***
В шаттле была только односпальная кровать. Боунз понял: повезло, что кровать вообще есть. Ночью — ладно, он не знал, точно ли сейчас ночь. Часов нигде не было, а наблюдение из окна в космосе не давало никаких подсказок. Ради собственного здравомыслия Боунз думал: когда они спят — ночь, а когда просыпаются — утро. Итак, ночью Боунз шёл спать. Чехов ложился на полу. Наверное, у него пропали все чувства, кроме милосердия. Иногда глубокой ночью и только будучи абсолютно уверенным в том, что Боунз крепко спит, Чехов забирался к нему на кровать. В такие ночи было тесно и неудобно. Кровать была мала и для одного человека. Боунз и Чехов вместе? Забудьте об этом. Чехов всегда утверждал, что он делает это ради удобства, но он обнимал МакКоя слишком сильно. Он стискивал его в своих объятиях так, что Боунз мог поклясться, что тот пытается раздавить его.***
Иголка с ниткой. Как по-детски. Как дико. Они едва ли являются медицинским оборудованием. Тем не менее, это единственное в шаттле, что могло бы справиться с глубокой раной в боку Чехова. Боунз не мог просто позволить ему умереть. Вообще-то, мог бы. Может, и стоило позволить. Не то, чтобы у Боунза не было причин злиться на него прямо сейчас. В конце концов, он пленник. Любой бы понял, если бы он так поступил. Но позволить Чехову умереть значило вызвать затруднения. Главным образом, потому что Боунз был бесполезен в полётах. Если бы Боунз позволил Чехову истечь кровью, он, вероятнее всего, разбился бы где-нибудь и поранился примерно через неделю. Возможно, даже умер. Пока Боунз зашивал Чехова, тот был бледным и смотрел в никуда. Очевидно, он недостаточно хорошо всё обдумал. Он вообще не думал. Он просто сделал.***
Несколько часов спустя Боунз встал с кровати, а Чехов всё ещё лежал там. Он ничего не делал, просто лежал на спине и смотрел куда-то вверх. Хоть кто-то отдыхал. — Никто не прилетает за нами, — пробормотал он. Боунз понял это с первого дня. С первого часа. С первой минуты. Не было нужды злорадствовать.***
Несмотря на случившееся, Боунз всё ещё считал Чехова хорошим ребёнком. Он просто свернул не на тот путь, и всё. Ладно, это не всё, но будь он проклят, если это не бОльшая часть. С Чеховым всё в порядке, этот ребёнок просто нуждается в помощи. Была ли это медицинская подготовка или одиночество, нагнетающее такую точку зрения, Боунз сказать не мог. Независимо от того, что это было, Боунз заставлял Чехова поесть. Еда не была деликатесами. Боунз никогда не был поваром, а если бы даже был, то продуктов у них не имелось. У них не было даже репликатора. Всё, что они имели — сухие пайки на несколько лет вперёд. На вкус они как железо, но это лучше, чем ничего. МакКою бы не пришлось делать это, если бы Чехов готовил еду для себя. "Забывчивый, — надеялся Боунз. — Ему о многом нужно было подумать. Например, о тяжести своих преступлений или о том, что, может быть, нужно сдаться". Учитывая то, как Чехов колебался перед приёмами еды, возможно, Боунз был слишком оптимистично настроен.***
Чехов был на полу. — Я не знаю, чего ты от меня хочешь. Боунз мог бы посмеяться, но возможность была слишком давящей и необходимой, поэтому голос Боунза смягчился: — Я хочу только того, что мы оба хотим. — Нет ничего, чего бы мы оба хотели, — рассмеялся Чехов за него. — Конечно, есть. — нагнулся Боунз, — Просто верни нас домой. Я очень хочу этого, думаю, ты тоже. Чехов молчал. — Я бы хотел, чтобы ты не говорил подобных вещей. — Каких вещей? Правду? — Таких. — Чехов привстал, — если ты мне чем-нибудь обязан... — Я ничем тебе не обязан.***
Вперёд-назад, вперёд-назад. Это всё, что Чехов делал битый час. Ходил вперёд-назад, вперёд-назад. Если честно, у Боунза от этого кружилась голова. Здесь не хватало места, чтобы ещё и ходить. Сделав несколько шагов, Чехов вынужден был обернуться, и всё происходило так быстро, что Боунз это возненавидел. Почему-то ещё больше сбило с толку, когда Чехов резко остановился. Боунз просто не мог победить. — До... до всего этого, — Чехов отвернулся от него, — я действительно думал, что ты хороший человек. Боунз закатил глаза. Он не был уверен, что сделал, чтобы заслужить такое пренебрежение, если это вообще можно считать пренебрежением. Вероятно, Чехов представлял себе всё не так, и теперь, когда он не добился своего, ему оставалось только дуться. Как обычно. Всё, что Боунз чувствовал, когда не разговаривал с ним всю оставшуюся часть дня — раздражение.***
Чехов неподвижно сидел у пульта управления и напевал какую-то мелодию. Назвать её мрачной было бы преуменьшением. Хотя, Боунз не был уверен, что жизнерадостная песня будет лучше. Скорее всего, стало бы жутко или ещё более удручающе. Боунз больше всего обрадовался бы тишине.***
День, когда Боунз сошёл с ума, по его расчётам, совпал с днём, когда он, в конце концов, поцеловал Чехова. Все испытанные им чувства нагнетали, потому что он точно знал, что это. Он читал об этом. Он думал, что из всех людей он сможет избежать этой ловушки. Боунз решил, что понимание этого было недостаточно серьёзной причиной, чтобы запрещать себе. Чехов был приятным, несмотря на свои недостатки, и Боунз был влюблён в него. Ещё более влюблён сейчас, нежели раньше, пока всё не пошло по пизде, если быть честным. Поэтому он поцеловал Чехова. Когда Боунз оторвался, Чехов тут же наклонился за ещё одним поцелуем. Поцелуй Чехова был достаточно целомудренным. Это было восхитительно. Боунз нахмурился: — Это было твоим планом всё это время? — Нет. Я не.. Я не был... Просто да. — Чехов снова поцеловал его, и нервная энергия была такой сильной, что Боунз мог поклясться, что попробовал её на вкус. Он схватил руки Чехова. — Не нужно лгать мне. Для этого слишком поздно. Ложь предназначена для людей, у которых есть пространство и границы. Такая роскошь была отнята у них давным-давно. В Чехове будто сломалось что-то: — Отпусти меня, пожалуйста.