Body hypnosis

      У Кроули буквально безлимит на грехи и другую дурость, в то время как Азирафель — полная его противоположность и, боже упаси, ему сделать хоть что-то врозь с правилами. Не то чтобы Кроули никогда не удавалось наставить на небольшие сноски в этой его правильности, будь то заверения в том, что ничего не поменяется от того, что они перестанут друг друга обнулять и кто-то займется этим один, закачивания страстью к вину. Но были вещи куда серьезнее и сложнее.       Вообще, дело было даже и не в правилах, предписанных всевышней, и не положении Азирафеля, дело было в том, кем на самом деле являлся Азирафель. А он был святым. Не из-за того, что было так положено, нет, вовсе нет.       Просто Азирафель другой. Кроули способен был почувствовать тот свет, что идет из него. Это не было чем-то, что жалило или приносило дискомфорт. В Азирафеле слепая жажда помочь, спасти, уберечь.       Он даже Кроули хотел бы спасти из лабиринта морального разложения, боли и страха, но, увы, был бессилен. Кроули пропащий, и едва ли ему можно было помочь. Хотя Азирафель никогда не стремился отпускать своих попыток.       Азирафель просто не такой, как другие ангелы. Он не похож на тех, с кем приходилось пересекаться или встречаться Кроули. Это всегда была обоюдная ненависть, лучившаяся из чужого просветления, что всегда казалось Кроули чем-то невозможным. Он и от Азирафеля ожидал подобного. Ещё там, на стене у садов Эдема, он ждал неплохой драки или хотя бы презрения.       Но всё пошло не так, и тогда Кроули впервые показалось, что, возможно, может существовало что-то помимо обоюдной неприязни и желания переломать друг другу крылья.       На самом деле, после их этой первой встречи Кроули понял гораздо большее, чем наличие там, среди света, чего-то настолько правильного, как Азирафель.       Кроули понял, чего ему так не хватало.       Он сознал, что он так искал.       Так было положено испокон веков, ещё когда земли не существовало — среди демонов не в почете дружба, понимание и взаимовыручка. Они даже не действуют сообща, это просто вечная дорога одолжений друг другу. Среди демонов просто не было так положено, и, Дьявол, Кроули и думать не мог о том, насколько ему этого не хватало.       Не хватало этих эфемерных понятий, которые складывались бы меж человеческими оболочками, в словах преобразовываясь, в поступках взращиваясь. Это было чем-то намного большим, чем Кроули смог бы изложить на словах.       Вообще, когда оказываешься под чьим-то крылом, всегда появляется чувство долга, обязанности, но не то чтобы Азирафель нуждался в чем-то таком. В любом случае, Кроули ощущал себя теперь обязанным. Это был момент, превратившийся в вечность — оказаться с ним действительно близко и не обжечься.       Это всё затянулось, хотя Кроули примерно оценивал перспективу их дружбы на, примерно, сто или пятьсот лет максимум, но шесть тысяч!       Кроули привык к Азирафелю, и даже к его этой сводящей скулы правильности, к вечно прямой осанке и снисходительной улыбке.       Кроули привык и к тому, что большего, чем сиденье на одной лавочке, позволить себе не мог. Грешно.       А там, где грех, там нет места Азирафелю. Потому что, Кроули готов поспорить, того вывернет прямо на свой белый пиджак от подобного. Он был способен на какие-то небольшие погрешности, которые не сыграли бы не для чего большой роли, но... не для Кроули.       Как бы Энтони ни хотел себя обманывать, Азирафель не был готов для него.       Он не грешник, он просто очень добрый и светлый, да и Кроули не хотел бы, чтоб он пачкал руки о него. О гребаную грязь. Это было бы неправильно.       За шесть тысяч лет Кроули смог добиться только его доверия, может — расположения. Шесть тысяч гребаных лет. Кроули не был уверен, что хотел бороться дальше. Сколько прошло времени, прежде чем Кроули смог заслужить от Азирафеля одобрения о факте их дружбы? Шесть тысяч! Кроули считал, что это несправедливо. Он отдавался в это полностью, все самое светлое (в перспективе), он буквально, блять, зашел в гребаный храм, чтобы спасти его, но он... не чувствовал ничего в ответ.       Это было несправедливо, но виноватых попросту не было. Кроули понимал желание Азирафеля не вмешиваться, не приближаться — он боялся этой тьмы в Кроули. Просто считал её неправильной. Просто не принимал её.       Кроули оставалось лишь криво улыбаться, потому, что, черт, ну, неужели, неужели ты не видишь это светлое во мне, что к тебе обращено? Неужели ты не чувствуешь...       Азирафель?       Но Кроули, конечно, смалчивал все свои догадки и предположения. Азирафель не отталкивал из вежливости и чувства долга, а Кроули... Кроули спустя такое время научился уже и это принимать за радость.       Кроули не винил его в этой осточертевшей, засевшей в глотке безответности. Он не имел права требовать такого от Азирафеля, просто потому что это противоречило бы не только природе ангела, но и всей его сути. Характеру. Ему в целом. Кроули не хотел бы этого.       Его тешило немного нежелание Азирафеля давать ему воду из-за страха касательно того, что Кроули решит самоубиться (хотя у него откровенно уже были такие желания, столько настрадавшись любая смерть счастьем покажется). Его радовал факт того, что Азирафель хотя бы не хотел, чтобы он уходил.       Он не знал, привычка это или все то же чувство долга — да Кроули и не хотел вдаваться в подробности. Он просто наслаждался тем, что имел.       Имел он, вообще-то, только дикую, рвущую его боль и накалившуюся нервозность между ними.       Даже друзья из них хреновые. Кроули весь и полностью, а Азирафель только настолько, насколько ему позволяет его честь и достоинства. Иногда через себя переступает — и на том спасибо. Кроули надоело ждать и надеяться на большее, он со своей болью почти смирился и свыкся, за новой порцией идти не хотелось, а где надежды там, как всем известно, новая боль.       а её Кроули уже нажрался.       так же, как и всепоглощающего холода недопонимания между ними.       всем этим Кроули нажрался.       Азирафель такой правильный до скрипа зубов, он весь о добре, но у Кроули уже миллион раз в голове проскакивал один единственный вопрос: что ж твоё добро разрывает меня изнутри мучением? Что ж твоя добродетель не сеет во мне ничего, кроме несчастья? Где же твое гребаное добро, когда я загибаюсь от боли?       Возможно Азирафель даже все это видел и все понимал. Может, хотел спасти — Кроули не знал.       Но это было несправедливо. Добро в Азирафеле было несправедливым, потому что сеяло изнутри Кроули только изморозь, которую он ненавидел, и дикую агонию. И больше ничего. Вот и все добро.       Кроули был несчастен глубоко внутри. И так горестно было осознавать, что Азирафель причина этому. Он залечил старые раны, стал той недостающей деталькой пазла, и, вместе с тем, породил в нем муки куда страшнее тех, что пришлось пережить когда-то Кроули.       нет, это было намного хуже.       Но Кроули не жаловался. Просто потому что у него больше никого не было. Только Азирафель. И пусть это несчастье, пусть муки, пусть боль — Кроули стерпит.       ведь у него есть только он.       Он открыл глаза, тяжело выдохнув — кажется, ощутил слабый надлом где-то в грудной клетке. Будто бы ребро сломалось. Не то чтобы эквивалентно бы было сравнивать физические и моральные мучения, но Кроули всегда нравилось проводить аналогии меж этими понятиями. Что-то было в этом такое — мерзкое.       Кроули, может, и был отдан всем своим Азирафелю, может, и стремился к хорошему, но он, в первую очередь, демон. И пусть он сам определяет для себя настоящее и свою суть, пусть он свободен так, как ещё никогда, но эта тьма в нем — родная. Кроули её ни за что не отдаст. Так же, как и свой свет ни за что ни на что не променяет Азирафель.       Поэтому они друг друга никогда не обвиняли. Они были знакомы с этим.       Ему нравилось, что в библиотеке у Азирафеля всегда был приглушен свет. Кроули не любил солнечный, дневной или просто даже свет из-под лампы, относительно любил холодное освещение, которое бывает в моргах или больницах, но яркий солнечный свет — никогда.       Поэтому он был рад, что в этом месте свет всегда приглушен. Он не знал, делал ли это Азирафель для собственного удобства или для Кроули — понятия не имел. Но он никогда об этом не задумывался. Просто радовался, что свет не режет глаза и они не болят.       Он довольно часто был здесь. Глупо было бы говорить о спокойствии, которое окружало это место — Кроули спокойствие не всралось, он любитель другого. Он давно не врет сам себе хотя бы касательно этого. Он был здесь часто, потому что здесь пахло Азирафелем. Ну, и потому что сам Азирафель находился здесь большую часть своего времени, и они просто бесконечно пересекались, перекидывались ничего не значащими фразами и молчали. Не потому что сказать нечего, а потому что это было правильно.       Им обоим нужен был отдых. И у Кроули теплилась мысль о том, что рядом они действительно могут отдыхать, а не наоборот. И это было так странно — даже для Кроули. Они две противоречивые сущности, между ними должно быть напряжение, хоть и сглаженное временем, но — нет. Между ними только спокойствие, а рядом с ним Кроули даже и болит чуть меньше. Это мнимая близость. И Кроули этого хватает.       — Кроули?       Энтони лениво поднял голову, находя взглядом Азирафеля. Он стоял у самых книжных полок, что-то перебирая, и выглядел так, будто хотел сообщить какую-то очень неприятную новость. Кроули про себя фыркнул.       Он вздернул бровь, мол, чего, и Азирафель снова поправил и так стоящую в впритык книгу. Он поджал губы и отказывался смотреть на него.       — Ты... ты ещё долго будешь здесь?       Теперь вверх поползли обе брови, потому что, на самом деле, это был первый раз за шесть тысяч лет, когда Азирафель спросил это так, будто бы ему мешало присутствие Кроули. Будто бы он хотел, чтобы он ушел.       — Ну... — на самом деле, от его интонации, этого странного неловкого поведения, Кроули сам замешкался. Он бегло оглядел помещение, будто бы искал ответы, и сказал: — что-то не так? Мне что, запрещено находиться здесь после закрытия?       Он ломано усмехнулся, снова откинувшись всем телом на спинку кресла и положив руку на спинку. Визитка Кроули — это вечное блядство. Это умение подать себя так, будто бы ему насрать на все.       Вообще-то, это так и было. Кроули действительно насрать на все (кроме Азирафеля, ну, куда ж без исключений — он ничего сам не выбирал, если быть честными до конца).       — В чем проблема, ангел? — он нахмурился, и сам не заметил, с каким напряжением и напором он сказал это «ангел». Это уже было для него как второе имя, хотя Кроули не хотел злоупотреблять этим, потому что оно звучало слишком.. двусмысленно?.. Кроули достаточно провел времени среди людей, чтобы знать, что некоторые называют своих половинок «ангел». Конечно, относительно так и было — они половина одного целого, но это все равно не имело того смысла, что вкладывали в это слово люди.       Ангел.       Мой ангел.       Кроули отдернул себя и поморщился.       черт возьми.       — Дело в том, мой дорогой друг, — его голос едва дрогнул, и Кроули опять покривился, потому что даже это «друг» звучит от него как одолжение. — Ко мне сейчас должны прийти и, боюсь, он не обрадуется...       — Мне?       — Нет, не тебе, просто... твоему присутствию.       — Это одно и то же, ангел, — Кроули тяжело выдохнул, потерев переносицу. Его буквально раздражала привычка и попытки ангела как-то сгладить углы, на выходе сказав что-то абсолютно идентичное, будто бы так это не могло задеть Кроули. Не то чтобы его в принципе что-то задевало.       (да, черт возьми, задевало — и ещё как)       — И кто это? — Кроули встал, откинув взятую от нечего делать книгу, просто чтобы занять чем-то руки — раз уж вина под боком не было. Он отряхнул свои плечи и тут же замер, когда из глотки Азирафеля вырвалось это слащавое, это приторное «друг».       Кроули уставился взглядом в бесчисленные полки с книгами. Казалось, что его сковало такое напряжение, что если хоть кто-нибудь коснется его плеч, то обожжется либо током, либо огнем.       Друг.       Друг, блять.       Какой-то хер с горы, который никогда не был так близок с Азирафелем, как Кроули, для него друг. А Кроули просто для него кусок мудака, исчадие ада и вообще «у нас тут не дружба, просто такое совпадение, что мы тремся рядом и я постоянно делаю вид, что не замечаю, как ты меня глазами раздеваешь, это просто с о в п а д е н и е»       Злость встала у Кроули в глотке комком, не давая дышать, и это, кажется, ощущал даже Азирафель. Поэтому он молчал, чтобы не сказать что-то новое, что могло бы заставить Кроули ненавидеть своё существование.       — Круто.       Кроули бросил это зло и бешено, он кинул в сторону Азирафеля сжирающий злостью и раздражением взгляд. Настолько яростный, что Азирафель действительно почувствовал себя виноватым — хотя не до конца понимал, за что именно.       Кроули ушел, захлопывая дверь так сильно, что в тишине ещё долго гулял звонкий гул от удара двери о косяк.       Он пытался уверять себя в том, что нет — он не должен злиться на Азирафеля. У него не было достойной причины, но, если быть честным, то Кроули обожал злиться. Для него это было что-то вроде счастья для обычного человека. Это эйфория, это расслабление, это правильность.       Пусть Кроули сам определял свою реальность, но он — порождение тьмы, и он не может не наслаждаться этим отрицательным в себе.       Когда он проходил мимо какого-то здания, то невольно ударил по нему кулаком так, что содрал себе ребро ладони. Он резко остановился. С недоверием на него посмотрела какая-то женщина, но молчаливо прошла мимо.       Из-за злости у Кроули сбилось дыхание. Содранная на ребре ладони кожа, кажется, регенерировалась буквально в эту секунду. Раны на них долго не задерживаются. Не с их силой. Хоть и Азирафель и не любил творить чудеса без должного повода, но Кроули помнится, что когда он по пьяни разбил бутылку и рассек себе руку до того, что кровь тут же испачкала ему рукав пиджака, Азирафель тут же среагировал — и рана с кровью испарилась.       Кроули тогда сказал, что не нуждался в этом, потому что он мог справиться сам, и вообще «кровь мне очень даже идет», но ему стало внезапно хорошо от осознания, что пьяный Азирафель беспокоился о нем так, что тут же залечил рану и даже очистил край пиджака.       Кроули ощутил тепло из-за этого — и это было прекрасно.       В любом случае, сейчас он был зол. Даже нет, минутой погодя он понял, что это была не просто злость, это — обида.       Какие, к черту, друзья? Это они друзья! Никто больше не заслужил называться другом Азирафеля! Кроули готов поставить на кон все, касательно того, что в окружении Азирафеля не могло быть ни одного более близкого существа, чем Кроули.       У Кроули было намного иное значение слова «дружба». Когда ты тусуешься шесть тысяч лет с одним и тем же хреном волей-неволей начнешь относиться к некоторыми вещам по-другому.       Шесть тысяч лет, сотня спасений, миллион фраз и взглядов — и через шесть тысяч лет Азирафель, будто бы у него случилась истерика, заявил, что они не друзья и звать его никак! Кроули, конечно, не воспринимал эти слова всерьез, и просто про себя шутил на тему того, что Азирафель со своим добром и светом совсем кукухой поехал до такой степени, что не хотел замечать очевидного, и тем более его принимать. Настолько проникся своей чистотой, что готов человека, который костьми ради него ляжет, что был рядом тогда, когда больше не было никого, послать на... на Альфу Центавру в гордом одиночестве.       Кроули списывал это на накаленную атмосферу и временную истерику Азирафеля. Кроули старался не думать об этом, не воспринимать всерьез, и он никогда не признается, что это ему до сих пор болит.       Он посмотрел, как с ребра ладони стекает тонкая капля крови, падая в лужу на асфальте. Он глядится в неё — в эту лужу.       Кроули не признавался, что ему обидно. Кто там у Азирафеля чтится в друзьях?! Кроули просто интересно на него посмотреть! Что же он такого сделал для него, для их дружбы, что он заслужил называться его «другом»?       Кроули поджал губы. Он не признавался даже самому себе, что это обида у него там нарывает и болит.       Кажется, он буквально ощущал, как его от злости изнутри трясло.       — Что, день плохой?       Он, кажется, даже едва вздрогнул от нежданности (он всерьез был поглощен чувством обиды, поэтому отключился на некоторое время). Он поднял голову, поправляя едва сползшие очки.       Она явно не была знакомой или хотя бы из его бывшей компашки демонского отродья. Это был человек.       Она протянула ему сигарету, и, Кроули клянется Дьяволом, он не умеет видеть ауру, но от нее несет этим прожженным отчаянием, и глаза у неё такие, какие бывают у самых пропащих. Она вполне смогла бы сойти за вот буквально недавно падшего ангела. Ещё болит, ещё горит под кожей, ещё разрывает, но новые горизонты сглаживают, и тебе уже дышится легче. Кроули знакомо это ощущение.       — Плохая жизнь, — Кроули фыркнул, принимая чужую сигарету.       Она усмехнулась. Кроули надеялся, что это действительно прозвучало как шутка — потому что меньше всего он хотел жаловаться. Его тошнит даже от самого слова — «жаловаться». Это не для него. Он выше этого.       — Выглядишь потрёпанным, — она внезапно повернулась к нему всем корпусом, и выудила из карманов слишком узких джинс зажигалку.       — Это комплимент? — он вздернул бровь, потому что она действительно произносила это так легко, будто говорила что-то приятное. Черт ней, с интонацией — смотрела она так, будто бы это действительно должно было быть приятным. Она щелкнула зажигалкой, и Кроули закурил.       — Констатация факта. Но ты красавчик — и это уже комплимент, — она сделала затяжку почти докуренной своей сигареты, и Кроули невольно продублировал её движения.       Она высокая, она худющая, она рыжая — но цвет волос явно крашенный. Она действительно могла бы сойти за падшую, но нет — она человек. Кроули это чувствовал и поэтому он к ней по умолчанию не испытывал ничего. Вообще ничего. Потому что это невозможно. Эфемерное не может чувствовать хоть что-то к материальному. Это смешно или просто отклонение — как кому будет угодно.       — Ты напряжен.       Он уже даже не вздрогнул, когда она коснулась ладонью его плеча, вскользь проходясь по нему. О, черт возьми, как ему не хватало такого от Азирафеля. Простой заботы и этого гребаного касания. Ему много не надо — чтобы Азирафель его увидел. Почувствовал.       Но его чувствовала какая-то девчонка с крашеными волосами и кошачьим разрезом глаз. Может, она ведьма. Может, нет. Кроули поебать. Ему это замечание про его напряженность болит, потому что, черт, он действительно напряжен из-за какой-то хуйни, и ему это так остопиздело — кто бы знал (конкретно — знал бы Азирафель, но тот собирается пить чаи со своим другом, а не замечать состояния Кроули, которое стремилось к резко отрицательному).       — А у тебя недавно лучшая подруга умерла, сомневаюсь, что из нас двоих хуже — мне.       (хотя, черт возьми, Кроули ощущал себя именно так — будто бы ему хуже всех, нося в себе эту боль едва ли не с начала сотворения пространства волей-неволей, но заебешься)       Она резко отдернула руку, но не сказать, что это именно задело её. Удивило — да. Может, где-то глубоко внутри у неё что-то и скрипнуло, но она мастерски держалась. Воровато оглядевшись, она сказала:       — Откуда ты знаешь?       — Просто предположил. Не думал, что угадаю.       Он фыркнул. На самом деле, лишним было говорить конкретно про лучшую подругу, а не про абстрактного близкого человека, но сейчас он был взбудоражен, поэтому говорил быстрее, чем думал.       — Не пойми превратно, просто ты так и выглядишь: будто кто-то умер. Если не нравится, что тебя этим тыкают, то, не знаю, сделай лицо попроще, в любом случае пластика или пакет на голову всегда к твоим услугам.       Кроули действительно был зол и, естественно, он не собирался сдерживаться с какой-то незнакомкой. То, что она угостила его сигаретой — ничего не значит и ничем его не обязывало. Кроули только в радость то, какое у людей сладкое отчаяние, злость, ненависть — это все такое вкусное, такое невероятное.       Но эта девчонка лишь на секунду растерялась, едва не роняя сигарету. Она внезапно усмехнулась, сделала затяжку и сказала:       — Ты грубый, — Кроули и рта открыть не успел, как она добавила: — это горячо.       Кроули недовольно цыкнул, сделал затяжку и сказал:       — Какая жалость.       — Да ну. Тебе что ни делай — горячо. Вообще, я говорила к тому, что тебе надо расслабиться. Мне тоже, вообще-то, но, как ты уже догадываешься, мне не с кем, так что...       Кроули проследил за тем, как она потушила окурок о стену. На её руке серебряный браслет, который действительно красиво переливался в свете фонаря.       Кроули считывает, что у неё нет родителей — умерли в автокатастрофе. И ей действительно не с кем оттянуться.       — Составь мне компанию. Я не говорю «пожалуйста» — ты в этом, видно, не нуждаешься, — она пожала плечами, поправила волосы и натянула на себе висящий и явно большой на несколько размеров бомбер.       Кроули оценивающе её оглядел, снова делая затяжку.       Ему нравилось, что она действительно отчаявшаяся — будет, что пожрать. Соблазнять её не на что — будь то алкоголь или секс, она на это сама подписывается. Вообще, Кроули действительно не был против только по двум причинам:       1) ему действительно надо немного расслабиться, чтобы хоть на немного притоптать в себе это недовольство за несправедливость;       2) она в отчаянии, она нечестна — а Кроули любит, когда людям плохо, это вкусно.       Откровенно говоря, не будь первой причины, он бы кинул окурок и ушел дальше. Возможно, не будь первой причины, он бы продолжил отсиживаться в библиотеке и думать о том, насколько все несправедливо, плохо, и насколько примерно процентов он всё это заслужил, и периодически смотрел бы на Азирафеля и просто радовался тому, что они рядом.       — Давай, пошли, — она резко схватила его за руку, и Кроули так же резко её вырвал, потому что руки у неё холодные. Кроули холод не любит. Поэтому ему нравится Азирафель. Он теплый.       — Не трогай меня, если я сам этого не захочу.       Он повел плечом, но сделал шаг вперед, стряхивая пепел с сигареты.       — Ты мне нравишься, — она выравнялась с ним на одну линию, подстраиваясь под его шаг, будто бы это Кроули её вел куда-то оттянуться, а не она его.       — Сочувствую, — он сделал затяжку. Он ощутил, что эта девчонка пахла легкими духами с запахом арбуза. Кроули поморщился. Не то чтобы ему не нравилось, просто Азирафель пахнет не так.       — Да, у меня ужасный вкус на мужчин — ну, когда дело касается их характеров.       Она рассмеялась, а Кроули насладился тем, как у неё что-то в самом нутре надламывалось, какой сладкой тягучей болью клубилось у неё в легких, как оно ноет ей. Она это не показывает и Кроули знает, почему. За слезы в детстве её закрывали в комнате, и она сделала вывод о том, что не имеет права на проявление эмоций. Не имеет права страдать.       Глупости, милая, — вертится в голове у Кроули, — ваши страдания самое сладкое, не стесняйся, я здесь специально для этого.       — Мне кажется, — продолжила она, и уцепилась пальцами за рукав его куртки. Кроули сделал вид, что не заметил — холода её кожи он все равно так не чувствовал, а иначе она просто не сможет добраться до конечной точки прибытия, потому что Кроули на своей волне, и явно не намерен был поворачивать там, куда она его слабо тянула. Она продолжила: — Мне кажется, что носить темные очки вечером — моветон.       — Мне кажется, тебе не следует говорить свое мнение тогда, когда тебя не просят.       Она продолжила улыбаться и её хитрый кошачий взгляд осмотрел его с ног до головы.       — Мне кажется, что я тебе не нравлюсь, но мне нравится, что ты все равно тащишься со мной.       — Вау, ты такая проницательная! — Кроули выдохнул сквозь зубы и кинул окурок на мокрый асфальт. Он чуть отставил свой локоть, потому что так было удобнее идти, и, когда она взяла его под руку, Кроули тут же сказал: — Я заплачу тебе пятьдесят фунтов, если ты не будешь это комментировать.       Она снова рассмеялась, теснее прижавшись. Кроули по крайней мере не ощутил холода, только тепло её тела — поэтому это чуть остудило его пыл. Чуть-чуть его успокоило.       — Расплатишься коктейлями, а там, — она чуть вытянула шею, так, что её дыхание обожгло кожу где-то около тату, — уже посмотрим.       Он поморщился и отдернул голову.       Он знал, что это будет клуб, и, на самом деле, он жаловал только игровые клубы, и был там постоянным посетителем. Его даже запомнили, потому что, дай Дьявол, он не проиграл ни разу. Потому что азартные игры были придуманы демонами. Кроули никогда в них не проиграет.       Он не был любителем таких мест, потому что очень громко и очень тесно. Такое вообще никому нормальному не понравится, но он ощутил, что действительно перестал думать об Азирафеле хотя бы чуть-чуть.       Эта рыжая девчонка продолжала прижиматься к нему. Её кожа повысилась в температуре, и Кроули смотрел на неё лишь краем глаза — просто чтобы не упустить из виду. Она поправила свои волосы, и когда какой-то парень прошел мимо неё, шлепнув по заднице, Кроули проводил его взглядом, щелкнул пальцами и с усмешкой наблюдал, как тот споткнулся и напоролся на какого-то мужика в идеально-белой рубашке, выливая свой коктейль на него.       Спутница Кроули лишь охнула. Энтони криво усмехнулся и потянул её к барной стойке. Что ж, он просто хочет набухаться и, может, устроить пару драк — потому что это явно было задорно.       Он сильно схватил её за локоть — сильнее нужного — но она лишь продолжала глядеть на стычку двух мужчин.       — У меня такое ощущение, — сказала она, когда оперлась локтями о стойку, не отводя взгляда от этих парней, — будто бы это ты устроил.       — Глупости, — Кроули пожал плечами, заказав один коктейль и один чистый виски. Он не переваривал коктейли — исключительно молодежная штука. Кроули не видел смысла перебивать вкус алкоголя чем-то... таким. Это было неверно. — Ты же видела, что я был рядом с тобой.       — Да, но, — она прижалась к нему теснее, чем следовало, но Кроули не среагировал на это. Его расслабила небольшая пакость, поэтому сейчас он был гораздо терпимее ко всем окружающим. На самом деле, он хорошо относился к людям, они милые и умные, но у него просто не было настроения — ничего личного. — Но мне так показалось.       — Дорогуша, думается мне, тебе слишком много кажется, не повод обратиться к врачу, м? — он придвинул к ней бокал. Его усмешка отразилась в дочиста отполированном стекле наполненного коктейльного стакана.       — Ты веришь в магию? — не успокаивалась она.       Кроули устало выдохнул, с трудом (из-за носоупоров очков) потер переносицу и похлопал на барный стул рядом с собой.       Она послушалась его, но продолжала выжидающе смотреть на него. Наверное, она ожидала чего-то необычного, но он просто больно сжал её за локоть, когда наклонил к себе так, что она ойкнула — Кроули не знал, от боли или неожиданности.       И он сказал ей, шипя прямо на ухо:       — Нет никакой гребаной магии, нет никакой телепатии и телекинеза, и ты не должна, блять, верить в подобную дрянь. Нет никаких чудес — и в твоей жизни их тоже не будет. Никогда. Не надейся.       Когда он отпустил её, она осталась в таком положении ещё несколько секунд, а после осторожно выпрямила спину и с опаской глянула на него. Кроули мог бы сказать, что она была обижена на него, но больше — насторожена.       — Почему ты не снимаешь очки? — тихо, осторожно спросила она, и, возможно, Кроули даже ощутил немного вины за свою резкость. Он не должен был, наверное, быть таким грубым? На самом деле он не контролировал это. Он считал себя полностью свободным в действиях, и он никогда не знал, захочет ли он проявить себя как мудак, или как реальный ангел на полставки. В этом не было необходимости.       Кроули тяжело выдохнул и сделал неторопливый глоток виски.       — Как тебя зовут? — спросил Кроули.       Она осторожно мешала свой коктейль трубочкой, когда он это спросил, и тут же подняла свои глазища на него. Сухими губами она сказала:       — Кенни.       — Кенни, — повторил он, будто смакуя это имя. — Я не могу пока что смотреть на любое освещение без этих очков. Глаза начинают болеть. Не спрашивай, что и почему, это не интересно и не грустно, так что...       Он неоднозначно пожал плечами, а она кивнула в след этому жесту.       На самом деле Кроули решил, что не стоило быть с ней чересчур грубым, но спустя несколько коктейлей все стало абсолютно нормально. Она постоянно таскалась на танцпол, но так же постоянно возвращалась к нему. Пыталась вытянуть его, но тот отмахивался, предпочитая молча напиваться и изредка щелкать пальцами, лопая стаканы, проливая коктейли, состыкуя нервных мужиков. Наверное, охраннику уже остоебало постоянно выводить злых мужчин из зала, и Кроули одним щелчком пальца направил в его руки одинокую пышногрудую красотку с явно сделанными губами, но Кроули решил, что она придется ему по вкусу.       В любом случае, он быстро заскучал. Ему казалось, что у него даже сам алкоголь стоял где-то в глотке.       Кенни явно хотела развести его хотя бы на быстрый перепихон в кабинке туалета, но, во-первых, секс сейчас интересовал Кроули в последнюю очередь, а во-вторых, секс в туалете его не интересовал вообще.       Она была пьяной и уже не такой отчаянной. Кроули окинул её скучающим взглядом, когда она снова повисла на его руке, прижимаясь слишком близко.       Ох, хорошо, — решил Кроули, — я сотворю для неё маленькое чудо, она заслужила, раз терпела такое время меня в таком ужасном настроении.       Он наклонился к ней, спросив:       — Так ты не хочешь уходить отсюда одна?       — Я думала, что мы уйдем вместе, но я не дура, и...       — Молодец, — он перебил её и криво усмехнулся. Он поднял взгляд, оглядев толпу. — Я сотворю для тебя маленькое демоническое чудо, так уж и быть.       Он почувствовал буквально то, что её дыхание участилось, а ритм сердца ускорился. Она была взволновала как ребенок и это заставило Кроули улыбнуться. Что же, она действительно заслужила какое-нибудь чудо — так думал даже Кроули.       — Кого бы ты себе хотела?       — Тебя-я-я-я, — протянула она и подняла такой жалостливый взгляд, что Кроули был уверен, что буквально любой бы сдался.       Он лишь покачал головой, потому что он не «любой». Он и не мужчина вовсе. Он гребаный демон, и единственный взгляд, после которого он готов сдаться и пойти буквально на все — взгляд Азирафеля. Но его здесь нет. Так ведь?..       Она тяжело выдохнула, её взгляд пронесся вихрем по всему помещению. Она прищурилась. Кроули ощутил то, как она сильнее сжала его руку в своей хватке.       Кроули поднял взгляд, когда она кивнула куда-то в сторону. Что ж, ВИП зона — как будто он мог думать о чем-то другом.       Всего один щелчок пальцами — и он обеспечил ей неплохую жизнь примерно на пару месяцев, а дальше все зависит только от неё.       Кроули даже ощутил легкую грусть, когда она снова затерялась в толпе, потому что он действительно стал ощущать себя лучше после её этой инициативы. Но всё это все равно было бесполезно — он не смог бы забыться в ней, не смог бы получить полное облегчение. Это смешно. Это не для него.       Он буквально покрутился на своем стуле и ему понадобилось немало ловкости, чтоб не грохнуться с него, потому что он меньше всего ожидал увидеть Азирафеля. Блять, не здесь, не сейчас!       — О... хай, — Кроули оперся на локоть, оглядев с ног до головы, нахмурившись, — крутой... костюмчик.       На самом деле Кроули был немало удивлен тому, что Азирафель в принципе додумался как-то сменить свою одежду перед тем, как оказаться в подобном месте. Это даже перекрыло его удивление перед тем, что он тут вообще, черт возьми, находился!       — Что-то не так, милый?       Он сказал это нарочито ласково и скучающе. На самом деле, внутри него все буквально дрожало, потому что Азирафель казался не просто злым — взбешенным. И эта чертова современная одежда на нем заставляла думать о том, что перед ним вообще не Азирафель, а какой-то неудачный косплей или что-то типа того.       — Что-то не так?! — Азирафель вздёрнулся. Он чуть подался вперед, схватив за запястье, и Кроули едва дернул рукой, потому что это было так непривычно — получать от него прикосновения. Пусть и такого... рода. — Что ты здесь устроил? Да, мы уже не зависим от наших... главных, — он скривился, когда сказал это слово, это даже не звучало, — но это не повод в одном месте разбрасываться таким большим количеством чудес! Ты можешь привлечь лишних... людей. Если их так можно назвать.       Кроули нахмурился и слабо отшатнулся. Не то чтобы он хотел действительно от него отдалиться. На самом деле он просто не хотел, чтобы Азирафель дышал куревом и алкоголем, которым воняло от Кроули. Буквально воняло.       — Да ладно, я просто развлекался, делал добрые дела, — он усмехнулся, скользнув локтем по поверхности барной стойки, чуть ли не ложась на неё.       Азирафель сейчас был непривычный. В почти современной одежде, взъерошенный и недовольный. Кроули больше по душе его спокойствие, но так тоже интересно. Надо же хоть какое-то разнообразие привносить, так?       — Ага, добрые. Только ли добрые? — он вцепился в его локоть, слабо потянув. — Пошли, пока ты дел не натворил.       — А как же твой друг?       Азирафель удивленно приподнял брови от того, насколько слащаво и исковеркано Кроули произнес это слово. Будто оно было ему противно. Азирафель даже на секунду растерялся и ослабил хватку на чужом локте.       — Почему ты спрашиваешь?       Кроули, на самом деле, сам не знал, зачем он спросил об этом — потому что в момент, пока Азирафель держал его под локоть как-то... ну, не до мыслей было, понимаете?       Конечно же, они оба эфемерные, сверхъестественные существа, и их не должна касаться вся эта плотская чепуха. Но Кроули получал удовольствие и от алкоголя, и от секса — разумеется, его пробило касаниями Азирафеля. В этом было что-то громче и сильнее, чем могло бы хоть когда-то пройтись у них меж слов. Поэтому Кроули не думал об этом.       Кроули кажется, если он бы прочитал в этот момент мысли бармена, то там было бы что-то вроде: «опять эти гребаные старые гейские мужики, это же не гей-клуб, бо-же-бля-ть-мо-й».       Кроули эту его мысль разделил бы. Если бы она вообще хоть как-то касалась этого бармена, потому что, скорее всего, ему насрать. Как и всем здесь. Азирафель постарался.       Кроули неоднозначно пожал плечами и позволил Азирафелю вытащить его из барной стойки, и тот только успел в спешке кинуть несколько купюр, чтобы оплатить так и недопитый хрен знает какой коньяк. Вроде, он даже заказал один коктейль — настолько он уже отчаялся.       — Я подумал, что что-то случилось с тобой, если честно, — внезапно вполне так откровенно признался Азирафель, пока тащил не особо ровно идущего Кроули к выходу.       Конечно же он мог запросто вывести весь алкоголь из своего организма, но это будет странно, если алкоголь внезапно вернется в бутылки на глазах бармена, да и он же уже заплатил за него! Да и с немалой переплатой!       Поэтому он продолжал тащиться за Азирафелем буквально, потому что идти было так лень, а в голове сплошная приятная туманность.       Да и Азирафель не похвалил бы его за очередное чудо, вышедшее из лимита.       — Почему ты так думал?       Кроули вздернул брови, глядя на него сверху вниз, чуть опустив голову, из-за чего очки сползли на нос.       Азирафель тяжело выдохнул, когда встретился взглядом со змеиными желто-зелеными глазами и быстрым естественным движением нацепил их впритык.       Когда они выходили, Азирафель невольно прижал за локоть к себе теснее, и Кроули пришлось ухватиться за ручку двери, чтобы не упасть прямо здесь — это буквально вывело его из строя.       На свежем воздухе не сказать, что стало легче или менее смутно, но хотя бы немного прохладнее. Он уже позабыл о том, насколько в этом клубе душно.       — Так что же заставило тебя пожертвовать своим дедовским стилем и явиться ко мне?       Кроули оперся плечом о фонарный столб, потому что Азирафель перестал поддерживать его под локоть, и Кроули просто потерял всякую опору. Он ударился о него виском, но не почувствовал ничего. Алкоголь — лучшая анестезия.       — Мог бы... мог бы быть поаккуратнее с языком!       Кроули криво улыбнулся, и из его глотки вырвался низкий смешок. Захотелось отпустить совершенную пошлую низкую шутку, но он во время отдернул себя, напомнив себе о том, что Азирафель — не просто девчонка, он гребаный ангел, существующий с начала момента создания пространства. Это просто оскорбит его.       — О, великий Азирафель! — Кроули с трудом отлип плечом от фонарного столба, но на всякий случай с силой схватился за него, чтобы не пропахать своим лбом мокрый асфальт. Он наклонился вперед, наподобие поклона, сказав: — Отворите мне секрет вашей снисходительности до простого демоненка!       Он с трудом выпрямился, когда колени подкосились и он захотел встретиться ими с асфальтом. На лице Кроули была по-прежнему эта дерзкая, наглая улыбка. Азирафель лишь закатил глаза, а Кроули резко сказал:       — Ты это, — он дернул пальцем в непонятном жесте, будто пытался что-то наколдовать, — смени свой вид. Мне так не очень... привычно.       Он оперся локтем о фонарный столб, а другой рукой уперся в свой бок — он догадывался, что выглядел комично, но наверняка не так забавно, как затушевавшийся Азирафель, который ловко вернул себе прежний белый костюм, перед этим убедившись, что рядом никого не было.       Это же не полноценное чудо, так ведь?       — Ты кинул свою машину около моего магазина, а вскоре я почувствовал всполохи повышенной концентрации энергии недалеко... И ты уходил в дрянном настроении. Я не имел понятия, что с тобой произошло!       Кроули многозначительно кивнул, хотя, на самом деле, его пьяный разум не хотел видеть в этом объяснении причины о волнении Азирафеля. Ну, он по крайней мере волновался — и это относительно грело его.       — И всё же, — он дернул своё пальто, будто бы нервничал. — Что-то случилось?       Кроули сам задумчиво склонил голову вправо, будто бы сам не знал ответа на этот вопрос. Он и вправду не знал.       Случилось? Он без понятия.       На данный момент он ощущал себя просто прекрасно! Немного вспылил недавно из-за разъедающей его несправедливости, но в целом, на данный момент, все было неплохо.       — Может, — начал он, отшатываясь от фонаря, чтобы подойти ближе, — мне не понравилось, что меня выперли из магазина, когда я планировал задержаться?..       Азирафель нахмурился, когда проследил, как Кроули прошел мимо него, собираясь явно в сторону его магазина. Не то чтобы ему это не нравилось или как-то настораживало, но он был без понятия, что ему делать со своим пьяным другом. В конце концов, сам Азирафель был трезв, а в такой компании смысла много не было.       — У меня должно быть право на личное пространство, — сказал Азирафель между делом, но он не сделал на этих словах никакого акцента, поэтому тут же добавил: — что ты делал в этом клубе?       Азирафель задел равнодушным взглядом мимопроходящую парочку. Девушка мило хихикала, но Азирафель лишь досадливо поджал губы — он её не любит. Азирафель это чувствовал. Он бы хотел её предупредить об этом, чтобы она не тратила время, но это было бы глупо и смешно.       — Помог одной девчонке, — вклинился в его мысли веселый, пьяный, неровный голос Кроули, полностью приковывая его внимания к себе.       На самом деле, когда Кроули говорит хоть что-нибудь — сразу концентрируешься только на нем. Кроули великолепен. Прекрасен. Азирафель знал об этом давно, но привык, поэтому не относился к этому, как к чему-то необычному.       — Что ты имеешь ввиду под «помог»? — уточнил Азирафель, будучи не до конца уверенным в чистых намерениях своего друга.       — Ну, знаешь, — он повел плечом, и Азирафель подметил, что он звучит довольно весело и беззаботно; это не могло не обрадовать ангела. — Она, видимо, на что-то надеялась со мной, но я ей не по рукам, поэтому... я разрешил ей выбрать любого другого.       — Ты что?! — возмущенно воскликнул Азирафель, и Кроули недоуменно повернулся к нему. Отчего-то, он был уверен, что это был хороший поступок, и ангел уж явно должен был оценить его!       — Я что?.. — раздосадованно повторил Кроули пару раз непонимающе хлопнув глазами. Азирафель выглядел не то чтобы недовольным — он такие эмоции проявлял только тогда, когда Кроули был в предполагаемой заднице и его это могло злить, в остальных — он скорее казался растерянным и немного расстроенным, может, напряженным.       — Так нельзя, Кроули! — всплеснул руками Азирафель, и тут же ласково поддержал Кроули, когда тот неоднозначно качнулся. Кроули успел зацепиться за стену, но все равно благодарно кивнул.       — Почему? Она была несчастна! Я чувствовал, что ей нужна была любовь!       — Любовь не дается никому с помощью чуда! То, что ты ей дал — принудительно, и в этом не будет и капли любви! Ты просто разобьешь или ей, или ему сердце!       — Не будь так категоричен, ангел! — Кроули привычно вошел в раж, приобретая свою излишнюю жестикуляцию. Он больно ударился ногой о гидрант и поморщился. — Уверен, они просто пару раз трахнутся и все останутся довольными! Ей просто хотелось трахаться!       Азирафель поморщился, явно будучи недовольным такими... неприличными выкриками Кроули на всю улицу, да и тем более такого... содержания. Они пошли не особо оживленной улицей, но Азирафель все равно предпочел бы обойтись без таких комментариев со стороны Кроули.       — Я никого ни в кого не влюблял. Ты же знаешь — я не умею. У меня нет такой силы. Это просто соблазн. Она просто понравится ему. Ну... возбудит, понимаешь? — Кроули внезапно перешел на едва тихую интонацию, вкрадчивую, и Азирафель с недоверием его оглядел.       — Тогда называй вещи своими именами, Кроули, — тяжело выдохнул он. — Это твоя специализация, и я уверен, что там ты не напортачил.       — Это было хорошее дело, — буркнул себе под нос Кроули, и он даже не был уверен, что его услышал Азирафель. Он понятия не имел, хотел ли он его одобрения, или ещё чего, но он ощутил необходимым повторить это ещё раз, подчеркнуть, пусть тихо и себе под нос.       Азирафель лишь тяжело выдохнул, а Кроули непроизвольно сгорбился, засунув руки в карманы. Не то чтобы он снова зажался в обиде, просто он дал другую оценку своим действиям. Казалось, даже действие алкоголя немного его попустило.       Какое-то время они шли молча.       Кроули звякнул ключами в своем кармане.       — Ты же не собираешься вести машину в таком состоянии? — поинтересовался Азирафель, чуть склонив голову.       — Да ладно, со мной ничего не случится. А даже если и случится — заживет, — он отдернул себя и выпрямился, потому что спина дала ему знать о не самом удобном положении его позвоночника. Он расправил плечи и вздернул голову.       — Ты можешь стать причиной опасной ситуации на дороге!       Кроули недовольно закатил глаза, цыкнув.       — Мне что, прикажешь, за...       — Можешь остаться у меня.       Кроули подвиснул. Он опустил голову вниз так, что очки сползли на нос, и Азирафель встретился с этим удивленным взглядом, и в ответ он лишь повел плечом. Но взгляда не отвел.       Кроули хотел сказать «мне такси вызывать?»       Кроули теперь хочет сказать: «дьявол что ты творишь что ты делаешь это ты слишком быстрый а не я черт черт черт».       Нет, ну, конечно, в этом ничего не было — Кроули часто оставался у него на ночь, хотя это было скорее неосознанно, потому что он просто засыпал под действием алкоголя в неудобном кресле, а под утро просыпался с подложенной под голову подушкой и накрытый пледом. Всё это всегда было незапланированно и случайно. Одно невольное исключение было в ночь после апокалипсиса. Они полночи разгадывали послание Агнессы, другую половину ночи делились впечатлениями, а под утро обменялись обликами.       Не сказать, что из всех тех случаев был хоть один, когда кто-то осознанно оставался на ночь. Кроули ощутил в этом какую-то интимность, поэтому и онемел. Да и вообще — такси, кажется, было чем-то настолько очевидным, что он не ожидал предложения подобного рода от Азирафеля. Вполне возможно, это был всего-то жест вежливости на тот прошлый от Кроули? Он не знал.       Поэтому он лишь хрипло сказал:       — Давай.       Его голос звучал настолько хриплым и низким, что самому Кроули показался незнакомым. Поэтому он не был удивлен, когда Азирафель вздернул брови, но потом резко отдернул себя.       Кроули пытался расспросить про того друга, но Азирафель отвечал как-то обходными путями и очень уклончиво. Не сказать, что это то, что могло распылить Кроули, но, черт, оно бесило.       Вымораживало.       Он просто хотел узнать, кто это был — потому что он ни разу не видел Азирафеля ни с кем из... ну, тех. «Верхних».       От такой мысли Кроули поморщился так, будто глотнул очень кислого вина.       В итоге, Азирафель сказал:       — Это мой очень старый знакомый.       Кроули видимо напрягся, и они оба остановились буквально перед входом в книжный. Старый знакомый?! Это он тут старый знакомый! Ну, не то чтобы «знакомый», да и не сказать, что старый — средних лет, скорее — но они-то уж точно дольше общались с Азирафелем.       — И как вы познакомились? — спросил угрюмо Кроули, когда Азирафель открыл дверь и жестом указал тому на проход. Кроули прошел вперед, но глянул на Азирафеля через плечо так, что тот невольно замер.       Любой бы замер, увидев во всепоглощающей зияющий тьме то, как блестят дьявольские змеиные глаза. Сразу в них начинаешь видеть все — абсолютно все — что в них запрятано. Азирафель разглядывает давно привычную в Кроули злость, ярость, похоть. Азирафель давно это в нем разглядел, давно об этом знает, потому что это то, из чего состоит Кроули — как и любой другой приличный демон. Азирафель иной раз буквально ощущал то, что вместо крови у Кроули в венах бурлит огонь.       Всё это Азирафель давно знал. Но сейчас — это другое.       Увидеть в темноте блеск гипнотизирующих глаз — совсем, совсем другое.       У Кроули глаза и вправду гипнотические, соблазняющие. Вся его сущность состоит из соблазна. Он сам — его воплощение. Его тело, голос и взгляд.       Поэтому в этот момент Азирафель почувствовал холодок по коже — но почему-то приятный. Такой непривычный, странный... невероятный. Он шумно выдохнул через нос и сказал, едва замявшись и забывшись, заглядевшись его глазами:       — Мы знакомы ещё с момента, когда земли не было.       Тут-то Кроули и пробрало. Сильно так, яростно, глубоко. Так, что у него по всему позвонку прошел ток, заставив вздернуться и выпрямиться по струне. Он сжал челюсти так, что мышцы на лице напряглись. Он рвано выдохнул, пытаясь прийти в себя.       Дверь за Азирафелем закрылась, он щелкнул пальцами и комнату освятил приятный свет настольной лампы. Он был скудный, и его едва хватало, чтобы разглядеть собеседника, но Кроули не хотел чего-то яркого. После клуба глаза болели. Вообще, там, где много света — там всё по-ненастоящему открыто. В такой полутьме очерки с тобой говорящего всегда приобретают такие знакомые черты, такие приятные и родные, что сразу становится как-то по-домашнему уютно.       в таком освящение кроули видел только азирафеля.       Кроули вдохнул воздух сквозь зубы, прикрыл глаза и попытался успокоиться. Он не собирался злиться на Азирафеля — это нормально, что у него есть друзья. Возможно, его немного задело то, что он, оказывается, не самый ранний и близкий его друг, но это все равно — не повод.       — И... и почему я не знал о нем? Ну, я думал, вы, наверное, часто видитесь?       Азирафель посмотрел на Кроули из-под полуопущенных ресниц. Так неоднозначно, что Кроули сглотнул и повел плечом.       На самом деле, Кроули не всегда мог отдавать себе отчет о том, как он выглядел в тот или другой момент.       Представьте себе, как воплощение искушения и соблазна ходит по вашему дому. Представьте, что оно взъерошенное, злое и пьяное. Представьте то, насколько оно сексуальное в таком своем проявлении. Злость Кроули не просто ему идет. Он в ней невероятен.       И Азирафель следил за ним с замиранием сердца.       Кроули не отдавал себе отчет в том, насколько он невообразим в своем истинном проявлении. В грубости, злости и ярости.       Он был прекрасен.       Черт, он был прекрасен абсолютно во всем.       Азирафель опомнился только тогда, когда Кроули откашлялся и задел бедром тумбу, едва не уронив с неё чашку. Своими гребаными бедрами. Своими невероятными бедрами.       У Азирафеля пересохло в горле. Он сказал:       — Как насчет вина?       — Ты ответишь на мой вопрос? — голос Кроули звучал низко и грубо. И это было тем, что отдалось в Азирафеле мурашками.       — Сразу же после вина!       Кроули кинул на него неоднозначный взгляд — точнее, очень даже однозначный. Если быть точнее — злой. Но для Азирафеля он был не так прост из-за того, что в ярости всегда таилась сексуальность и похоть, поэтому Азирафель поспешил скрыться, чтобы успокоить себя, свое сердце и мысли привести в более-менее приличный вид. Не то чтобы это у него могло пройти успешно, но он должен был постараться с этим справиться.       Кроули лишь махнул рукой на внезапно затушевавшегося ангела и глянул на лежащую близ него книгу, лениво переворачивая страницы.       Азирафель готов поклясться, что любой, кто бы сейчас увидел Кроули готов был бы отдать свою веру и безгрешность ради того, чтобы насладиться Кроули подольше.       А на такого Кроули даже просто смотреть — грех.       Глядя на него сейчас, с ровно-расправленными плечами, с тихой злостью и раздражением во взгляде, в приятном теплом свете настольной лампы, можно было с уверенностью сказать, что именно так выглядит настоящее порно. Эффектно, элегантно и так, что белье как-то незаметно слезает, а ноги сами по себе раздвигаются.       Кроули был истинным воплощением соблазна, похоти и страсти.       Когда он стащил с себя очки, складывая их на стол рядом с книгой и чашкой, он устало помассировал переносицу. Его расслабленные плечи и ровная осанка. То, как были растрепаны его волосы, что, на самом деле, были растрепаны в очень даже неплохой укладке, и блядские, до ужаса блядские глаза. Змеиные, наглые глаза искусителя.       Он сам весь по себе — гипноз. Его взгляд и то, как он двигается. Такой ненавязчивый, такой естественный, соблазнительный.       Кроули хотелось.       Хотелось до ломоты в костях, до пересохшего горла, до дрожащих пальцев.       Он невероятен. Он ужасен в своём превосходстве.       Давайте будем честны, Кроули — сексуальность в истинном своем образе. Не зря же он был первым демоном, который соблазнил людей. Пусть и о сексе как таковом он узнал не сказать, что слишком поздно, но и не особо рано — для его-то статуса.       Он повернулся на звук того, как стукнулись друг о друга бокалы и внимательно проследил за Азирафелем. Тот стал выглядеть спокойнее, но не сказать, что намного. Он был взбудоражен, и Кроули до последнего не понимал, из-за чего.       — Давай я, — сказал Кроули, забирая бутылку вина, одним щелчком открывая её и разливая по бокалам.       Увидев бы Вы Кроули, который с такой естественностью разливал вино, не отрывая от Вас взгляда — Вы бы официально уже числились в списках ада. Потому что это уже грех. Огромный неподъемный грех, которого хочется больше.       Кроули протянул бокал и сам сделал глоток со своего, хотя не сказать, что его отпустило алкогольное опьянение ещё после клуба.       — Так, — начал он, рвано выдохнув, — что за друг?       Азирафель внезапно усмехнулся и слабо покачал головой. Они стояли слишком близко друг к другу и его так невероятно вело от Кроули, что словами не передать. Кроули красивый, невозможный, невероятный. Он весь как одно это гребаное греховное яблоко. Но тут хочется не укусить — тут хочется чего-то намного, намного большего.       — Не понимаю, почему ты так вцепился в этого друга, Кроули.       Азирафелю показалось, что Кроули аж зубами скрипнул — настолько сильно он сжал челюсти. Но тот так же быстро сделал глоток вина, будто отвлекая себя.       — Это просто мой сослуживец с работы. Мы неплохо ладили, и он решил навестить меня. Рассказал некоторые новости, всего-то.       Азирафель мог поклясться, что буквально видел то, как расслабились плечи Кроули. В итоге тот выдохнул — так расслабленно, будто бы до этого тащил на себе весь арсенал какой-нибудь футбольной команды.       — Как будто могло быть что-то иное.       Кроули сказал это так тихо, что сам не понял, что конкретно он сказал и сказал ли вообще.       — Что, прости? — Азирафель склонил голову, и Кроули окинул его быстрым взглядом. Посмотрел на то, как спокойно и непринужденно он сейчас выглядел. Так легко и естественно, так... по-родному.       Кроули лишь покачал головой и залпом осушил сразу весь бокал вина, в то время как бокал Азирафеля был по-прежнему полон.       — Что ж, тогда, — начал Азирафель, оперевшись бедром о стол, не спуская внимательного взгляда с Кроули. Настолько внимательного и пристального, что любому другому стало бы неловко, но только не Кроули, который такое может и как вызов принять. — Тогда я хочу узнать, что у тебя случилось. В конце концов, мой знакомый с работы не может занимать такую важность для нас обоих как твои проблемы.       Кроули на секунду выпал из реальности, пораженно моргнув. А моргал он так редко, что Азирафель не мог не заметить данный жест и взять его на заметку. Будто бы Кроули что-то удивило.       — Что-то не так, мой дорогой?       Кроули внезапно посмотрел ему в глаза, и Азирафелю понадобилась буквально вся его выдержка, чтобы не выронить свой бокал. Взгляд Кроули жаждущий, требовательный, взывающий подойти ближе. Даже если сам Кроули не думал об этом и не хотел выражать что-то такое, его взгляд все время был таким. Взгляд демона, соблазняющего на грехи. Это то, что заставило сердце Азирафеля пропустить удар. Кроули... хочется.       его хочется до ужаса от осознания подобного.       и от этого хочется ещё сильнее.       — Просто на секунду растерялся от... постановки предложения?... Не знаю, это звучало странно, — повел плечом Кроули, не отрывая своего взгляда от Азирафеля. Ответно пристального и дерзкого. У Азирафеля опять пересохло в горле и он поспешил сделать небольшой глоток.       — Разве?       — Я говорю о том, что ты сказал это так, будто бы у нас теперь все наши проблемы — общие. Это было...       «мило».       Да, черт возьми, это было мило, но это слово так и стало поперек горла у Кроули, и тот так и не смог сказать его в слух. Лишь откашлялся в ладонь и спешно налил себе ещё вина.       — Это было, — окончил предложение он. Так неловко, но естественно, что Азирафель не смог улыбнуться.       — Потому что оно так и есть, не так ли? Если апокалипсис был нашей общей проблемой, то другие вопросы тоже касаются нас обоих. Тем более, мне кажется, ты не стал бы нервничать по пустякам, и это, кажется, что-то серьезное?       Азирафель звучал разумно, а у Кроули с каждым словом в груди сердце ухалось так, что отдавалось это каждый раз странным нытьем.       «да, черт возьми, это было так важно, это было важнее гребаного апокалипсиса, потому что я посмел думать, что ты можешь быть для кого-то ещё, что ты не только для меня. я, блять, до смерти испугался и разозлился на мысль о том, что ты можешь быть чьим-то ещё, а не только моим. я испугался того, что ты можешь отвернуться от меня, потому что я эмоциональный кретин, когда дело касается тебя, потому что я люблю тебя. люблю больше жизни, больше всего, что было у меня, во мне и для меня.»       — Да, может, ты и прав, — Кроули заторможено кивнул. Он сглотнул, потому что понятия не имел, что должен был сказать. Врать не хотелось. Правду тоже произносить не очень-то и хочется. И он сказал: — Ничего. Ничего не случилось.       Ну, это было сравнительной правдой.       Ничего же не случилось? Так? Кроули не соврал. Ни разу он не соврал.       Азирафель кивнул.       — Тогда что за поведение?       Кроули рвано выдохнул, снова посмотрев на Азирафеля как-то меж слов. Будто пытался что-то выцепить. Так казалось самому Азирафелю, хотя на самом деле Кроули понятия не имел, что ему говорить. Он был в растерянности.       — Скажи мне правду, Кроули.       Он сказал это так, что Энтони в этот же момент захотелось завыть. Это не приказ, это даже не просьба, это то, как умеет говорить только Азирафель. В Кроули в этот момент будто что-то упало. Разбилось.       У него пересохли губы, сердце забилось в самой глотке и, кажется, он буквально терял ситуацию.       Вот он, Азирафель — его. На самом деле. Его. Никаких тебе дружков и знакомых. Они стоят вдвоем в этом слабом освещении, с вином и рядом настолько, что Кроули буквально ощущает то, насколько ярко пахнет от Азирафеля... им.       От Азирафеля пахло Кроули.       Если уж кому-то было интересно.       Они много и слишком часто проводили время вместе. Нет, конечно, Азирафель пах чем-то своим — какао, немного кофе, страницами старых книг, каким-то там одеколоном, который он периодически менял, но больше всего от него несло Кроули.       И сам Энтони это знал. Давно знал. Но сейчас это что-то подкосило в нем.       — Правду?       Кроули переспросил хрипло, и Азирафель лишь как-то рвано кивнул, делая ещё один глоток. Он не был пьян абсолютно, но перед глазами плыло. Было тепло. Не жарко, а именно тепло — так, как бывает в натопленном помещении. Сухо и уютно. Рядом с Кроули всегда так.       Рядом с Кроули любая погода превращается в летний мягкий вечер.       Кроули, он весь — от макушки до родинок — синонимичен для Азирафеля со словом «дом».       Рим или Месопотамия, Париж или Лондон — рядом с Кроули любое место кажется домом. Потому что вот оно, место Азирафеля — рядом с ним.       Их место — рядом с друг другом.       И в крови у Азирафеля сейчас вибрациями проносится голос Кроули. Он стоит в полуметре. Такой открытый в своем естестве. В своих чувствах, эмоциях, желаниях. Он ярость, злость, похоть, желание. Он самое грязное и самое светлое. Он то, что цветет в Азирафеле. Это что-то намного выше любви.       и кроули все этого никак понять не может.       Азирафелю лишь оставалось рвано вдыхать, потому что голова кружилась от его присутствия.       Кроули невообразимый, сексуальный, до дрожи желанный.       Азирафель не находил себе места, хотя, вроде, вот оно — рядом с ним.       ан, нет.       нужно ближе.       намного ближе.       быть его пульсом.       Азирафель рвано выдохнул.       — Правда, — повторил Кроули, и только сам его голос, его интонация, звучали как озвучка в порно. Он весь ходячее, блять, порно. Просто Кроули достаточно существовать, чтобы оказывать сексуальное давление. Ну, это, вроде, нормально для его статуса. — Правда в том, — тянет нарочито долго, прерываясь на то, чтобы сделать глоток.       Азирафель с него взгляд не сводил. Смотрел так пристально и выжидающе, что Кроули это даже нравилось. Нравилось в нем чувствовать это что-то — что обычно его не касается. Только Кроули его давно уже выучил, так что это даже не в новинку.       — Ну, мне кажется, — Кроули прикрыл глаза, растянулся в странной улыбке и сказал: — что я заревновал тебя.       То, как он это произносит — будто смакуя — забивается в Азирафеле диким темпом.       Ревность — исключительно человеческое изобретение, но когда ты живешь среди людей столько времени, то невольно начинаешь очеловечиваться. Никакое человеческое чувство не чуждо Кроули. Он сам прародитель ярости, ненависти, злобы, зависти, похоти и страсти. Он это сделал, поэтому позаимствовать у людей ревность ему ничего не стоит.       — Я тебя ревновал, понимаешь? Я тебя ревную. Прямо сейчас.       Кроули звучал как призыв к сексуальному насилию. Как порно.       То, как он это говорил — растягивая слова, глубоко и проникновенно — это забилось у Азирафеля под кожей, и он просто затруднялся в своем дыхании.       Когда он слышал Кроули — он даже дышал с трудом.       Кроули говорил вкрадчиво, так, что каждое слово имело свой вкус, запах и цвет.       Азирафель готов был поклясться, что чуть не вознесся в этот момент.       Это было невероятно. Это было превосходно.       блять.       это было слишком.       Азирафель как выпал из сна, резко вздрогнул и сделал резкий глоток вина, пытаясь прийти к чувствам. Кроули наблюдал за этим с наглой, блядской усмешкой. Кроули сам по себе блядский.       — Думаю, ты хотел сказать что-то другое, доро..       — Я сказал то, что хотел сказать, — перебил он Азирафеля и оставил свой многострадальный бокал, перед этим допив вино до конца. От алкоголя уже начинало тошнить. Ему хватит. — Что, это не то, что ты хотел услышать? — он вздернул голову кверху, чуть прищурившись и сделав шаг вперед. Дистанция между ними от уровня сексуального давления «очень высоко» передвинулась к «сейчас ебанет». Но Кроули привык рисковать.       — Возможно, я не ожидал этого, — Азирафель напряженно сглотнул, когда подметил, что между ними с трудом помещался бокал в его руках. Вот, блять, Кроули пьяный, а не тупой, и он все понимает. И Азирафель понимает, и...       и что?..       Они по-прежнему не тупые и это даже не инстинкты. Как бы долго ты ни жил среди людей, такое тебе будет чуждо всегда.       Они оба не понимали, что это, но им определенно это нравилось. То, что складывалось между ними из-за этого напряжения буквально взрывалось перед глазами в неясные вспышки. Кроули ни разу не чувствовал такого от контакта с людьми. Ни разу. Ничего и близко не было.       Не было бешено-бьющегося сердца, учащенного дыхания, дрожи в пальцах, сухости в глотке. Не было того странного ощущения, во что превращалось напряжение между ними. Это будто превращалось в нечто странное, залезало под кожу и заставляло чувствовать нечто новое.       И им обоим было интересно, что случится, если станет ближе.       Поэтому Азирафель аккуратно отставил бокал вина в сторону. Кроули проследил за этим жестом, напряженно сглотнув.       Дыхание обожгло кожу, сердце забилось так быстро, что стало сложно дышать. Не то чтобы им вообще нужно было дышать, но это было так ощутимо, так...       блять, они теряли разум.       — Ну, я сам не ожидал. Это... странное чувство. Знаешь, что-то между очень дорогим хорошим коньяком и хождению по раскаленным углям.       — О, кому как не тебе знать о хождении по камням.       — Теперь я знаю все.       После такого и впрямь прозреешь.       Кроули смотрел в глаза Азирафеля, и все никак не мог понять, что означал его взгляд. Или       «поцелуй меня, блять, наконец».       или       «ты псих, и я псих, мы творим какой-то бред и, кстати, поцелуй меня».       Или же Кроули уже мерещилось. Его трясло изнутри так бешено, что сердце ходуном ходило от глотки к своему законному месту.       Ну, в любом случае, он не был уверен, что что-то потеряет от этого. И, в любом случае, взгляд Азирафеля уж точно трактовать по-разному нельзя было.       Теперь между ними не поместилась бы даже рюмка.       Кроули ощутил то, как что-то сдавило в груди, и это... это было невероятно.       Губы у Азирафеля оказались такие же, как и пару раз представлял себе на пьяную голову Кроули — мягкие, теплые, едва-едва влажные. Сквозь вкус вина едва ощущался привкус какао. Такой теплый и нежный. Внутри Кроули опять что-то содрогнулось.       Его руки дрожали, когда он неловко соскользнул ими к рукам Азирафеля. Кончиками пальцев по костяшкам, вверх, дерганно, слабо сжав у сгиба локтя. Его движения неловкие, рваные, скомканные, он сам себя не мог успокоить, пока искал ответ на свой поцелуй. Азирафель рвано выдохнул и едва подался вперед. Так, что у Кроули пол из-под ног ушел, и его едва пошатнуло. Он уцепился свободной рукой за край стола, чтобы не упасть, а второй обнял за спину. Неловко и бережно, не решаясь по-хамоватому нагло прижать к себе — так, как он делал это обычно.       Им казалось, что по их коже гулял ток, дыхательные пути преломлялись, а сердце словило аритмию. Стоять было так сложно, даже чувствовать самого себя — сложно.       Кроули приоткрыл на секунду глаза, чтобы убедиться, что ему ничего не мерещилось, что это Азирафель сейчас рядом с ним.       Его ресницы подрагивали, и образ Азирафеля будто плыл.       Да и сам Кроули плыл.       Сама похоть млела от поцелуя. Невинного и неловкого поцелуя — воплощение страсти и вожделения не находило себе места.       Даже такие вещи имеют свою слабость.       И сейчас эта слабость сильнее и теснее прижалась в ответ. Так близко, что Кроули показалось, будто бы он ощущал, как о него бьется сердце Азирафеля сквозь нарост костей, мяса и кожи.       Вот он — рядом. Такой настоящий и теплый. Не мечта и не иллюзия.       Этот поцелуй отличается от всех других, что были в жизни Кроули. Хотя и целовался он не особо часто — не нравилось. Но сейчас — о, черт, ему нравилось, ему так нравилось, что голова кружилась, что каждый сантиметр его тела отзывался.       Это было великолепно.       однозначно, это было великолепно.       Хотелось запомнить, отпечатать этот момент в своей памяти с поразительной точностью.       Азирафель едва отдалился, и рваный выдох сорвался ураганом с губ Кроули. Он приоткрыл глаза, встречаясь взглядом с Азирафелем. Он не выглядел растерянно. Никто из них так не выглядел. Спокойные снаружи, внутри них бушевало цунами. Руки тряслись. Одной Кроули по-прежнему прижимал к себе, а второй так же был вцепленным в край стола, чтоб не упасть.       Ладонь Азирафеля скользнула с пряжки ремня вверх, по животу, вздрогнувшему от напряжения, к груди, в которой сердце буквально разрывалось от чувств.       — Я думал, что вознесусь, — как в бреду прошептал Азирафель, смотря в глаза.       — Я сам так чуть не подумал. Дьявол упаси от таких мыслей, — прохрипел в ответ.       Они смотрели друг другу в глаза все это время, и Азирафель ощущал бешеный ритм его сердца. И это успокаивало его тем, что не он тут один с Форест Гампом вместо упомянутого выше органа.       Они стояли в этой комнате — такие влюбленные и близкие друг другу, что все, что там у них есть внутри, заходилось в щемящей нежности. В любви к друг другу.       Кроули снова наклонился к нему — так близко, как это возможно. Коснулся губами кончика носа, чужих губ, подбородка. В последние секунды Азирафель не выдержал и судорожно выдохнул. Его ладонь у самого сердца, и Кроули рвано её перехватил той рукой, что держался за стол.       Незачем было искать точку опоры. Вот она — его точка опоры.       Азирафель не даст упасть.       ни за что.       Кроули поднял взгляд на Азирафеля, и у того внутри все вывернулось наизнанку. Он снова забывался, и снова не дышал, и снова терялся в гипнозе его взгляда. Его взгляд поглощающий, призывающий, зовущий. И Азирафель откликался. Всем своим существом он отзывался.       Кроули прохрипел:       — Можно больше. Я могу дать больше.       У Азирафеля взгляд напряженный, и он сглотнул, когда Кроули сжал его руку сильнее.       Взгляд Кроули не примет отказа. Он врывался в саму суть Азирафеля, он влек, он звал за собой. А Азирафель не может не идти на этот зов.       На Кроули отзывалось буквально все. Каждый сантиметр его тела. Этот взгляд гипнотически кричал ему о том, что сам Азирафель был создан для него. Только для него.       Внезапно, самому Азирафелю понадобилась опора, и он слепо ухватился за чужое напряженное плечо. Настолько напряженное, что о него можно было бы разбить эту бутылку вина.       — Дай, — Азирафель даже не просил — приказывал. Зрачки у Кроули расширились, и Азирафелю казалось, что ещё немного и они просто вытеснят радужку, оставляя только эту чернющую бездну.       Дай — как отмашка.       Дай — как боевой клич.       Дай.       дайдайдай.       дай мне всего себя. все свои мысли, разум и тело. органы и существо. естество, начало и конец. отдай себя всего мне.       дай.       дай.       Азирафель готов был поклясться, что слышал рык — такой низкий, гортанный, такой, что он даже ощутил вибрацию в чужой груди.       В Кроули звери — и эта половина беды. Кроули сам зверь. Дикий, бешеный, желающий.       Никто из них даже не вздрогнул, когда бокал упал на пол и разбился. Кроули вдавил буквально Азирафеля в гребаный стол, навалился сверху всем весом и, кажется, загораживал собой всю комнату. По крайней мере, Азирафель сейчас не видел ничего кроме него. Ему ничего больше и не надо.       Азирафель встретился с его взглядом, и дыхание замерло. Бутылка вина, упавшая на бок, качнулась, и Азирафель одним легким движением откатил её на безопасное расстояние. Не хотелось больше жертв. Одного хрустального бокала, который можно восстановить одним щелчком, вполне хватит.       Когда Кроули целует — это отличается от их первого поцелуя. Это было...       сильнее       глубже       интимнее.       Кроули буквально всем телом прижался к нему, так, что Азирафель ощутил бедром вставший член сквозь ткань штанов. Кроули голову сносило, и он не стеснялся показывать это каждым своим вдохом и движением. Он требовательно терзал чужие губы, торопливо проводя меж ними языком, заставляя Азирафеля пораженно выдохнуть.       Азирафель целовался. Два или три раза — он даже не вспомнит, что там были за обстоятельства, и было ли это на самом деле, а не какой-нибудь бред после алкогольного опьянения. Даже если и так, Кроули все равно делал это превосходно.       От Кроули воняло алкоголем, страстью и сексом. Он прожжен этим, и то, как он целуется — это целое искусство. Даром, что французский поцелуй придумал не он, казалось, в этом он был просто превосходен.       Ноги подкашивались, и когда меж них протиснулась чужая острая коленка, Азирафелю понадобились все силы, лишь бы не грохнуться на этот чертов стол, по которому каталась бутылка вина. Хорошо, что он хоть её закрыл — интуитивно, пока они разговаривали, пытался пристроить руки хоть куда.       Кроули сильнее вдавливал его в себя, вжимаясь коленом меж ног, и вцепился пальцами в бока. Так сильно и так грубо, что Азирафель невольно сдавленно простонал. Он сам не понял, чем был этот стон: от боли или наслаждения. Однако, Кроули пораженно отшатнулся, глянув на него бешено и свирепо.       — Больно?..       Кроули звучал так заботливо и осторожно, что это даже не клеилось с его внешним видом — взъерошенным и резким. Азирафель тихо рассмеялся, уткнувшись лбом в чужое плечо. Хватка на его теле в миг ослабла до того, что он едва ощущал ладони на себе. Казалось, Кроули держал свои руки буквально в полумиллиметре от него.       Кроули карикатурен в своем страхе сделать больно. Кроули даже совсем немного забавен в своей попытке быть не тем, кто он есть.       Азирафель не пьяный, но голову ему неплохо снесло фактом того, каким Кроули может быть.       Кроули может быть ещё лучше, чем есть на самом деле. Хотя куда уж.       Азирафель прохрипел где-то около уха:       — Не бойся быть грубым, — он прижался губами к шее, а после проскользнул им к тату. К тату змейки, проходясь по ней губами и едва задевая языком — Кроули вздрогнул в ответ всем телом. — Не бойся быть тем, кто ты есть на самом деле. Я люблю тебя любым.       Кроули на самом деле — зверь.       Дикий и бешеный.       И это не то, чем можно было его напугать.       В следующий раз, когда они встретились взглядами — Азирафель забылся окончательно. Он слепо подался головой вперед, тычась в чужие губы, и Кроули выхватил для себя поцелуй моментально. Азирафель держал лицо Кроули руками, притягивая к себе ближе, и, когда Энтони оперся на руки по обе от него стороны, рвано выдохнул, прикусывая чужую губу.       Кроули подался вперед, чуть сжимая бедра, подталкивая вперед, и Азирафель как-то совершенно неловко уселся на этот гребаный стол, о котором он никогда не думал в таком русле. Будем честны — Азирафель в принципе не особо о таком думал, а уж тем более он не думал о таком на столе.       Ну, если и грешить — то по полной программе.       Азирафель обхватил Кроули за спину, будто бы они и так не были достаточно близко друг к другу — а они были.       Были слишком близко.       Богу бы такое не понравилось.       Бутылка вина с характерным стуком грохнулась на пол, а пальцы Азирафеля в нервных дерганых движениях стягивали этот гребаный галстук с этой чертовски сексуальной шеи. Он сорвал его таким резким движением, что Кроули пораженно выдохнул, и тут же этот выдох застрял у него в легких, когда Азирафель подался вперед.       Это началось с аккуратного касания губ — горячо. Переросло в жадность, когда он широко провел языком. Перевалилось в страсть, когда он укусил в место между шеей и плечом, и Кроули хватило лишь на рычащий стон.       Кроули резко сдернул с него пальто, нервно шаря руками по всему, до чего мог дотянуться. Его ладони скользили по плечам, груди, животу, бедрам — Кроули, казалось, был везде. Обволакивал его как змея всем своим существом. Своим запахом, голосом и взглядом.       Азирафель был как в бреду. Он тяжело выдохнул и закрыл глаза, подставляя шею под жадные, терзающие поцелуи. Кроули целовал куда попадется — с лба и щек, до губ и шеи. Его губы требовательные и грубые. Он то целует, то вылизывает — так жарко, широко.       Азирафель подцепил пальцами за край то ли водолазки, то ли гольфа, то ли хрен знает, чего ещё — Азирафель так и не смог дать этому название. Она соскользнула с Кроули так легко, будто бы это было единственное её предназначение. Чтобы её сняли. Азирафель откинул её на пол и оглядел Кроули перед собой.       Его взгляд такой... нечеловеческий. И это то, что поддевало его окончательно. Азирафелю кричать хотелось от восторга, но он лишь закусил губу, чтобы не показаться чересчур эмоциональным. Тут хватит в этом плане одного Кроули.       Азирафель прошелся легким движением по напряженному животу, к груди, и тут же пораженно выдохнул, когда Кроули прижался губами к кадыку, жадно вылизывая.       Азирафель дернул его за волосы вверху, и Кроули посмотрел ему в глаза, облизывая губы.       Азирафель ощущал то, как его обдало жаром. Таким диким и болезным, что он не находил себе места. Он хотел сделать небольшую паузу, но ощутив на себе этот требовательный возбужденный взгляд, он понял, что это не отдых, это явно повышение градуса.       Стаканы с вином сметаются с полок, и в стаканы наливается виски. Крепкий и жгучий. Виски плещется в глазах Кроули. Такой горячий, что Азирафелю страшно выдохнуть — ему кажется, что он просто обожжется.       — Ты меня с ума сводишь, — прохрипел Кроули и подался вперед, так, что Азирафель просто повалился на спину.       Кроули медленно навис над ним, затмевая собой потолок. Вот он — само желание и возбуждение в лучшей своей форме. Красивый, сексуальный, горячий. Так близко, что у Азирафеля все изнутри дрожало. Ему даже дышать ровно не выходило.       Кроули бы хотелось сравнить с Иисусом в лучшем его проявлении, но даже в таком его состоянии для Азирафеля это слишком.       Надо знать бы норму.       Хотя, откровенно говоря, Азирафелю насрать сейчас на норму.       Он хотел Кроули до боли.       до смиренного ужаса.       Он диким зверем смотрел на него и это то, что сводило Азирафеля с ума. Кроули в истинном своем проявлении поистине прекрасен.       И, вообще-то, это последняя здравая мысль в его голове. Потому что Кроули снова поцеловал его — глубоко и очень даже неприлично — и дергано стащил с него жилет, и дальше — рубашку. Кроули грубый и резкий, и пуговицы просто отлетают, падая на пол с громким звуком. Но как же им обоим насрать на эти гребаные пуговицы. Сейчас для Кроули был только Азирафель, а для Азирафеля — только Кроули.       Их дыхание, запах и жар тела.       Только они       и больше ничего.       Одежда упала к Кроули в ноги, и он в ней просто путался, пытаясь рваным движением ноги откинуть её куда подальше.       Кожа у Азирафеля мягкая, теплая, даже нет — горячая. На ней следы остаются легко-легко — Кроули это понимал, когда едва задерживался губами у ключицы, и расцветал засос. Он даже не хотел и не планировал, просто тут едва нажать сильнее — тонкие капилляры надламываются сродни высушенным лепесткам роз.       Кроули руками шарил где попадется, и самого пробивало дико от ладоней Азирафеля на плечах, спине, груди. Поцелуи его чередовались так, что Кроули сам за ними угнаться не мог. У шеи расцвел нежный скользящий поцелуй, под ключицей — укус, на плече — полноценный засос. Азирафель не отдавал отчета себе в своих действиях.       Голова кругом шла, и все человеческое в нем превышало свои лимиты, поэтому Азирафель не находил себе места. В который, блять, раз. Поэтому лишь теснее прижимался к Кроули и чувствовал в ответ то же самое.       Азирафель скрестил лодыжки за чужой спиной, и чуть сильнее нужного провел ладонью по спине, так, что Кроули выгнулся. Азирафель бы отдал все ради того, что наблюдать это со стороны. Увидеть, как Кроули прогибается в спине, но, на самом деле, ощущать это — намного лучше.       У Азирафеля глаза едва приоткрыты, он видел все смазанными очертаниями, и, когда он встретился взглядом со змеиным желающим взглядом, он на ощупь нашел чужой ремень, и, брякнув пряжкой, расстегнул его. Довольно быстро и ловко для человека, у которого руки трясутся как у наркомана от ломки. В ответ — дрожащий выдох в губы.       Кроули уткнулся в его губы для рваного резкого поцелуя, а после снова лез губами и руками куда попадется. Кроули, кажется, везде, и его так много.       Кроули прошелся пальцами по напряженному животу, а после тут же губами — невыносимо. Игрался, дразнился, — хотя сам не понимал, не себя ли, потому что его все это распирало.       Всего его много — и поцелуев, и касаний. И, кажется, что даже чересчур, настолько, что у Азирафеля в самом мозгу что-то клинило, коротило, замыкалось и дребезжало, но он лишь стискивал в руке короткие чужие волосы, подтягивая на уровень своего лица, кусая за губу так, что Кроули тихо болезненно застонал. Его плечи напряглись, и это все — дикое. Кроули впился пальцами в бока так, что останутся синяки. И Азирафель не притронется к ним своими чудесами, чтобы убрать их с тела — ну уж нет.       Это будет на нем так долго, как вообще возможно.       У Кроули след от зубов на плече, и тот в отместку укусил за шею. Вгрызался, и Азирафеля пробрало так дико, так остро, что он содрогнулся всем телом — едва ли не кончил. Кроули прижался сильнее, одной рукой вдавливаясь ногтями в белую кожу, а другой пытался стащить эти мешающие штаны. Кажется, они оба в них путались, но светлый кусок ткани оказывается отброшен на пол.       Конечно же можно было избавиться одним щелчком — ну а в чем тогда азарт?       Так они оба ощущали все напряжение, всю дикость, всю грубость — это в каждом движение чувствовалось, и это их поддевало так, как не поддевал алкоголь.       — Блять, — Кроули прохрипел буквально, пока рукой пытался расстегнуть пуговицу на своих штанах, в итоге — вырвал вместе с нитками. Азирафель следил за этим туманным взглядом. Кроули готов был поклясться, что его серые бесконечные глаза потемнели. Темные, блять, у него сейчас глаза — возможно, из-за огромного зрачка.       Кроули снова на него навалился сверху и бегло поцеловал в шею — так мимолетно и едва незаметно, что Азирафель коснулся ладонью его затылка и чуть нажал, заставляя снова уткнуться губами в открытую, подставленную под поцелуи шею.       Очередной укус расцвел у Кроули на самой шее у кадыка, и он лишь успевал поражаться такому от Азирафеля, хотя Кроули догадывался, что тот просто считал его реакцию (довольно-таки однозначную) и теперь внаглую этим пользовался. От укусов у Кроули ноги буквально подкашивались, и тот даже пару раз чересчур сильно цеплялся за Азирафеля, чтобы не рухнуть.       Кроули вклинился бедрами меж разведенных ног, и Азирафель чуть ли не заскулил. Вообще, если слушать только тело, не давая себе доступа к разуму, то все довольно выходит... интересно. В новинку. Азирафеля это и подстегивало.       Его руки на напряженных плечах, и Кроули издал краткий рык около уха.       Он укусил за мочку, а потом аккуратно обхватил губами.       В Кроули безмерная нежность чередуется с рычащей грубостью. Кроули весь и полностью на контрастах. И это так невероятно, Боже, большего, казалось, и не надо.       Кроули проскользнул торопливо рукой вниз, царапая короткими ногтями напряженный живот.       Его рука обхватила член у самого основания, и Азирафель в своем стоне просто захлебывался. Или же в ощущениях — понять сложно. Особенно в таком состоянии понять сложно.       Он интуитивно дернул бедрами, и едва выгнулся в спине.       Кроули усмехнулся, закусил губу и двинул рукой вверх и вниз.       Азирафель внезапно оперся на локти, и, одной рукой обняв за шею, прижимая к себе, поцеловал за ухом, скользя вниз, шею буквально вылизывая. Широко проводя языком — влажно и жадно.       Кроули хотелось вылизать.       И эти слова рвались из груди Азирафеля, но тот постарался воздержаться. Не то чтобы сейчас вообще такое слово можно было применить к ним в принципе.       Он лишь притянул к себе ближе и провел языком по губам. Кроули провел по члену ещё раз, и ему показалось, что все тело Азирафеля было напряжено, как струна.       Чужая теплая ладонь прошлась по животу, и Кроули вздрогнул, невольно замерев собственной рукой на чужом члене. Азирафель посмотрел прямо в глаза, не давая отвести взгляда, и Кроули готов поклясться, что там было столько возбуждения и желания, сколько не было ни в одном из других партнеров Кроули.       Рука соскользнула вверх, прошлась по ребрам, задела соски, из-за чего по Кроули будто заряд тока прошел.       Он нервно двинул рукой, когда Азирафель спустился вниз, а после скользящим (очень даже змеиным!) движением залез за резинку белья, без стеснения крепко обхватывая каменно стоящий член так умело, что Кроули застонал сквозь зубы и рвано выдохнул.       Он неловко стащил с себя свободной рукой белье и прижался ближе.       Азирафель пораженно выдохнул, когда снова поднял взгляд к лицу Кроули, замечая, что радужка заняла своё законное место по всему, блять, белку, а зрачки, Господи помилуй, овальные. Кроули шумно и тяжело дышал, а Азирафель смотрел ему в глаза и хотел заскулить от восторга.       Гипноз его тела и взгляда взрывал все планеты в голове Азирафеля. Если от них ещё что-то осталось.       Кроули, не отрывая взгляд, проскользнул свободной рукой от коленки к бедру, слабо шлепнув.       На самом деле, — думал про себя Кроули — все становится намного удобнее, когда планируешь заняться сексом со сверхъестественным существом.       Азирафель облизнул губы и дышал тяжело, пройдя рукой вниз, к основанию, ощущая, как член в его руке слабо вздрогнул.       Окей, Кроули просто прекрасен.       И он не думал, что может быть вот настолько хорошо.       На пальцах Кроули осталась естественная смазка, и он провел мокрыми пальцами меж ягодиц. Азирафель лишь потянулся на встречу к чужим губам, и Кроули дал ему это — поцеловал и проскользнул пальцами внутрь.       У Азирафеля под веками вспыхивали яркие фотовспышки. Цветные и разные по размерам.       Языком Кроули творил действительно невероятные вещи, но ох, что же он делал пальцами.       Азирафель едва подавил в себе крик восторга, когда Кроули двинул пальцами вперед, а потом медленно назад. У Кроули пальцы длинные, ловкие, и, Боже упаси, он может делать ими так или так. Или даже вот так.       Азирафель в восторге откинул голову назад и с трудом подавил в себе рвущиеся наружу стоны — хотя ему начинало казаться, что вот-вот он ими задохнется. Он сильнее прижал к себе ногами Кроули, и тот довольно уткнулся носом в шею, проводя языком по кадыку.       Азирафель зажмурился. Плечи Кроули были напряжены, он сам — весь и полностью — был напряжен. Но то, что он делал пальцами — боже упаси, это невероятно, неописуемо.       Свободной рукой он продолжал двигаться на нетерпеливо подрагивающем члене, то сжимая у самого снования, то делая свои касания скользящими, едва ощутимыми.       Кроули оперся одной рукой у головы Азирафеля и едва отдалился от него. Они встретились взглядами, и Азирафель лишь призывно сильнее развел бедра, и Кроули торопливо стащил с себя белье окончательно.       Он зажал запястья Азирафеля над головой, опуская взгляд вниз. Туда же, куда без зазрения совести пялился Азирафель. Честное слово, Кроули уж испугался, что у него второй член вырос (как и у любой другой уважающей себя змеи), иначе он не знал, почему у Азирафеля был такой взгляд.       Второго члена там не оказалось.       Поэтому Кроули лишь повел бровью, и, смяв губы в требовательном поцелуе, помог себе рукой, утыкаясь членом меж ягодиц, проводя меж ними.       Кроули не знал, откуда в нем такое желание целоваться, но, черт, казалось, он хотел Азирафеля только целовать. Не отпускать его губ, не выпускать из своих рук.       Других просто хотелось. Просто. Ну, вы понимаете? Ничего более. Кроули с другими стремился лишь к оргазму, лишь к этому чувству — что есть только во время занятия сексом, даже от простой дрочки такого не было.       А сейчас... ну, просто целовать. Сминать губы его, кусать, вылизывать. Но Азирафель терся о него, весь такой подвластный и готовый, что Кроули себя и сдерживать не мог — даже если бы и хотел.       а он не хотел.       Он помогал себе рукой, и сначала просто мазанул членом по внутренней стороне бедра, срывая с чужих самых желанных губ разочарованный выдох.       Чужие руки в собственном замке пальцев напряглись, но Азирафель не вырывался. Кроули рычал сквозь зубы и, зажав сильнее, чтобы зафиксировать и так чересчур подвластного ангела — входит маленькими толчками. В Азирафеле влажно чересчур. Серьезно. Слишком.       В смысле, эй, у Кроули было с мужчинами, и он знает, каково это, а сейчас — по-другому. Кроули догадывался, что Азирафель, возможно, что-то и чудеснул, пока моргал, но это не то, о чем он мог сейчас думать. Кроули крышу сорвало, и он не хотел находить потерянный контроль.       Он жестил, двигая бедрами сначала без ритма, хаотично, грубо и глубоко, взгляда не спуская с Азирафеля, хоть и тот на него в ответ не смотрел: жмурился, голову откидывал назад, тщетно пытаясь стоны заткнуть в себе. Все равно звуки неясные вырывались: скулящие, просящие, громкие.       Кроули удерживал его на месте, чтобы он не соскальзывал, и двигался все ритмичнее, находя нужный для них обоих ритм. Кроули Азирафеля чувствовал — даже в такой ситуации. Особенно в такой ситуации. Он его чувствовал как себя, его тело в нем откликалось. Он нашел нужный угол, ритм и силу, и Азирафель откликается: телом, взглядом, голосом.       В голове что-то щелкнуло, перед глазами бесконечно все мелькало и взрывалось. Кроули не чувствовал ничего, кроме Азирафеля.       Кроули двигался по-змеиному изящно, по-демонически невероятно. Секс с демоном это что-то намного, намного выше секса с обычным человеком. Каждое его движение, взгляд, касание — это что-то искусное, вывернутое до идеала.       Кроули будто бы не делал ничего, что могло быть «случайно». Каждое его движение выверено, каждый поцелуй точен, каждый толчок шел так, как надо. Член проходился по нужным точкам, а взгляды — блять, эти гипнотические взгляды.       Секс с демоном — это лучшее, что мог придумать ад. Да и небеса, будем честны, тоже — разница лишь в ханжестве и изобретательстве.       Тело у Кроули горячее, твердое, жесткое, Азирафелю так хочется коснуться его, царапнуть там, у низа живота, и вверх, к ребрам, но руки зажаты сильно чересчур, настолько, что они затекать начинали. И это тоже — верно. Потому что это проскальзывало в огромный ураган удовольствия и делало углы острее, восприимчивее, и это просто, черт возьми, выносило Азирафеля из собственного тела.       Он задыхался, нет, он захлебывался. Это было восторгом.       Чтобы описать секс с Кроули достаточно было одного емкого слова — «крик».       Это все крик. Крик эмоций, тела, крик из глотки, в конце-то концов.       Кроули опять лез целоваться — на этот раз абсолютно грязно и совершенно не целомудренно.       Он соскользнул губами вниз, оставляя мокрый след у ключиц, и вылизывая соски, продолжая двигаться по-змеиному пластично. Зубами едва задевал, прикусывал, а после задушенного шипения, снова обхватил губами.       Азирафель теплый и мягкий, Кроули насладиться им не мог.       В конце концов, он отпустил его руки, и Азирафелю пришлось одной ухватиться за плечо Кроули, потому от очередного ритмичного грубого толчка, он успешно соскользнул к книжной полке, больно ударившись затылком.       Какие-то листы под ним успешно смялись и разлетелись, оставляя поверхность идеально чистой в большей степени благодаря тихому раздавшемуся щелчку. Азирафель в своем бреду так и не понял, он это был или Кроули. Он переместился рукой к краю стола, чтобы лучше зафиксироваться, потому что, черт, блять, боже и другие глубокоуважаемые личности, Кроули двигался размашисто, глубоко и грубо.       от такого и впрямь недалеко развоплотиться.       Но нет, Азирафель на это не пойдет никогда — иначе он потеряет нечто такое важное, как секс с Кроули. Как он вообще мог жить без такого удовольствия больше шести тысяч лет?! Черт возьми (прости Господи), он потерял так много!       Свободной рукой он обнял Кроули за шею — ну, вцепился, скорее, но не столь важно. Кроули прорычал в шею, куда его очень удачно вдавили, и легонько укусил, прикусив кожу и слабо оттянув.       Лопатки у Кроули были сдвинуты вместе, и он наваливался на него всем весом, вылизывая шею до хриплого дыхания едва прерываемого стонами.       Азирафель вцепился в край стола так, что костяшки и пальцы побелели, больно вжавшись пяткой в чужую поясницу, будто бы пытался сократить возможность резкого отдаления к минимуму (хотя оно и так было невозможно).       Кроули двигается размашисто и глубоко, ритмично.       Азирафель схватился за его волосы, больно оттягивая и, как только Кроули едва отстранился, поцеловал под подбородком, и сразу же — укусил. Едва краем глаза заметил свой след от зубов на чужом плече, но тут же забылся в резком глубоком толчке — до самого, черт возьми, основания.       Несмотря на сильную хватку, Азирафель все равно едва соскальзывал, но это не то, на что можно было обращаться внимание.       — Еба-а-а-ать, — прохрипел Кроули, когда Азирафель сжался и стало так, сука, узко, что Кроули вздрогнул всем телом и интуитивно толкнулся ещё глубже.       Они оба горячие и растормошенные.       Кроули сжал одну руку на чужом мягком бедре, крепче фиксируя его, и, внезапно, меняя ритм — начал вдалбливаться быстрее и более мелкими толчками. Движение бедер у Кроули слишком быстрые, и Азирафель вскрикнул от неожиданности и восторга.       Кроули напряженный, как струна, и он на ощупь ищет чужую руку, переплетая пальцы и целуя. Снова. Бесконечное количество «снова» просто полосует сознание Азирафеля, но ему нравилось это до невозможности.       Кроули удерживал его в одном положении, полностью контролируя ситуацию, и сдавленно рыча в поцелуй.       Кроули казалось, что оргазм для Азирафеля стал каким-то открытием, потому что он весь внезапно натянулся в его руках, изогнулся так неестественно, что, Дьявол ужасающий, ни один человек так под Кроули не изгибался, и с непонятным звуком кончил. Это даже не стон и не крик, да и не скулеж — Кроули так и не понял.       Он лишь на секунду замер, смотря на открытую шею, потому что голову Азирафель откинул настолько сильно, что странно, что она реально не откинулась.       Самому Кроули хватило двух кратких толчков, чтобы кончить на бедра и попасть на пол.       Он тяжело выдохнул и оперся локтями по обе стороны от головы Азирафеля, утыкаясь в теплую едва влажную шею. Он дергано выдохнул, а потом мягко поцеловал в кадык, нежно пройдясь губами вверх, чтобы наткнуться на чужие мягкие едва припухшие губы, и поцеловать так, как никогда ещё не целовал.       Со всей нежностью и любовью, что была в нем.       Азирафель ответил как сквозь дрему и сильнее сжал руку Кроули в своей. Его рука соскользнула по плечу, ребрам, и остановилась чуть ниже изгиба талии, ближе к бедру.       Они целовались. Долго, нежно, аккуратно, пытаясь привести свои мысли, сознание и ритм сердца, что стоял в самых ушах, в норму.       В этом было столько нежности, что у Кроули что-то защемило внутри, и он с трудом подавил улыбку.       Когда он слабо отдалился, то встретился со взглядом Азирафеля, так и застыв. Взгляд у него уже более-менее осознанный, и Кроули лишь пораженно выдохнул.       Он оперся на руки, и чужая рука соскользнула окончательно вниз, к бедру, слабо сжимая.       Азирафель выпустил его из цепкой хватки ног, лишь прижимаясь голенью к боку.       — Вот тебе и ревность, — Кроули сказал так, будто сам был в шоке от произошедшего, хотя, скорее, он просто сейчас осознал, что понятия не имел, как все пришло к этому.       — Мне кажется, ты не совсем правильно понял, что такое ревность.       — Ой, да что ты понимаешь!       Азирафель тихо засмеялся и, внезапно потянувшись руками вперед, обхватил за шею так, что Кроули пришлось резко нагнуться. Азирафель ласково чмокнул в лоб, и Кроули лишь глупо улыбнулся и довольно теранулся щекой о чужую ладонь — как ласковый кот.       Он положил свою руку поверх тыльной стороны ладони Азирафеля и посмотрел в глаза. Азирафель лишь подавил в себе выдох, потому что Кроули смотрел так, будто бы...       будто бы у него был только он.       Азирафелю понадобилось меньше пяти секунд, чтобы понять, что это и было правдой.       Кроули довольно зажмурился, когда Азирафель ласково чмокнул в полузакрытое веко.       Внутри теплилось что-то гораздо большее и значительное, чем тепло или любовь.       А ревность, ну...       ревность и обиды — дело житейское, и Азирафель совсем не против, если это будет заканчиваться чем-то настолько невероятным.       А сейчас Кроули лишь лез ближе, желая выцепить ещё один ласковый поцелуй. Так, как может только его ангел.       его.       усекли?