право на жизнь

сиэль смотрит на себя мертвыми глазами через мутное стекло зеркала. он умер, по-настоящему. лицо в отражении высушенное и бледное, слишком острое и угловатое для ребёнка; взгляд слишком высветлен — для живого. сиэль расстёгивает пиджак и нижние пуговицы рубашки. смотрит на ржавый металлический шов, идущий по белой, подгнивающей коже всё выше и выше, смотрит как на ней чётко выделяются тонкие кольца рёбер и обглоданные червями кости, позвонок за позвонком. сиэль ведёт пальцами по разодранному изгибу бока, касаясь серо-чёрного шрама-ожога, оставшегося после того, как они с сиэлем пытались стащить с кухни кастрюлю. сиэль смотрит-смотрит-смотрит. и совсем ничего не чувствует. он не жив, не мёртв. просто завис где-то посередине. это смешно. сиэль даже не знает что хуже — быть недо-живым или совсем мёртвым. он просто смотрит мёртвыми глазами на себя через старое зеркало с разводами и сколами по краям; гробовщик, наблюдающий за ним из угла комнаты хихикает по нервному высоко и чуть визгливо в костлявый кулак, и сиэль смотрит на него в отражении, просто цепляется взглядом, а в голове «зачем-зачем-зачем», но язык деревенеет и присыхает к горлу. он умер. он мёртв, а сиэль остался доживать за него. от этого внутри начинает ворочаться что-то, такое незнакомое чувство. что это? обида? зависть? как унизительно. сиэль смотрит на сиэля. сиэль стоит перед ним, и ему кажется, что он снова стоит перед зеркалом. даже неудивительно, что никто так и не смог заметить подмены. сиэль стоит, и разница между ними чётко очерчена. у него мелко дрожат руки, худые сутулые плечи и уголок рта — панически как-то; наверное, сиэль бы тоже сейчас дрожал, упал бы на землю. даже зарыдал, может. сиэля скручивает от ощущение фантомной боли в том месте, где у него должно находиться рассыпавшееся в стеклянное крошево из металла, мышц, крови, боли и всего человеческого, что было в нём хоть когда-то; обглоданное червями сердце — только внутри, конечно. кривые стежки на его животе упираются в рёбра, трутся о них, и сиэль сказал бы, что ему больно, если бы чувствовал хоть что-то. сиэль в отражении продолжает дрожать, в его руке непропорциональный узкой ладони огромный нож, зажатый им мёртвой хваткой. «мёртвой», хах. мёртвый душой пытается убить мёртвого телом — звучит жалко. — господин, давайте я, — дворецкий говорит ровно и смотрит с прохладным интересом патологоанатома. его откровенно забавляет то, что сейчас происходит, но сиэль молчит, сжимает деревянную рукоять, он ведь упрямый, и это почти смешно. упрямство — их главная отличительная черта. помимо отвратных манер, конечно. сиэль гибкий, как змея скользкий, расчётливый. сиэль — прямой и твердолобый, мстительный. это забавно; это заставляет вспомнить о том, от чего становится больно, но его тело полое, как у пластмассовых солдатиков. — почему ты плачешь? — спрашивает он зачем-то и пытается улыбнуться. кривиться, механически тянет уголки губ вверх и старается воссоздать в голове ощущение; так, как когда-то делал отец. его мышцы давно атрофированы, его отец мёртв, но сиэль мертвее. намного мертвее. — ты мой брат, — и эти слова; пустой звук. нож прилетает в тот самый металлический шов под ребрами, и это почему-то приятно. «как мне может быть приятно?» — думает сиэль. не удивляется — разучился. у него темнеет в глазах. на землю вытекает несуществующая до этого кровь. холодная, тухлая черная жижа, залитая, чтобы поддерживать в нём «жизнь». ему хочется засмеяться, и сиэль смотрит в чернеющее ночное небо, отражённое в глазах его брата, — в голубом и фиолетовом — а несуществующая кровь покидает его конечности, которые он не чувствовал и до этого. гробовщик стоит в стороне, излюбленно укрытый в самой тени, — дворецкий брата подозрительно косится на него, в самой глубине его глаз пляшут черти — и затейливо улыбается, хотя, сиэль назвал бы это «по-скотски» «вы были частью этой истории, но так и не стали её составляющей» а сиэль лежит, использованный и ничтожный, как втоптанный в землю ржавый цент. лежит, опять умирает, и улыбается.