Война. Страх. Постель.

— Ну что, Гил, мне раздеваться? Гил был явно не готов услышать такой вопрос сейчас, ведь рядом с ним сидел его брат. Они обсуждали, как лучше напасть на Польшу. — Я, наверное, пойду, — закашлял Людвиг, чуть ли не в мгновения ока исчезая из поля зрения обоих. — Ты? — слегка удивленно, даже как-то презренно вскинул бровью Гилберт. — Да, я, — кивнула шатенка, дожидаясь команды. Гилберт в мгновения ока подскочил и принялся раздевать Аличе, словно не веря своим глазам. Снимать с Аличе особо было нечего. Она только что проснулась, на ней была льняная сорочка, которое она носила, чтобы не соблазнять немецких солдатов. По крайней мере, в это ее нарядил Гилберт, ибо видеть каждый день голую Аличе зрелище, конечно, приятное, но несколько отвлекающее. Гил снял платье и отбросил в сторону. Кажется, оно накрыло бюст фюрера, но бюст Аличе его волновал больше. Гилберт обнял Аличе, гладил ее спинку, спускаясь руками ниже, языком лаская уже вставшие соски Аличе. «На самом деле, мне холодно. Вот бы сейчас мужчину, горячего, как Ловино…» Гилберт куснул Аличе за ее персик. — Айц! — Не кричи, дура. Я не хочу, чтобы к окну подбежали куколды. «Да куда уж там, в вашей немецкой армии одна пидорасня» Гилберт отчаянно пытался снять штаны, но у него не получалось. Тогда на помощь к нему пришла Аличе, которая уже успела расстегнуть его мундир. Гилберт сбросил с себя китель, а вместе с ним и рубашку. Его брат неожиданно для него назначил собрание сегодня утром, он в спешке даже пуговицы застегнуть не успел. «Какой-то дурдом с этой войной», — думала про себя Аличе, когда Гилберт отлизывал ей в позе раком. Это было, конечно, приятно, но Ловино делает это лучше. — Ах! Нет, не лучше. Аличе развернулась на столе лицом кверху. Гилберт выпрямился, надрачивая свой член «Неужели я его не возбуждаю, раз он себе помогает?» — удивилась Аличе. Она просто не знала, что Гилберт был в нее влюблен по уши и не мог поверить, что сейчас оттрахает эту сучку. Аличе часто ходила на блядки после очередного боя, но немецкими солдатами всегда брезговала почему-то. А сейчас она лежит, именно перед ним и горящими от страсти глазами просит, чтобы он в нее зашел. «Почему же он медлит?» — сердясь, подумала Аличе. Вдалеке прогремел взрыв. Она хотела его, сейчас же. Заполнить эту пустоту, вытеснить из ее глубокого узкого сосуда страх. Наконец-то он зашел. Гилберт и сам не любил войну, хоть и был рожден для нее. Он входил к Аличе грубо, руками растирая ей соски. Он не знал, почему, но она была такой узкой. Аличе застонала, закусывая свою руку, чтобы быть тише. Она знала, что плохо сдерживает голос, когда ей хорошо там. Но хорошо там бывает не часто. А этот холодный немец… почему-то он ей так нравится. Нравится даже больше, чем горячие итальянцы. Аличе любила войну только за хороший секс. Когда страшно за свою шкуру, ты дерешь другую шкуру так, будто это твой последний секс. Примерно также было у Аличе и с братом, с которым она всегда спала, когда была война, а после ходила к священнику каяться за инцест. Примечательно, что страны не беременели, а значит, опасности инцеста для них не существовало. Ловино был горяч, а Гилберт… Аличе понимала, что он всё делает не так, как она привыкла, но ей нравилось. Он был груб, в нем не хватало теплоты, но он так норовился проникнуть в нее глубже, будто в ней заключался весь смысл его существования. Бедная Аличе. Она ведь и не знала, что Гилберт ещё в тринадцатом веке поклялся, что первой и единственной его женщиной должна быть непременно она. Как хорошо, что Гилберт не знал, что у Аличе уже было и с Людвигом. Тот-то ей и устроил садо-мазо, из-за чего Аличе уже как три месяца не спала ни с одним немцем. А тут он, ходячая белизна с глазами неба. Всё же, Аличе знала, что она не арийка. Она не понимала, почему с ней вообще сотрудничали. Всеми политическими делами всегда заправлял Ловино, может, он в курсе. Брат был сообразительнее нее, да вот только ленивее. — А-ах! — воскликнула Аличе, прижимаясь к разгоряченному телу Гилберта. Он осыпал ее колючим градом поцелуев. Создавалось такое впечатление, будто он кого-то пародировал: настолько странные были его движения. Бедная Аличе. Она ведь и не знала, что Гилберт сам страшный куколд. Он всегда за ней подглядывал, когда она спала с кем-то из солдат, всегда разных, но всегда, он был уверен, итальянских. Как только ему докладывали, что она спала с кем-то, он сразу же бежал на это смотреть. Знала бы Аличе, как он ради нее унижался... Аличе не знала, что вором ее нижнего белья, даже если оно запачкано чужой спермой, был Гилберт. Он же ее боготворил! Его убивал тот факт, что Аличе легкого поведения, но смотреть, как его любимой хорошо, как она корчилась от запретного наслаждения… — Ааах! — глубоко и протяжно простонала Аличе. Нет, с Гилбертом однозначно все не так. Он был груб и в тоже время нежен. Он драл ее, как в последний раз, старался быть лучше, чем он есть, и в то же время был аккуратен, чтобы она рассыпалась только от оргазма, а не от его бушующих уже не в сердце чувствах. Итальянцы были куда нежнее, куда страстнее, когда они боялись войны. А он… он боялся ее потерять. Он хотел, чтоб ей было так хорошо, чтобы она его не могла остановить, чтобы цунами его любви задушило шлюшью глотку его возлюбленной. Неожиданно Аличе получила оргазм, у нее завибрировало внизу, и Гилберт вышел, орошая своим семенем розовую разгоряченную нежную плоть итальянки. У Аличе давно не было оргазма. Последний был несколько лет назад, когда только-только началась Первая Мировая. Итальянка тяжело дышала. Гилберт совсем оставил ее без сил. Она взглянула на него краем глаза: Гил был весь запыхавшийся, но такой счастливый. Его глаза были прозрачнее неба, неимоверно бледная кожа словно излучала нежный свет. Аличе вдруг поняла, почему её выбор пал на Гилберта. Она его любила. Но она не ожидала, что он её любил тоже. Про себя Аличе решила, что обязательно добежит до Гилберта, когда ей захочется снова, когда у нее снова случится приступ страха войны. Если будет трудно, она запихнет туда что-нибудь, лишь бы добежать до ее истинной любви.