловит слабую улыбку в ответ. — Не извиняйся, меня в жизни так хорошо не трахали. Он сам себе удивляется: не испытывает ни стыда, ни неловкости. Хотя, наверно, это нормально — после того, как тебя с сомнительным согласием трахнули тентакли на глазах у другого человека, какое уж тут смущение. — А тебя уже… ну… — Антон с преувеличенным интересом смотрит под ноги, Арсений пытается не заржать. — Мне почти тридцать лет. Да, Антон, меня уже трахали. — А меня нет, — брякает Антон и тут же закрывает лицо руками: — Блядь, ну зачем я это сказал… Забудь, пожалуйста. — Не переживай, у тебя всё впереди. — Дашь… ну, свой номер? Антон мог и не продолжать, просто остановиться на слове «дашь». Но, конечно, номер свой Арсений тоже дает, а потом быстро собирается и уходит, на прощание погладив одно из щупалец по горячей коже. *** — Меня трахнули тентаклями! — как-то чересчур радостно заявляет Арсений с порога кухни. Он определенно точно не должен быть таким счастливым, но даже с учетом отравления радиацией это самое яркое событие в его жизни. Эд замирает с ложкой у рта, а потом вздыхает, кидает ее обратно в тарелку с макаронами. Очень выразительно трет лицо руками и стонет. — Сука, ну почему я постоянно должен выслушивать такое дерьмо, — хрипит он. — Ты охуеешь, когда я расскажу, как это было, — Арсений в одно движение стаскивает пуховик, бросает его прямо на пол и усаживается на табуретку за стол. Не думав ни секунды, тянет к себе тарелку Эда — тот всё равно больше не будет есть, а Арсений после всего дико хочет жрать. — Я уже охуел, — Эд грустным взглядом провожает свою еду. И Арсений, параллельно жуя недосоленные макароны, в красках рассказывает другу обо всем, что произошло. Конечно, он опускает некоторые совсем уж откровенные моменты, но в целом его рассказ довольно точен и литературно прекрасен. С каждым предложением Эд всё более задумчиво глядит на стоящую на столе чашку, будто планирует разбить ее и вскрыться осколком. — В общем, думаю пригласить его на свидание, — восхищенно заканчивает Арсений. — Ты че, педик? — Эд, кажется, удивлен. Арсений удивлен не меньше. — Ты не знал? — Нет. — Я же почти при тебе спал с Сергеем. — Фу, не напоминай… Я думал, ты это от безнадеги. — Эм, от безнадеги, конечно, но это был не тот уровень отчаянья, чтобы, будучи натуралом, заниматься сексом с мужиком. Эд медленно моргает, будто хочет повернуться и посмотреть в камеру, как в «Офисе». — Но мы же спали с тобой в одной кровати, — настороженно произносит он. — В смысле, на одном диване. — Поверь, я никогда не думал о тебе в этом смысле. — Точно? — Точно. — Тогда ладно, — Эд пожимает плечами и тянется к миске с яблоками. Всё, тема исчерпана. Арсений любит его за эту совершенную непосредственность и умение не загоняться. Да и не только за это, Арсений в принципе его любит. Без Эда он бы скорее всего стал каким-нибудь суперзлодеем-маньяком, который оставляет на улице фигуры замороженных людей в знак протеста. — Так че, ты с этим Антоном собрался мутить? Тогда тащи его сюда, хочу убедиться, что он не еблан. Всё еще не верю, что он трахнул тебя не специально. И вообще, блядь, сходи завтра к врачу. — К местному-то? Какая прекрасная идея, давно не умирал от простого анализа крови. Там же полная антисанитария. И бабульки. *** На самом деле люберецкая больница не такая уж ужасная. Ну, она точно не хуже любой провинциальной больницы, но бабульки на самом деле наводят на Арсения ужас. Особенно после толчка: неизвестно, обычная ли это старушка, или в следующую секунду она высосет из тебя всю жизнь с помощью какой-нибудь суперсилы. Тем не менее Арсений идет в платное отделение, где сдает кровь и жопный мазок (медсестра называет это иначе, но зачем запоминать ненужные термины), затем покупает продукты домой, связывается с Сергеем («Пока не готово. Я напишу, когда будут новости») и проверяет телефон примерно триста двадцать семь раз. Антон не пишет. Вообще-то у Арсения есть его номер (спасибо Сергею), но писать ему первым он не решается: достаточно того, что он приперся к нему домой без приглашения и предупреждения. Он пытается работать, но статьи про то, как выбрать лук, не пишутся, дела не делаются, и Арсений мерзнет — тепло от вчерашнего секса окончательно отпускает к утру, и остается лишь привычная промозглость. Так что, бросив все неблагодарные занятия, он укутывается в три пледа и ложится спать. Спит некрепко, плавает где-то между сном и реальностью: слышит, как Эд возвращается домой после студии, чувствует его мимолетное прикосновение ко лбу в духе «потрогаю его, а то вдруг подох». Он шуршит пакетами из холодильника, пытается что-то готовить, ходит туда-сюда по квартире. А параллельно Арсению снится лето и красно-зеленое поле с маками, голубое небо, тепло. И он валяется в цветах, а рядом Антон плетет ему венок… Какой-то чересчур романтичный и совсем не наркоманский сон, но он резко заканчивается, когда Арсений слышит: — Какого, блядь, хуя?! Он открывает глаза и видит, как Эд хлопает себя по голому бедру — и прямо в руку выпадает пистолет, из татуировки мгновенно приобретая черты настоящего оружия. В этот же момент распахиваются крылья. Выглядящие мелкой татуировкой на плечах, в живую они размахом на три метра, в половину комнаты. Сбивают к чертовой матери стеллаж, сметают всё со стола, включая компьютер Арсения, и загораживают обзор. Правое крыло закрывает Арсения коконом, и он видит вокруг лишь перья. Эти перья только кажутся нежными пушистиками, на самом деле они как из прото-адамантия: прочные, непробиваемые. — Скруджи! — слышит восхищенный голос Антона. Арсений матерится и пытается отодвинуть от себя крыло. Он сто раз говорил не раскрывать их дома, но Эд так сильно боится потерять еще кого-то из близких, что ему явно поебать на сломанный ноутбук. — Ты шо за хер?! — орет Эд, скорее всего направляя на него пушку — не видно. Кое-как встав на диване, Арсений отпихивает от себя крыло и видит весь этот бардак: половина комнаты реально разрушена, а Эд стоит у дивана в трусах и майке с пистолетом в руке. Антон замер у двери, и вид у него одновременно счастливый до усрачки и в самом деле обосравшийся. — Убери пушку, это Антон, — сонно потирая глаза, говорит Арсений и пытается другой рукой сложить крыло. Эд мгновенно складывает их сам, и они остаются черным контуром на плечах. — Твой ебарь? — закатывает глаза и опускает руку с пистолетом. — А ты мог меня предупредить? Я, блядь, чуть не шмальнул ему в башку! — Вы что, пара? — Антон будто бы расстроен, но по-прежнему рад. Переводит взгляд с Арсения на Эда и обратно, и эмоции на его лице сменяются быстрее, чем кадры в фильме. — Ебу дал? — вздыхает Эд. — Арс, он туповат. Мне не нравится, меняй. — Эй! Я, вообще-то, здесь! — Это он так шутит, — Арсений тянется забрать оружие из рук Эда, но тот сам вставляет его обратно в бедро, а затем крутит пальцем у виска и идет на кухню. — Пойду сделаю чай, — бросает он напоследок. На Антоне огромная толстовка и, если парень не успел отрастить себе горб за последние сутки, тентакли начинают путешествие наружу из его спины. И правда — одно щупальце выползает через рукав, кучей шлепается на пол и устремляется к Арсению. — Давай не как в прошлый раз, — фыркает Арсений, присаживаясь перед ним на корточки. Он не против повторения вчерашней истории, но сейчас не время и не место. И не то чтобы он различал все щупальца Антона, но вроде это — то самое, что первым поперло к нему в прошлый раз. — Не разговаривай с ними, они всё равно не понимают, — нервно смеется Антон. — Ты же разговариваешь. — Так я трындеть люблю. А это Скруджи? И вы же не встречаетесь? — неуверенность в голосе вызывает почти умиление. Арсений дожидается, пока щупальце устроится на его плечах, и встает, надевает валяющиеся рядом с диваном штаны: всё-таки при гостях в трусах как-то не комильфо. Становится тепло, и не от штанов, ясное дело. — Мы не встречаемся, просто живем вместе как друзья. Только не говори, что слушаешь его треки. Эд — звезда местного разлива. Пишет рэп, записывает и сводит всё это дело на ближайшей студии, даже концерты дает в барах. Арсений не фанат его творчества, но ходит на них в качестве группы поддержки. А Антон, судя по всему, фанат. — Ва-а-ау, ты живешь со Скруджи, — восторженно тянет он. — Он самый крутой из рэперов новой школы. Ну, новой-новой школы, из тех, кто пишет про… Ну, про толчок. Тексты Эда сложно назвать глубокомысленными. В основном он пишет про тяжелую судьбу изгоев и о том, что его хотят все телки. Это не такая уж ложь, вернее совсем не ложь: по нему правда течет много девчонок, и время от времени Эд кого-то потрахивает, но ни с кем не сближается. Он плохо сходится с людьми, особенно с женщинами. — Как ты узнал, где я живу? — переходит Арсений к главному. Кивает Антону на свой чудом устоявший компьютерный стул, а сам садится на незаправленный диван. — И почему пришел? И как вошел? — А там дверь открыта, я подумал, что это типа «заходи кто хочет»… — виновато разводит руками Антон. Кидает взгляд на стул, но садиться явно не собирается. — Там же на ручке висит глаз. Он тебя не видел? — Какой глаз? — Антон смешно поднимает брови. Твою мать, снова глаз. — Эдик! — орет Арсений, повернувшись в сторону кухни. — Опять сперли глаз! — Какого хуя! — Эдик вылетает из кухни с ножом в руке и, так и не надев штаны, целеустремленно идет через комнату. Хлопает входная дверь. Антон наблюдает за всем этим в состоянии легкого шока. — Не обращай внимания, — Арсений качает головой. — Это у нас вечная проблема. Стоит Эду отвлечься, глаз постоянно кто-то пиздит, а мы его потом ищем по всем соседям. Чаще всего это оказывается у кого-то из его бывших… Эда, в смысле, не глаза. — А у вас весело. — И всё же ты не ответил на мои вопросы. — Ответил на один. — Антон, — строго говорит Арсений, и щупальце на его плечах неожиданно гладит кончиком по затылку — успокаивающе так, нежно. — Я решил, что раз ты ко мне пришел внезапно, то и я так могу, — он неловко улыбается. — А адрес твой спросил у Матвиенко… Мне Поз сказал, что вы общаетесь с ним. И не переживай, больше никто не знает. — Что? Он сказал Очкарику? Отцу в смысле... Зачем? — Поз сам догадался, а потом припер его к стенке… — Антон задумчиво чешет нос. — И, кстати, не ссы, Поз не скажет никому. Ему насрать, он просто любит быть самым умным. Несмотря на слова Антона, Арсений волнуется: всё-таки ограбить государственную лабораторию — нихуевое преступление. Он на секунду задумывается, нет ли у него каких-то рычагов давления на Очкарика, кроме как угрожать жизни его семье, но ничего не находит. — Нет, серьезно. Поз, или Очкарик, как ты его называешь, он не на стороне системы, — уверенно говорит Антон, и Арсений ему верит. *** — И зачем ты приехал? У тебя же был мой номер, позвонил бы, — улыбается Арсений, разливая чай по чашкам. На этой кухне с трудом помещаются два человека, а учитывая копошащиеся на полу щупальца (все крутятся вокруг Арсения, четыре — уже на нем, спасибо что не в нем), тут и вовсе мало места. — Я боялся, что ты посчитал меня извращенцем и не ответишь… — Антон неловко притягивает к себе чашку, чуть не разливая содержимое по столу. Разлил бы, но одно из щупалец моментально придерживает. — Вот и приехал, чтобы лично объяснить, что я нормальный. Теперь вижу, что в плане есть некоторые недочеты. Он поднимает взгляд и смотрит на Арсения смешливо. Сразу понятно: план его сработал как надо. Абсолютно тупой и нелогичный план, но вот же, Арсений, стоит перед этим парнем и чувствует, как крыша говорит «бай-бай» и уезжает в далекие края. — К тому же, — продолжает Антон, — я ни разу не был в Люберцах, а здесь ведь произошло… Ну, сам-знаешь-что. Арсений отставляет свою чашку — он чай всё равно не пьет, слишком холодный, лучше уж чистый кипяток прямиком из чайника — и полностью переключает внимание на щупальце у себя на коленях. Гладит как кошку, чешет кожу сразу над присосками. То мелко дрожит, будто бы мурчит. — Не здесь. Толчок произошел дальше, в подземной лаборатории в Томилино. Но там одни руины, ничего не осталось, и вся зона закрыта. Хотя издалека посмотреть можно, знаю одно место. Говорят, там до сих пор аномальная активность, но я в это не верю… Мне вся эта история с радиацией кажется бредом. — Почему? А что тогда, если не она? — Не знаю. Но, подумай сам, если бы это реально была радиация, мы бы все умерли. А тут… Ладно, — Арсений качает головой, — не будем об этом. А как ты вообще добрался? Кухонные часы показывают полночь. Раньше от Москвы до Люберец ездили электрички, но сейчас пути разрушены, и никто не спешит их восстанавливать. Автобусы ходят раз в час, но только до девяти вечера. Таксисты сюда ездить отказываются — не из-за радиоактивности (которой нет), а из-за дерьмового района. Не успеешь въехать, как с тебя на ходу снимут и шины, и колеса, и бензин сольют, а то и салон разденут. И тебя разденут, будешь идти в Москву пешком, сверкая трусами в цветочек. — А я на машине, меня соседка довезла. Она сама тут мечтала побывать, вот мы и решили, что это отличный повод. — Разве у тебя не сосед? — Арсений хмурится. — Ой, ну ты бы хоть так сильно не палился, что пробил меня! У меня был сосед, а потом он сошелся с подругой-соседкой Яны, так что у нас произошла рокировка. Он переехал к своей девушке, а Яна ко мне. Арсений вспоминает ту девушку с фото: вот, значит, кто это. — Ты же не хочешь сказать, что Яна сидит внизу в машине? — Ну да, она отказалась идти. Сказала, что сделает зарисовки, она типа художница, вот и… Арсений не слушает дальше — сразу скидывает щупальца с коленей и плеч и бежит к двери. Подумать только, оставить молодую девушку в машине одну ночью! Еще и в их районе! Он с трудом передвигается, учитывая развал в комнате, и замирает, когда видит в дверном проеме Яну. — Здравствуйте, — медленно произносит она, выразительно осматривая бардак в прихожей. Затем переводит взгляд на замершего Арсения, слегка улыбается. — А я подруга Антона. Можно с вами посижу, не помешаю? — Проходи, — Арсений облегченно вздыхает. — С тобой всё хорошо? Никто не приставал? — Нет, там просто скучно, — она нагибается, чтобы снять туфли, но в итоге качает головой и проходит так — и правильно делает. Очень красивая девушка, про таких говорят «миловидная». Вся какая-то тонкая, хрупкая, как изморозь на стекле (Арсению обычно только такие сравнения и приходят в голову). То, что толчок не обошел ее стороной, доказывает лишь периодическая рябь по лицу. Будто она проекция, которая время от времени сбоит. — О, Янка, — бодро говорит Антон, тоже выходя в прихожую. — Всё-таки решила зайти? Для троих людей тут слишком тесно, и Арсений пятится в комнату. Запинается об опрокинутый стеллаж и начинает падать. Антон протягивает руку, хватает его за плечо, но не удерживает, теряет равновесие — и они оба шлепаются на пол. Арсений, приложившийся головой о собственный ноутбук, стонет от боли, пытается подняться, но Антон придавливает его своей тушей к полу. Он очень горячий, всё тело согревает мгновенно, будто нырок в горячую воду. Щупальца, шурша хламом и обломками стеллажа, ползают вокруг них, одно кончиком тыкает Антона в щеку — словно проверяет, жив ли. — Прости, — кряхтит парень, пытаясь подняться, но лишь заезжает коленкой Арсению в бедро — больно и абсолютно несексуально. — Хотел как лучше, а получилось как всегда. Пытаясь хоть как-то спихнуть с себя Антона, Арсений цепляется рукой за его бок. Толстовка задралась, и он касается голой кожи — и она даже горячее щупалец, горячее, чем… Да щупальца и есть самое горячее, сравнить больше не с чем. — Мальчики, вы в порядке? — настороженно спрашивает Яна, цокая каблуками — пытается подойти к ним так, чтобы самой не запнуться о какое-нибудь дерьмо. — Да, Ян, — Антон с трудом приподнимается на руках, нависает над Арсением. А тот смотрит на него как дурак и почему-то обнимает за пояс, прижимая ладонь к горячей спине. Вот и спихнул, называется. Арсений точно не в порядке, потому что всё, что ему хочется в этой жизни, это обхватить Антона ногами и руками, как коала, и пролежать так ближайшую вечность. — Ты такой холодный, — выдыхает Антон (тоже горячо, между прочим, дыхание как у дракона, но без запаха трупов принцесс или кого там едят эти крылатики) ему в лицо. — Да, прости, — Арсений нехотя убирает руку, но Антон качает головой. — Нет-нет, это супер. Мне всё время жарко. Эта сцена как в чертовом романтическом фильме — они лежат друг на друге, смотрят в глаза, и всякая там зелень и голубизна (голубизны больше), и сердцебиение в унисон, и всё такое. Арсений почти выдает какую-то интимную дрянь вроде «В твоих глазах будто лето», но именно в этот момент входная дверь распахивается, громко ударившись о стену. — Я нашел глаз! — гордо орет Эд, наверняка потрясая этим самым глазом, потому что Яна начинает истошно визжать. *** Визжать Яна перестает, только когда все втроем ей объясняют, что этот татуированный чувак в трусах и с настоящим глазом в руке — не какой-нибудь обдолбанный маньяк, а так сложились обстоятельства. В воздухе повисает такая неловкость, что ее можно жрать ложкой. Особенно неловко Эду. Он с красными от стыда ушами вставляет глаз в предплечье и бежит надевать штаны. Яна, уже отошедшая от шока, наблюдает за ним с какой-то чисто девичьей нежностью: так женщины обычно смотрят на мужчин, которые творят хуйню, но при этом иррационально вызывают умиление. Арсений никогда этого не понимал (придурок и в Африке придурок, что с него умиляться), пока Антон, пытаясь поднять стеллаж, не роняет его себе на ногу. Щупальца оттаскивают своего хозяина от агрессивного предмета мебели и сами наводят порядок, Арсений стоит и думает: «Какой очаровательный дурачок». — А давайте пойдем в кино! — говорит этот дурила так, будто эта мысль гениальна и сам Илон Маск должен тотчас приехать сюда, чтобы пожать ему руку. — У нас тут один кинотеатр, «Октябрь», — Арсений пожимает плечами. — Хотя он сейчас и по ночам работает. — Вы его не слушайте, он хочет затащить вас на «Человека-паука», достал уже всех, — ворчит Яна, при этом умудряясь сохранить игривый тон. Почему, зачем, в чем смысл? С пониманием женщин у Арсения так себе, и пятилетней давности развод это лишь доказывает. — Ну пожалуйста! — канючит Антон, по-детски выпячивая губу. — Никто не хочет со мной идти! — Пошлите, — тихо хрипит Эд, посматривая на Яну. Арсений замечает, что он постоянно кидает на нее взгляд, когда та не видит. Спасибо, что хотя бы не кидает в нее несчастный глаз. — Пойдемте, — на автомате поправляет Арсений. — Ну, раз все согласны… — Антон по-своему воспринимает эту поправку и лезет в карман за телефоном. — Я бронирую билеты! Яна тяжело вздыхает, Арсений в точности повторяет ее вздох и идет одеваться. *** Несмотря на ночь, в зале народу битком: еще бы, премьера фильма, всем очень интересно, что же там устроил Человек-паук вдали от дома. Арсению неинтересно, он и первую часть не видел, поэтому куда интереснее ему наблюдать за Антоном. Тот ржет в голос, шумно хрустит чипсами, роняя крошки себе на колени, хлопает глазами и раз десять повторяет: — Мистерио такой крутой! Немного неприятно, потому что, во-первых, Арсений разгадывает сюжет примерно после пятой минуты фильма и знает, что Мистерио не заслуживает восхищения этого парня. А, во-вторых, Арсению банально завидно. Яна, сидящая с другой стороны от Антона, явно с трудом удерживается от соблазна заснуть. Рябь по ее лицу проходит всё чаще, и это любопытно, но Арсений не настолько беспардонный мудак, чтобы спрашивать напрямую. Эду, наоборот, беспардонства не занимать. Он сидит рядом с Арсением и постоянно выгибается, чтобы посмотреть на Яну. Вряд ли его интересуют ее суперспособности, скорее всего он просто очарован девушкой. — Прекрати ерзать, — шепчет ему Арсений. — Ты что, влюбился с первого взгляда? — Хуй знает, — отмахивается на него Эд, снова косясь на Яну. «Хуй знает», — в этом весь Эд. Он не только никогда не планирует, но никогда и не анализирует собственные чувства. Арсений его как-то в этом упрекнул и получил в ответ: «Я тебе шо, психолог? Это ты из себя строишь умного, а хули ты строишь, ты ж, блядь, не строитель, вот и отвали». После сцены в баре Антон сидит надутый и нахмуренный — не от грусти, а от несправедливости этой жизни, губы обиженно поджимает. Арсений не выдерживает и, несмотря на кучу людей вокруг, накрывает ладонью его горячую кисть. Этот жар — как наркотик, Арсений ощущает его всего второй раз в жизни, а уже подсаживается. По руке он волнами распространяется по всему телу, сосредотачиваясь в итоге где-то в груди. Это похоже не на пожар, но на тлеющий уголь. Арсений мимолетно думает о том, что вот на таких углях и надо жарить шашлыки. А еще о том, что надо бы поесть, он ведь весь день проспал и даже не обедал. — Это несправедливо, — шепчет Антон, не отрывая взгляда от экрана. — Подло. — Не переживай, добро победит, — обещает Арсений, крепче сжимая его руку. Не стоит рассказывать этому парню, что добро победит в фильме, а в жизни как была тотальная несправедливость, так и останется. Но, пока Арсений ощущает жар чужого тела, пока рядом с ним кто-то настолько искренний и простой, он готов с этим смириться. *** Арсений понимает, что влюбился, когда начинает думать тупыми метафорами вроде: «Антон — это огонь, который освещает моему сердцу путь холодной зимней ночью». Он так и заявляет Эду, с чего тот ржет минут десять — до соплей, у него даже чай из носа льется. Отсмеявшись, он шумно сморкается в салфетку и говорит: — Прошло всего две недели, ты ебнулся. «Да, но эти две недели были ярче, чем последние три года, будто на моем севере наступили белые ночи…» — И что, мы видимся каждый день. — Вы даже не трахались. И правда. Несмотря на ежедневные свидания, они застряли где-то на стадии неловкого пожимания рук. Тупая ситуация, когда Арсений знает, что Антон хочет, и Антон знает, что Арсений хочет, и оба они знают, что они знают, но никто так и не делает первый шаг. У них был идеальный момент для поцелуя. Тогда Арсений показывал Антону котлован в Томилино после аварии, и на землю ложились сумерки, и обстановка была такая интимная, и они стояли на отброшенной выбросом плите. Чувствовалось, как скоротечна жизнь и шанс упускать ни в коем случае нельзя, и Арсений взял Антона за руку и приблизился, почти поцеловал. Но именно в этот момент поскользнулся на каком-то камешке и полетел в ближайшую лужу. Антон долго ржал, обтирая его влажными салфетками. Еще один момент был, когда они смотрели «Титаник». Оказалось, что Антон ни разу не видел этот фильм, и на последней сцене (той самой, с дверью) сидел такой грустный, глаза на мокром месте. Арсений повернул его лицо к себе за подбородок, нежно посмотрел в глаза, Антон ему улыбнулся… И громко чихнул, оросив соплями. И теперь Арсений сидит на кухне и думает, что, видимо, ему суждено быть одиноко одиноким одиночкой. Он не хлюпик, конечно, но настроение его находится где-то на отметке «забиться в угол и уродливо рыдать». — У меня есть решение для твоей проблемы, братан, — вкрадчиво обещает Эд и лезет в ящик под раковиной. Там они хранят средства для чистки унитаза, так что наверняка тот хочет предложить ему наглотаться отравы, словить глюки и недостойно умереть. Но Эд ставит перед ним литровую бутылку водки. Хорошей, импортной, что сейчас редкость. — Та-да! — без особых торжественных ноток выдает он. — Вот и решение проблем. — Предлагаешь нажраться? — Предлагаю споить твоего Антона. Он же сегодня приедет? Я еду на свиданку с Яной, хата в твоем расположении. Всекаешь, сосулька? — Всекаю. Но я всё чаще думаю в последнее время, может, не стоит? Вдруг это судьба. — Какая судьба? Нет никакой судьбы, Арс. Кстати, мой следующий трек об этом, дам тебе послушать как сведу. — Я серьезно, Эд, — Арсений прикрывает глаза, чтобы не видеть водку: нажраться хочется очень сильно. — Я беглый преступник, у меня даже нет собственной кредитки, я пользуюсь твоей. Мне не светит нормальная работа и вообще нормальная жизнь. А у него скоро последний курс, всё впереди… Какое будущее его со мной ждет? — Так, блядь, — хмуро говорит Эд с такой интонацией, что невольно вспоминается мем с птичкой. — Он знает, что ты беглый преступник? — Знает. — Знает, что никакой серьезный дяденька не возьмет тебя к себе в офис? — Знает. — Знает, что ты пользуешься моей кредиткой, потому что не можешь пойти в банк и светить там своей рожей? — Знает, — в который раз уныло повторяет Арсений. — Так позволь ему самому решать! Арс, ты, блядь, не строй тут из себя великомученика. Антону твоему не пять лет, у него есть башка на плечах. Всё он прекрасно осознает, не делай выбор за него. Так только пидорасы делают, — пламенно заканчивает он и как-то тушуется: — Пидорасы не в смысле геи, а в смысле… — Я понял. — Ну вот. — Просто вдруг так будет лучше? Для него, я имею в виду. Он пострадает недельку, а потом найдет кого-то другого, кто… — Щас вломлю тебе промеж глаз. У меня и кастет на шее есть, достану и проверим его в деле, а то я не пользовался им ни разу. — Ладно, — вздыхает Арсений и переводит на него взгляд. — А у тебя как с Яной? Эд моментально расцветает, как одуванчик полевой: улыбается, глаза горят. Словом, класс млекопитающие, отряд приматы, вид — влюбленный обыкновенный. — Хочу на ней жениться, — вдохновленно произносит он, и Арсений от неожиданности замораживает водку на столе. Такое с ним случается крайне редко, и слава богу, что он не заморозил Эда. — Жениться? В смысле? — Отсоси у зомби-гризли. Арс, ну ты совсем тупой? ЗАГС, кольца, голуби… Голуби, кстати, уже есть, вы с Антохой приглашены, — ржет он. — Спасибо, конечно, но вы две недели знакомы, — у Арсения ощущение, что они махнулись местами. — А хули мне ждать, если это самая лучшая женщина на земле? Арсений хочет пуститься в разъяснения о том, что эта глупая затея, что всё может измениться, что надо подождать хотя бы годик, что женщин на земле почти четыре миллиарда, пусть часть из них и неполовозрелая. А потом думает: впрочем, похуй. Если Эд вбил себе что-то в голову, то выбить это способна разве что пуля в лоб, а стрелять в лучшего друга он не собирается. *** Антон опаздывает — Арсений начинает драматизировать. Обычно он не склонен к драматизации — не был склонен, пока в его жизни не появился хоть какой-то смысл. Антон — этот самый смысл, и смысл опаздывает. Арсений сидит на заправленном диване, кутается в плед и смотрит на нерастаявшую водку, еще немного — и он присядет не на диван, а на бутылку. Фигурально выражаясь, разумеется. Замок на двери щелкает, петли скрипят, кто-то очень шумно топчется в прихожей, и Арсений узнает своего парня по громкому пыхтению и шмыганью носом. Он нарочито медленно встает с дивана и идет встречать, пусть и хочется метнуться туда кабанчиком. Одетый в безразмерную толстовку, Антон стоит на одной ноге и пытается стянуть кроссовок. Кепка сползает ему на лоб, из носа течет сопля, и в этой сцене Арсений чувствует что-то родное и домашнее. Он выразительно опирается о косяк. — Кое-кто опаздывает. — Кое-кто живет в тридевятом царстве, в тридесятом государстве. Уж простите, но принца придется подождать, — смеется Антон, наконец стягивая кроссовок и рукавом вытирая нос. — Надеюсь, я не жаба, которую нужно поцеловать? — О нет, вообще-то, это из сказки о золотом петушке, — Антон подмигивает. Щупальца сразу же бодро вылезают из-под толстовки и ползут к Арсению, суют свои концы ему под нос. Он упускает момент, когда у него появляется привычка их целовать при встрече. Для него они становятся чем-то вроде домашних питомцев, он даже учится их различать и дает имена. Например, Эрик — самое наглое и смелое, всегда лезет первым и любит «сидеть» на плечах. Его присоски шире, чем у остальных, а еще у него есть тонкий шрам после случая в лаборатории. Франц самый темный и самый озабоченный: именно он чаще других пытается залезть в штаны или под футболку. Самый короткий — Леонард, он же самый спокойный. Обычно находится на Антоне или в нем (в самом непошлом смысле из возможных) и, кажется, немного недолюбливает Арсения. Генри, наоборот, любит его явно больше всех — часто гладит по ушам, волосам, губам и щекам, а также обожает разлечься на коленях и ждать, пока его почешут. Роберта он отличает по цвету — он розовее, а его присоски самые яркие. Плюс у него особое влечение к ногам, и обычно он опутывает лодыжки и лишает Арсения возможности ходить. Алекс фанатеет по рукам, особенно по пальцам. Он самый тонкий и может с легкостью проползать между ними. Благодаря ему у Арсения наконец перестают зябнуть руки. А еще есть Драко, названный в честь мерзкого блондина из «Гарри Поттера». Вся проблема в том, что Драко постоянно щипается присосками, из-за чего периодически получает шлепки. Конечно, Антон этого всего не знает, но он умиляется, когда видит любое взаимодействие своих щупалец и своего парня. И сейчас с нежностью наблюдает, как Арсений чмокает каждый «хвостик». — Эй, ты уже получал, дуй отсюда, — фыркает Арсений, когда Эрик хитрожопо (если бы у него была жопа, конечно) тыкается в его губы другим концом, нецелованным. — Тебе не мерзко? — Нет, они ведь часть тебя. — А меня ты не целуешь, — фыркает Антон, вдруг оказываясь как-то слишком близко. Арсений выразительно поднимает брови — и поднимается на носочки, обнимает парня за пояс, притягивает к себе. Тот смотрит удивленно, хлопает ресницами: — Это что, мы сейчас поцелуемся?.. Блядь, ну зачем я это сказал. Арсений не дает ему увильнуть — сразу целует, хоть и бьется лбом о козырек кепки. И только касается обветренных горячих губ, как чувствует болезненный щипок за руку. — Ай, блядь, Драко! — он тут же отстраняется и ладонью шлепает вредное щупальце по тому месту, где по всем признакам у него должна быть холка. Антон начинает ржать, у Арсения начинает гореть лицо — и, учитывая постоянный холод, это практически приятно. — Драко?! — заливается Антон, складываясь пополам. — А остальные Гарри, Рон и Гермиона? Ты им имена дал? Ой, не могу! Арсению не смешно, Арсений не смеется. Он ждет, пока Антон прохохочется — не дожидается, и спрашивает: — Ты не хочешь? Антон мгновенно перестает хихикать, выпрямляется, смотрит на Арсения виновато из-под кепки. — Хочу, — выдыхает он, решив не строить дурачка. — Очень. — Тогда в чем проблема? Если тебе неприятно меня касаться, мы можем… Что-то другое попробовать. — Нет, мне приятно, — Антон сглатывает и отводит взгляд, всё внимание — на грязные разводы на полу — принес на кроссовках, на улице дождь. — Я просто… Арсений цепляет его за руку и тянет к себе — тот повинуется, но все равно заинтересован полом. У него покраснели уши и почему-то кончик носа, и Арсений нежно чмокает его в родинку. — Это из-за щупалец? — Нет, это… Блин, короче, у меня никого не было. — В смысле? — тупо спрашивает Арсений. — Трусы свисли, — огрызается тот. — Я девственник. — Тебе же двадцать один… — И что? Это со мной произошло в восемнадцать, и до этого как-то не получилось. А после… Сам представь, кто согласится трахаться с тентаклями, кроме извращенцев. — И меня. — Ты тоже извращенец, — бубнит Антон, но улыбается, когда Арсений снова чмокает его в нос. — То есть у тебя совсем ничего не было? — Нет. — Минет? — Нет. — Петтинг? — Нет. — Как насчет… — Заткнись. Я водку принес, давай напьемся. Арсений косит взглядом в комнату, где на столе гордо возвышается бутылка водки, аки припорошенная снегом новогодняя елка на Красной площади. Что ж, у дураков мысли сходятся. *** Арсений уже подбуханный, хотя выпил от силы несколько стаканов «отвертки». Антон, наоборот, выглядит слишком трезвым, и лишь румянец на щеках выдает легкое опьянение. — А какое у тебя прозвище? — весело спрашивает он, усаживаясь на диване по-турецки, с трудом складывает длиннющие ноги. — Капитан Холод. Его придумал Эд, не знаю, почему капитан, я не служил, — Арсений пожимает плечами и активнее чешет Генри между присосок. Все щупальца разлеглись по дивану, как горячее пульсирующее покрывало. — Ты чего, это же из комиксов ДиСи. Кстати, в сериале его играет актер-гей… Не знаю, зачем тебе эта информация, просто в голову пришло. — А у тебя какое прозвище? — переводит Арсений тему, не желая говорить о привлекательных актерах — ему хватило и восхищения Антона в сторону Мистерио. — Я никакой информации об этом не нашел. — Ну… Я хотел Доктор Осьминог, потому что звучит круто, и я фанат Человека-паука, ну, ты знаешь… Но как-то вышло, что все стали называть меня Креветкой. Еле отмылся от этого. — Креветкой? — Арсений прыскает в стакан. — Даже не хочу спрашивать. — Да там тупая история… Подруга как-то сказала почистить креветки, а я не разобрался… Ну, короче, головы им поотрезал ножом. — Ты мой кумир. — Как приятно. Мы встречаемся целых две недели, но я всё еще не потерял способность тебя восхищать, — смеется Антон и салютует ему кружкой. Так уж вышло, что в этой квартире стакан всего один. Арсений мог бы выпучить глаза и спросить: «Мы встречаемся? Ты признаешь это?», но только глупо улыбается и притягивает Антона к себе для поцелуя. Касается сухих губ, колкого от щетины подбородка, оттопыренного уха, переносицы, шрама на брови. Антон во всех смыслах горячий, его кожа пылает под поцелуями, и Арсений точно не знает, что согревает его лучше: температура чужого тела или просто сам факт того, что его парень рядом. Он переходит на шею, плавно ведя языком, но Антон резко вздрагивает и отпихивает его рукой. — Ай, черт, я уронил… — говорит он, поднимая упавшую на колени кружку, ставит ее на журнальный столик. Ткань джинсов мгновенно пропитывается водкой с соком, и Антон тупо проводит по ней ладонями, лишний раз размазывая эту жижу. — Мне надо в душ. — Нет, не надо, — упрямо настаивает Арсений, перехватывая его руки. — Ребята, помогите мне, — обращается он к щупальцам, и те понимающе обхватывают запястья парня, разводят в стороны. — Эй, ты чего делаешь? — Антон поднимает брови и ерзает, пытаясь освободить руки — безуспешно, конечно. — Ты доверяешь мне? Арсений тянется к чужой ширинке, но останавливает руки в сантиметре от нее. Ждет отказа или согласия, и Антон, проследив за его движениями, нервно кивает. — Ты красивый, Антон, — зачем-то шепчет Арсений и расстегивает джинсы, стаскивает их вместе с трусами. Проводит пальцами по горячей и липкой коже худых бедер. — Только в презервативе, — брякает Антон, ерзая на диване — то ли толкаясь навстречу, то ли пытаясь уйти от прикосновений. — Ты красивый только в презервативе? — Арсений смеется, наклоняясь и выцеловывая внутреннюю сторону бедра — сладко и проспиртовано, губы липнут к коже. — Нет-нет, мы можем трахаться только в презервативе, я серьезно, я не хочу тебя заразить, — быстро говорит тот и дергает ногой. — Что? — Арсений поднимает голову, от волнения сердце падает куда-то в почки. — Ты чем-то болен? — Этим, — Антон кивает на щупальце, которое медленно ползет с дивана ему на грудь, сбивая футболку к шее, вроде Франц, — это же вирус. Щупальца не переносчики, но я… Прости, что не сказал раньше. Я не знаю, как он может на тебя повлиять. У него такой несчастный вид, что Арсений усмехается и целует его в коленку. — Антон, учитывая температуру моего тела, вирусы во мне не выживают. У меня даже простуды не бывает. — И всё же. У нас не будет секса, если… — он хмурится и сдвигает ноги, плотно прижимает колени друг к другу. — Хорошо, как скажешь. Одно твое слово, и я натяну презервативы на руки, на ноги, на голову, если хочешь. На жопу, боюсь, не налезет, но… Болтая, он мысленно приказывает Алексу и Роберту обхватить ноги Антона, и это неожиданно работает. Щупальца мягко обхватывают его под коленями и резко разводят их в стороны — парень вскрикивает от неожиданности. — Что? Как? — Антон выкручивается, но слишком пассивно для человека, который на самом деле хочет выбраться. — Это ты делаешь? — слегка прищуривается. — Я, — Арсений хитро улыбается. Щупальце на груди Антона начинает выделять смазку, влажно чпокает присосками, оставляя на коже бледно-красные круги. Добирается до соска, кончиком обхватывает его, слегка крутит. Антон выгибается, прикрывая глаза. — Они тебя слушаются? — Да, я еще в прошлый раз понял, что они меня понимают. Очевидно, между нами какая-то связь, — Арсений не успевает договорить, как чувствует под футболкой горячие прикосновения щупалец к спине, животу. Они заползают дальше, обвивают грудь, гладят по шее. — Я тоже так умею, — хмыкает Антон. — А мы могли бы снять неплохую порнуху. Антон лежит перед ним почти обнаженный: футболка задралась, поэтому видно, как щупальце обоими концами ласкает его соски. Как они припухают, краснеют, ярко выделяясь на бледной коже, блестят от смазки. Вязкая капля стекает вниз по его животу, и Арсений размазывает ее пальцем, гладит под ребрами. Член Антона дергается, стоит — и на вид кожа такая нежная, что Арсений кое-как сдерживается, чтобы не лизнуть ее. Рот наполняется слюной, и он нервно сглатывает. — Хочу тебе отсосать, — хрипло выдает Арсений. Как же тяжело сосредоточиться, когда щупальце оставляет засосы на шее, и когда перед глазами чужой член, и кожа под ладонями такая горячая, словно от нее вот-вот пойдет пар. — В презервативе, — выдыхает Антон. Держится, несмотря на то, что уже дрожит от возбуждения, дергает бедрами, пытаясь потереться членом о собственный живот — он и так практически его касается. — Вот упертый ты баран, — Арсений закатывает глаза и представляет, как щупальце обвивает член Антона — только ствол, так, чтобы была видна темная головка с выступающей смазкой. И щупальце на груди делает это: оставляет один сосок в покое и обхватывает концом член, оттягивая крайнюю плоть, чтобы оголить головку. Антон толкает бедрами, из щелки сочится смазка, медленно скатывается по коже. Арсений сглатывает снова, ловит губами кончик щупальца у лица, прихватывает одну из присосок. — Черт, — Антон стонет, — они тебя слушаются лучше. — Конечно, я ведь капитан, — усмехается Арсений и проводит языком между присосок — Антон хватает ртом воздух, выгибается. — Значит, ты и правда чувствуешь. В каком месте? — Везде, — он зажмуривается и вновь крутит запястьями, пытаясь освободить руки. — Сука ты, Арс. — Ага, — хмыкает тот и берет кончик щупальца в рот, нежно посасывает, обводит языком. Оно действительно на вкус похоже на пломбир с соленой карамелью. На лбу Антона испарина, челка вьется, прилипает нелепыми колечками — и Арсений протягивает руку, зачесывает влажные волосы назад, вытирает пот над губой. Антон распахивает глаза и мимолетно целует его в предплечье. Антон действительно в жопу солнцем поцелованный мальчик, он сам солнце — так же ослепляет, так же сжигает, Арсений горит под его взглядом. Одно из щупалец — Арсений не понимает, какое именно — нетерпеливо тыкается ему в пах, льет смазку на ширинку, гладит. И лишь тогда он понимает, что стояк у него уже болезненный. Расстегивает джинсы, трусов нет — все в стирке, а с электричеством последние сутки постоянные перебои, машинку лучше не запускать. Тентакль кольцом обнимает ствол, чуть сжимает у основания — не сильно, и Арсению нравится, он вообще любит пожестче. Другой конец щупальца гладит по яйцам Антона, затем скользит ниже, между ягодицами. Антон резко выдыхает: — Без этого. — Понял, — кивает Арсений, стаскивает с себя все щупальца и встает, спешно вытряхивается из джинсов, будто на скорость, будто в армии — хотя откуда ему знать, он же не служил. — Боже, так сердце стучит, — шепчет Антон, наблюдая за ним, смотрит из-под ресниц. Арсений ложится на него сверху, прижимаясь всем телом — прижимаясь губами к груди, чуть левее центра, где сердце. Стук под кожей бешеный. Ему хочется, чтобы Антон его обнял — и спустя секунду Антон и правда его обнимает, а щупальца стекают по его рукам, оплетая их обоих, прижимая друг к другу сильнее. Смазки много, Арсений скользит выше, целует шею, цепляет кожу зубами. — Пиздец, это такое извращенство на самом деле, — смеется Антон, но двигает бедрами, трется членом о его член, короткими ногтями царапает спину. Щупалец много, они по всему телу: горячо пульсируют, ласкают присосками, и уже невозможно различить, сколько их и где они. Чувствуя мокрое прикосновение к заднице, Арсений раздвигает ноги чуть шире. Стонет, когда тентакль скользит по ложбинке. Антон сам опускает ладонь ниже — сжимает ягодицу, пальцами проводит между, повторяя движение тентакля. Он массирует подушечками пальцев — с нажимом, с претензией на фингеринг, но вставить будто не решается, тормозит. Арсений фыркает ему в шею, носом ведет по линии челюсти. — Ждешь особого приглашения? — Ой, заткнись, — Антон пихает его коленом, но рукой так и не двигает. Поведя плечами, чтобы скинуть щупальца, Арсений перекидывает через него ногу, садится на живот. Чуть привстает, опираясь на колени — Антон неотрывно смотрит на его член, рот открыт как у дурака. Арсений смеется и хлопает его по подбородку. — Муха залетит. — Я тебе сейчас реально рот щупальцем заткну, — смеется Антон, и да: кончик тентакля оказывается в опасной (неопасной) близости от лица Арсения. Тот проводит по нему кольцом пальцев, словно по стволу, фактически дрочит — смазки столько, что она течет по руке, по предплечью к локтю. Антон закусывает губу, мычит, опять зажмуривается. — Смотри на меня, — выдыхает Арсений и берет щупальце в рот — пропускает до горла, рукой додрачивает почти по всей длине. И он смотрит, снова открывая рот — чтобы дышать, грудная клетка ходуном ходит. Гладит Арсения по бедрам, щипает влажную от пота кожу на тазовых косточках, но члена не касается — ни его, ни своего. Взгляд — глаза в глаза, и у Арсения не нервы, а надорванные электрические провода: молнии по всему телу прошибают. Так бывает, когда всё по-настоящему, когда всё хорошо и правильно, как еще не было ни с кем. У Арсения было много любовников: череда парней после развода, сменяющиеся лица, словно карнавальные маски — вроде все разные, а на самом деле одно и то же. Все это пустое: пустые движения, пустые взгляды, пустые слова — из полного лишь яйца спермы. С Сергеем было так же: жар физический, огонь тела, но душу по-прежнему сковывал холод. И только Антон растапливает это, только Антон касается, двигается и дышит по-настоящему, по-летнему — он не хочет бессмысленного траха, он хочет его. Арсений берет его руку за запястье, сует между ног — и Антон всё понимает, медленно скользит сразу двумя пальцами, стонет, будто это его так нежно массируют изнутри. — Так нормально? — спрашивает срывающимся шепотом. — Идеально, — отвечает Арсений, нагибаясь, целует в уголок рта. Дышать всё тяжелее, и сил остается, лишь чтобы двигать бедрами. Он думает, что этого мало — и чувствует, как вместе с пальцами в него ввинчивается кончик щупальца, распирает. — Твою мать. — Больно? — Антон замирает, но Арсений нетерпеливо насаживается на пальцы — и на тентакль, прикусывает губу, качает головой в каком-то отупении: он толком и не осознает, о чем его спросили. И не понимает, когда успевает достать презерватив и раскатать его по чужому члену, когда начинает даже не стонать, а скулить. Или это всё делает не он? Между ним и Антоном стирается грань, они перестают быть двумя разными людьми. Пот стекает по лицу, по спине, всё тело липкое от смазки, в воздухе до сих пор запах водки с соком. Антон обжигающе, кипяточно-горячий, и Арсений приходит в себя, когда пальцы и щупальце заменяются членом. Они замирают на несколько секунд, просто смотрят друг на друга, как будто видят впервые. Так и есть, такими — впервые. А потом Арсений нагибается, прижимаясь вплотную, встречая губами губы Антона: мокрые, соленые. Парень сжимает его бедра и толкается сам, а тот в ответ кусает его губы, язык, дышит через раз, потому что невозможно оторваться — да и не нужно. Антон почти не отвечает на поцелуи, а лишь непрерывно стонет, иногда срываясь то на крик, то на скулеж — и в эти моменты его ритм сбивается до разочаровывающего мычания, а потом снова выравнивается, и снова становится хорошо. А Арсений не может стонать, будто связки закоротило — ну да, сбой электрических проводов внутри, и от запертых внутри стонов еще горячее. Он скачет на Антоне, нагибается, елозит собственным членом по его животу. Щупальце — или несколько сразу — обвивается вокруг шеи, сдавливает едва ощутимо на общей волне чувств, Антон сжимает пальцами до боли — точно останутся следы, отпечатки как от ожогов. Он опять коротко вскрикивает — Арсений кончает. И заканчивается, как от разряда в двести двадцать вольт. Хочет поцеловать Антона в губы, но промахивается — тыкается куда-то над верхней губой и замирает, расслабляется. Щупальце расслабляется тоже, хотя продолжает горячо пульсировать на шее. — Ты всё? — удивляясь хрипам — он ведь не стонал, не кричал! — в собственном голосе, спрашивает Арсений. — Раньше тебя, — бормочет Антон. Он лежит с красными и распухшими от поцелуев губами, взгляд потерянный, и улыбка такая же потерянная, а под глазами — лучики-морщинки. — С первым разом. — У тебя одышка как у деда. — Спасибо. — Пожалуйста. Они лежат какое-то время, не меняя позы, и у Арсения затекает поясница. Но в объятиях Антона так хорошо и так тепло, что двигаться не хочется. И в душ не хочется, тем более что там всё равно нет света из-за перебоев. — Тебе не холодно? — Арсений действительно переживает, что он — кусок льда, по нелепой ошибке называющийся человеком. — Мне не бывает холодно, — несмотря на свой подъеб, Антон сам тяжело дышит. — Наоборот, с тобой хорошо, ты такой прохладный, — он протяжно зевает, даже не удосужившись прикрыть рот. — Ты же знаешь, как летний ветерок, а не как тот вампир из «Сумерек». Метафоры у него дурацкие, но подтверждают в который раз: они по-разному ощущают температуру друг друга. Потому что Антон не может быть по факту как горячая сковородка, когда кипяток напоминает еле теплую воду. И не может Антон ощущать его прохладным, когда все вокруг шарахаются от Арсения, как от глыбы льда. — Как думаешь, почему так? — Мы созданы друг для друга. Как Сид и Нэнси. Арсений приподнимается на локте и выразительно поднимает бровь. — Антон, Сид заколол Нэнси ножом. — Черт, прости, — он смеется, и Арсения, который продолжает лежать на нем, трясет буквально. — Обещаю, я не заколю тебя ножом. — Эй, а почему это я Нэнси? — возмущенно. Но Антон смотрит с такой нежностью, что Арсений в ту же секунду решает: он согласен быть и Нэнси, и Моникой, и Катей, и даже настольной лампой, если Антон этого захочет. — Думаешь, между нами останется всё по-прежнему, когда я стану нормальным? — уже серьезно, шутки в сторону. — Арс, ты и так нормальный. Арсений цокает, медленно отлипает — в прямом смысле, потому что прилип из-за подсохшей смазки — от парня, ложится рядом на диван, кое-как вмещаясь между Антоном и спинкой. Он давно рассказал ему про их с Пашей эксперимент, про то, что больше всего ему хочется перестать быть мутантом, но Антон будто не воспринимает это всерьез. — Совсем нормальным. — Будет даже лучше, — Антон улыбается игриво и касается его сзади, гладит по контуру колечко мышц, обводит пальцем припухшие края. — Еще не закрылось. — Я тебе не супермаркет. — Прости… А вообще, ну, как минимум ты перестанешь обжиматься со Скруджи… Серьезно, думаю об этом каждый раз, когда слушаю его треки. — Между нами ничего не было, — Арсений смеется, но натужно. — Но, знаешь, учитывая игнор Сергея последнюю неделю… Мне кажется, у Паши всё не слишком гладко идет. — А почему Сергей тебе помогает? Ты никогда не рассказывал. Еще бы: это мрачная история, Арсений не любит ее вспоминать. — Два года назад, когда я только-только научился контролировать свои силы, ко мне пришел Сергей… — медленно начинает он, укладывая голову Антону на плечо в немом поиске поддержки. Тот целует его в макушку. — Мы были знакомы по прошлой жизни, работали вместе одно время. После толчка мы ни разу не виделись, но я знал, что он тоже вне закона. Случайно спалил дом, в котором жил: дом был старый, нарушений по технике пожарной безопасности куча, разбрызгиватели не сработали. Одно мелкое возгорание — и всё вспыхнуло, погибло тридцать восемь человек. — Пиздец… — Да, пиздец. Тогда был полный хаос: мутанты в ужасе, обычные люди — в ужасе, правительство — в ужасе. Ты помнишь, наверно. — Я сразу уехал в Воронеж, подальше от эпицентра. Нельзя было, но в суматохе пропустили. Тогда еще не проверяли кровь и не регистрировали. — Везучий ты сукин сын, Антон, — усмехается Арсений. — В общем, в этом хаосе ко мне пришел Сергей и попросил об услуге. У его девушки был жуткий вирус из-за облучения, она умирала, а сделать никто ничего не мог. А если бы мог, не стал бы: больницы переполнены, половина врачей вышла из строя, кто мог — свалил из страны, остальные умерли или сами стали мутантами. — А чем ты мог помочь? — осторожно спрашивает, снова касается губами макушки. — У тебя были какие-то связи? — Он попросил ее заморозить. — Что? — будто ослышался. — Заморозить. Знаешь, некоторые верят в то, что человека можно заморозить, а потом вернуть к жизни. Как по мне, крионика — это полный бред, но я сделал как он просил. Антон молчит долго — Арсений почти чувствует, как он то открывает, то закрывает рот, не решаясь сказать. Но тот всё же говорит негромко: — Ты ее живой заморозил? — Она была под наркозом и в специальной камере. Но да, живой. Она всё равно умирала, Антон... Но ты правильно думаешь: фактически я ее убил. Арсений готов к тому, что Антон сейчас встанет, запихнет в себя свои щупальца и свалит, и он больше никогда его не увидит. И Антон правда отстраняется, садится на диване, оправляет мятую футболку. — Трэш, конечно, — продолжает неожиданно спокойно. — Но ты хотя бы дал ему надежду. И за это он свел тебя с этим Пашей? И помогал со всеми штуками для эксперимента? — Да. Но зачем это Паше — не знаю. Чувствую, что здесь какой-то наеб, а понять не могу. — Не загоняйся, Арс. Если что, я с тобой и буду греть тебя, — он наклоняется и звонко чмокает в плечо. — А пока… Как тут в твоем клоповнике помыться? — Пойдем, — Арсений с трудом поднимается с дивана, — фонариком тебе посвечу. Или хочешь романтично и при свечах? *** Арсений сидит на унитазе — на крышке — и просто пялится в исписанную дверцу кабинки. Как и во всех подвальных клубах, туалет тут засранный, и садиться вообще не лучшая идея, но ноги не держат. В ушах шум, в горле ком — и не от музыки и местной вони. Пол под ногами вибрирует — Эд на сцене разрывает темноту своим взрывом, у Арсения разрывается мозг, он дрожит от холода. — Эй, Арс? — негромко спрашивает Антон по ту сторону кабинки, стучит костяшками по хлипкому пластику. — Ты там? Хочется затихнуть, замереть, как в детстве, когда в дверь звонят, а родителей нет дома. Сделать вид, что тебя нет — авось поверят и уйдут. Но Арсений давно уже не ребенок, а взрослым нельзя запираться в туалетах — и запираться от проблем тоже нельзя. Он дотягивается и рваным движением двигает рычажок замка. Антон стоит дорогими кроссовками в лужице — скорее всего мочи, она тут повсюду — и смотрит на него так обеспокоенно, что становится стыдно. — Что с тобой? Ты даже толком не поздоровался со мной, — он садится на корточки перед унитазом (перед Арсением) и заглядывает в глаза. Такой красивый под неоново-красными лампами, ресницы отбрасывают мягкие тени. — Что тебе сказал Матвиенко? — Ничего, давай потом, — Арсений качает головой, но Антон хмурится, берет его за руки — согревает своим теплом. — Поехали домой? Там поговорим. Домой — это значит домой к Арсению и Эду. Последний месяц Антон появляется там так часто, что практически вписывается третьим жильцом. Только на ночь остается редко — спать негде. После встречи с Сергеем надо было сразу ехать домой, но Арсений подумал: «Черт, у Эда концерт, я должен». И поехал в бар, чтобы зависнуть в сортире, как последнее ссыкло. Что ж, он тут к месту. В туалет заходит быдловатого вида мужик, шатается — явно бухой, но не говорит ничего. Просто нетвердыми руками расстегивает ширинку и ссыт в писсуар, поглядывая на них. — Пойдем в зал, — вздыхает Арсений и поднимается со стульчака. — Там сейчас будет «Оттуда, где я», она моя любимая. Мужик одобрительно показывает большой палец. *** — И че, они делали это всё ради того, чтобы вернуть эту бабу к жизни? — Эд шумно отхлебывает пива — Балтика девятка, редкостная гадость с местного завода. Оно и раньше-то было не очень, а после ужесточения производства алкоголя стало и вовсе парашей. — И она подохла всё равно? Арсений сидит «маленькой ложкой» в объятиях Антона, согреваясь, щупальца обвивают поверх, но его всё равно морозит. После очередной дрожи Антон тащит к себе лежащий комком плед — как хорошо, что у него такие длинные руки. — Скруджи, — осуждающе ворчит он, — не говори так, это мерзко. — Не, ну а хули? — не успокаивается тот. — То есть они полтора года ебали Арсу мозг, типа сходи туда, принеси то, забери это, рискуй своей жопой, а в итоге всё ради какой-то девки, которая всё равно сдохла? — Естественно, они дерьмово поступили. Могли бы прийти и попросить помощи, Арс бы и так помог. Да? — Нет, — отрезает Арсений, не думая. Ему и хочется быть лучшей версией себя перед Антоном, но врать ему он не хочет. — Я бы не стал нарушать закон ради незнакомой мне девушки. — И правильно, — тут же находится Антон, укрывает их пледом, Эд фыркает. — Но всё равно грустно, что она умерла. — Да она умерла три тыщи лет назад, когда Арс ее заморозил. Хули тут играть в ученых и еще других людей запрягать? Пиздец. А я говорил, что они оба мутные, — рычит Эд, и Арсению хочется пнуть его за тупую я-же-говорил-привычку. Но сил на пинок нет, всё тело вялое и похоже на просроченный кусок сала. Почему Сережа именно сегодня решил рассказать всю эту историю — вопрос. Совесть замучила? Или Паша, который оказался родным братом этой Маши, надоумил. Арсений не знает и знать не хочет. Его развели как дурака — но хуево не из-за этого, а потому что его последняя надежда стать нормальным рассыпалась. — Мы что-нибудь придумаем, — уверенность в голосе Антона крепче железобетонного блока. — И ты снова станешь теплокровной зверюшкой. Но Арсению больше некуда идти: у него нет связей, нет денег, нет ничего, кроме старого ноутбука, пары комплектов одежды и неограниченного количества льда. И кроме Антона, конечно. И Эда. Что ж, может, не такой он и несчастный. — Ладно, ушастый, оставайся тут сегодня, — допив пиво, Эд сминает банку в гармошку. — Посплю на полу на кухне. Но шоб не трахались тут, а то я приду и дам пизды, поняли оба? Арсений вымученно — как может — улыбается, Антон складывает из щупалец что-то похожее на средний палец. Уже позже, ночью, они лежат на диване под двумя одеялами — Антон потеет и плотнее прижимается к Арсению со спины. Как и любой парень двадцати одного года, обычно он хочет трахаться примерно всегда, но сегодня не пытается даже пощупать за причинные места. — Ты сильно расстроен? — касается губами его затылка, когда говорит. Щекотно. Эд храпит на кухне так, что слышно в комнате, но это настолько привычный звук, что без него ночь Арсению покажется неполноценной. — Нет, — врет он. — Я в порядке. — Может, это и к лучшему? Иногда думаю: а вдруг я тебе нужен только в качестве грелки. Представляю, как ты становишься обычным человеком и бросаешь меня. Арсений прыскает и поворачивается к Антону лицом, чмокает в сухие губы. Диван от его движений натужно скрипит, словно вот-вот развалится. Эд на секунду затихает, но потом вновь начинает тарахтеть, как ломающийся на дороге трактор. — Угораздило же меня встречаться с малолеткой, — тихо смеется Арсений. — Антон, не неси чушь. — Зато ты улыбнулся. — Знаешь, а ведь я изначально к тебе за тем и шел. Узнать, что за штуки у тебя из спины вываливаются и почему они такие горячие. Ничего так и не узнал, но не жалею. — А я надеялся, что ты влюбился в меня с первого взгляда, — нарочито обиженно бубнит Антон и добавляет серьезнее: — Если бы я сам знал, Арс. Если бы мы все знали. — Ты сегодня такой серьезный. — А я не могу всегда смеяться и шутить, я же не клоун. Стараюсь им быть, но я не волшебник, я только учусь. — Зачем? — Потому что кто-то должен. Кто-то должен быть шутом, чтобы люди смотрели на него и думали: «Вот дурак». И они сами себе казались круче, серьезнее, умнее. Людям это нужно, в таком мире мы живем. — В каком? — хмыкает Арсений, прижимаясь к нему теснее, впихивая ледяную ступню ему между голеней. — В дерьмовом? — В дерьмовом. Люди живут в трущобах, голодают. Работы нет, школ почти нет, больниц половину позакрывали. Зато на каждом шагу телики, камеры и сканеры, типа мы продвинутое техническое государство. Ага, без интернета. — Есть у нас интернет, если ВиПиЭн умеешь пользоваться. Да и большинству не нужно ничего, кроме Контакта, а он и без прокси работает отлично. — Не поможет твой ВиПиЭн, если провайдер тебя шлет нахуй. — Звучит как речь из фильма Марвел. В следующем кадре ты должен ломануться к своему рюкзаку и достать супергеройский костюм. — Заткнись, это я тут шутник, — хихикает Антон. — А давай реально сколотим супергеройскую банду? Будем забирать у богатых, отдавать бедным. — Я в новостях видел, как такую расстреляли на прошлой неделе. Кроме непробиваемой девки, ее просто скрутили и затолкали в автозак. Думаю, нашли как добить потом. — Ладно, забираю свое предложение назад. Хотя было бы круто! Прикинь, достали бы пушки, пиф-паф, ты морозом хуяришь, я щупальцами всем кишки выжимаю. — А Эд будет заслонять нас крыльями, как щитом, ага. И в конце кто-нибудь обязательно красиво умрет, спасая других… — Ну, это будет Скруджи, мы не можем, у нас любовь. — У нас любовь? — Ну… — Антон улыбается, глаза в темноте игриво блестят. Даже не смущается, засранец. — Типа так должно быть по сюжету. Ну, либо убивают меня, но тогда ты точно беременный. Родишь монстрятину, будешь смотреть на нее всю жизнь и вспоминать мою трагическую смерть. — Так, мы больше не будем смотреть фильмы типа «Титаника». — Конечно, будем смотреть всю фильмографию Марвел. *** Идти к Очкарику Арсений соглашается в начале зимы. Антон уговаривает его всю осень, но Арсений откладывает день за днем, как поход к стоматологу. «Слишком далеко», «У меня все штаны в стирке», «Я опять съел горох и пержу весь день» — и другие великолепные отговорки. Но к зиме аргументы начинают подходить к концу, плюс от лаборатории Очкарика до квартиры Арсения в Москве четыре километра: три станции метро, двенадцать минут на машине. Окончательную точку в его метаниях ставит Эд: заходит на кухню в одних трусах, почесывая яйца, и говорит что-то вроде: «Ты, блядь, заебал отмазываться, жопу в ноги — и пошел». Учитывая, что в процессе подготовки к свадьбе Эд злой как собака и рвется отгрызть кому-нибудь ебало при любом удобном случае, Арсений только кивает. И заезжает за Антоном в университет. На дорогах легкая изморозь, а Арсений всё еще не поставил зимние шины, поэтому едет как черепаха и надеется, что не попадет под сканер. На прошлой неделе он уже попал под один и отдал менту пять тысяч за «договоримся по-хорошему». Можно было заморозить ему рот на часок, конечно, но Арсений — хороший мальчик. Антон выбегает на парковку в дурацкой куртке, похожей на мусорный мешок, и шапке с помпоном. Великовозрастный ребенок, которого мама забыла забрать из детского сада — и он так и ходит, нелепый и потерянный. — Привет, — выдыхает он с облачками пара, садясь в машину. Как всегда, хлопает дверью так, что стекла едва не трясутся. — Я такой охуенный, по-любому будет автомат по политологии. — Антон, если у тебя нет денег на куртку, то давай я тебе ее подарю, мне как раз гонорар пришел за последнюю статью, — Арсений осуждающего качает головой, Антон смотрит непонимающе. — Незачем ходить в пакете. — Очень смешно, — он закатывает глаза и смазанно чмокает его в щеку. — Офигенная куртка. Новая, между прочим! А ты пошел в жопу, тоже мне, стилист. Погнали, Поз нас ждет. Эрик — теперь Арсений узнает каждое щупальце безошибочно с первого взгляда — вылезает через просторный рукав и тянется к лицу, болтает концом где-то на уровне губ. — Нет, иначе сейчас все полезут, а я за рулем, — строго говорит Арсений (хотя прижаться хочется невыносимо — за ночь без Антона он совсем продрог), и щупальце сникает. Вообще-то из всех он любит Эрика больше всех, но вслух такое никогда не скажет. Хотя тот всё равно знает — и в постели больше других старается, кстати. — Как хорошо, что сейчас зима, зимой они не такие активные, — Антон с трудом запихивает щупальце обратно в рукав. — Люблю зиму. — А уж я-то как обожаю, — фыркает Арсений. — Любимое время года. — Сорян, постоянно забываю, что ты Снегурочка. — Такой внимательный. — Это я, — Антон улыбается во весь еблет. — Идеальный партнер. Арсений смеется, хотя думает, что Антон на самом деле прав. Несмотря на то, что тот ржет громче сирены и путается в своих же ногах, он заботится как может. Готовит (отвратительно), убирает (за собой, причем делая еще хуже, чем было), дарит подарки (абсолютно ненужные, но смешные) и трахает (тут нет никаких проблем). И этого более чем достаточно. *** — Эти чипсы — эксперимент, и я туда колонию бактерий заселил, — произносит Очкарик, поправляя очки. Весь такой серьезный, в белом халате — Арсений прячет улыбку и решает отныне называть его по имени. — Да?! — у Антона рот набит чипсами. Говорит, и куски сыпятся изо рта на дурацкий желтый свитер, делающий его похожим на утенка. — Нет, Шаст, это обычные чипсы. Но это мои чипсы, так что положи обратно. Антон растягивает лыбу, щеки топорщатся как у хомяка. А затем он пожимает плечами и продолжает утилизировать чужую еду, громко хрустит. — Я не обещаю, что что-то получится, — вздохнув, обращается Дима к Арсению. У него внимательный, колкий, будто две сотни шприцов, взгляд. — Это абсолютно не моя сфера. — Просто попробуй, — подбадривает Антон. — Ладно, с анализа крови начнем. Давай сюда правую руку. Арсений бережно перекладывает Леонарда с правой руки на левую. Леонард к нему начал привыкать совсем недавно и всё еще касается его с неохотой. — Палец или вена? — Вена, конечно. Как и любому нормальному человеку, Арсению уколы не нравятся, но он послушно подтягивает рукав толстовки, обнажая бледную кожу с росчерками голубоватых вен. Дима протирает проспиртованным диском место укола, затем приставляет иглу… И ничего не происходит. Игла всё равно что в мрамор тыкается. — Прости, — Арсений виновато улыбается. — Иногда такое случается не по моей воле, кожа кристаллизуется в лед. — И почему я всего лишь умный, — вздыхает Дима, предпринимая вторую попытку добраться иглой до вены, вновь безуспешную. Антон встает со своего стула, вытирает руки после чипсов о джинсы и подходит к Арсению, обнимает за плечи, чмокает в макушку. Это расслабляет, к тому же Леонард при его приближении начинает радостно пульсировать, делая своеобразный массаж. Игла протыкает кожу, и Дима наконец-то наполняет шприц. Пока доктор (а у него действительно докторская степень, о чем он упомянул несколько раз за встречу) возится с пробирками, центрифугой, микроскопами и какими-то блюдцами, Арсений наблюдает за Антоном. Тот заставляет щупальца складываться в простые фигуры: круг, квадрат, звезду. Букву А. — А — это Антон? — улыбаясь, уточняет Арсений. — А — это Арсений, — подмигивает Антон и добавляет: — А еще анал. Но это после. — Я бы хотел поддержать ваши пошлые шутки, но у нас тут уникальный случай, — медленно говорит Дима, не отрываясь от микроскопа. Фактически это не микроскоп, а какой-то похожий на него прибор, но Арсений не разбирается в таких вещах. — Вирус Шаста обычно агрессивный, вызывает быстрые мутации, в процессе которых организм умирает. Но в случае с твоей кровью он, наоборот, нейтрализует молекулы. Могу предположить, — он отстраняется от окуляра и внимательно смотрит на Арсения, — что хороший химик смог бы синтезировать для тебя лекарство. Антон вскакивает со стула и скачет, радуется и рвется отбить пятюню, а Арсений просто сидит и тупит. Получается, Сергей всё-таки помог найти ему способ лечения. Получается, жизнь — гораздо более непредсказуемая штука, чем можно себе представить. Эпилог Антон стоит на выступе и без конца шмыгает носом, наблюдая за плывущей глыбой льда. На нем эта его дурацкая куртка, похожая на мусорный мешок, которой больше пяти лет и которую давно пора выкинуть. Как минимум из-за оскорбления чувства вкуса. Здесь, правда, кроме пасущихся неподалеку овец, некого пугать отвратительным предметом гардероба, но Арсений всё равно кутается в пуховик и представляет, как сжигает эту куртку, а потом греется у костра. Ехать в Исландию летом оказывается так себе затеей, потому что тут абсолютно не «Арс, ну там летом тепло», а десять градусов тепла от силы. Но Антон слишком рвался на этот холодный остров, да и Яна хотела отпраздновать пятилетнюю годовщину свадьбы именно здесь. После лечения Арсений давно уже не мерзнет перманентно, но от местного пронизывающего ветра любой окоченеет. Антон вытаскивает телефон из кармана и начинает фотографировать Яну — та, раздевшись до спортивного костюма, позирует на фоне ледника. Меняет лица, изображая то Джоли, то Стэйтема, и последнему не слишком-то идет хрупкое девичье тело. Ледник грязно-серый от вулканического пепла, мрачной скалой возвышается над водой. Вода тоже серая — отражает небо, которое вот-вот (не) порадует дождем. — Некрасиво, — простуженно хрипит Эд рядом. — Мне тоже не нравится, — охотно соглашается Арсений. Антон на секунду отвлекается от миссии фотографа, поворачивается к ним и ярко улыбается. И Арсений думает: а вот он — красивый. Даже в уродской куртке. Даже с торчащими из дырки на спине щупальцами. А еще Арсений думает, что справедливости в мире действительно нет. Он ничем не заслужил ни такого парня, ни таких друзей. Но, может, иногда дисбаланс мира — это не так уж и плохо. Он ведь поймал своего журавля.