Battle Cry

Звон скрестившихся в поединке мечей. Острый запах пота с металлическими нотками. Это первое, что замечал случайный посетитель, оказавшись в подвальном помещении амфитеатра, которое служило пристанищем десяткам гладиаторов и было расположено прямиком под ареной. Джек сделал быстрый выпад, смахнув выступивший на лбу пот. Тут же парировал серию ударов противника, отступив на шаг и заняв боевую стойку. Ловкая контратака — и меч Аттикуса полетел на землю, а сам он поднял руки в знак поражения. — Ты в прекрасной форме, — заметил мужчина, поднимая своё оружие, когда Джек отпустил его. — Далеко пойдёшь. Скупо улыбнувшись, юноша отложил меч и вернулся на свою койку. Каждый раз мыслями он невольно возвращался к родному дому, разрушенному и сожжённому римлянами много зим назад. К родителям, павшим в неравном бою. К сестре, которую, как и его, забрали в плен и почти наверняка превратили в наложницу в одном из многочисленных публичных домов. Всю их жизнь растоптали. Сравняли с землёй, пренебрежительно наплевав. Джек был хорош в боях один на один. Так много воды утекло с тех пор, как отец впервые вложил ему в руку меч и велел бить. В Лондиниуме он несколько лет был просто рабом, мальчишкой, выполняющим грязную работу, прежде чем хозяин заметил его потенциал и отправил на арену. Не по годам крепкий юнец, источающий неприкрытую злобу и ненависть, который со всем жаром и опрометчивостью бросался в бой, всякий раз подвергая себя смертельному риску, — вот какую славу он заслужил на боях Лондиниума. А теперь Рим. Столица величественной империи в обличии чарующей и влекущей своей красотой и богатством девы, на самом же деле — стареющая путана, пьяная кровью и развратом. У Джека она вызывала лишь омерзение, отнюдь не восторг. Однако с течением времени он научился держать свои эмоции под контролем. Окружающим юноша казался отстранённым и скупым на слова и эмоции. Возможно, в этом была доля правды. Сейчас он иначе смотрел на поединки гладиаторов. Раньше Джек вымещал на противнике свою ненависть к римлянам, независимо от того, кем он был. Теперь же он понимал, что большинство гладиаторов — такие же рабы, как и он, для которых участие в боях — призрачный шанс получить манящую свободу. Юноша отмахнулся от навязчивых мыслей. Завтра состоится особое представление и, если понадобится, он будет убивать. Снова. Платить чьей-то смертью за продление своей жизни. Утром все были взбудоражены, вокруг царило оживление, ведь многим гладиаторам предстояло выйти на бой, после которого они либо вернутся, либо нет. Хотя, по сути, таковым был едва ли не каждый их день. Джека настораживало то, что их всех разделили на две большие команды, но, по крайней мере, он был в одной команде с Аттикусом — единственным человеком здесь, с которым поддерживал хоть какие-то отношения. — Слышал, всё это побоище один из сенаторов устраивает для своей невесты, — невзначай заметил Аттикус, пока они облачались в выданные им кожаные доспехи. Он был старше Джека лет на десять или двадцать и тоже держался особняком, но по неизвестным причинам прикрывал юношу и частенько ставал на его защиту. Между ними было словно негласное соглашение, и, если говорить откровенно, Джеку не на что было жаловаться. — Кровавое зрелище, чтобы впечатлить своенравную и двуличную породистую сучку, — презрительно хмыкнул юноша, застёгивая наручи. — Вполне предсказуемо. Аттикус осуждающе покачал головой, недовольно поджав губы и как бы намекая, что своё нелицеприятное мнение стоит держать при себе, а то можно схлопотать. Выбрав оружие, они присоединились к своей команде, толпящейся у выхода на арену. Подобравшись, Джек вздохнул. Да начнётся бой не на жизнь, а на смерть! ...Всё было даже хуже, чем ожидал юноша. Он понял это, когда обе группы бойцов вышли на арену, представ перед лицом ненасытной, жадной до чужой крови публики. Это был постановочный бой в виде сцены подавления римлянами восстания кельтов. У Джека неприятно защемило в груди при виде гладиаторов, переодетых в доспехи римских воинов. Перед глазами пронеслась покрытая пеплом выжженная земля. Струйка крови, текущая по подбородку матери. Стеклянные глаза отца. Плачущая сестра. В результате того восстания он лишился всей своей жизни, а теперь был вынужден играть роль шута, чтобы потешить самолюбие этих жестоких ничтожных людей. Ненависть. Всего-то нужно было: ослабить поводья, и она затопила бы его сознание, контролируя каждый его шаг. Но, видимо, он слишком устал полагаться на инстинкты. Сегодня всё должно было быть осознанно. — «Римляне» не должны победить, — будто невзначай шепнул он Аттикусу, пока сенатор громогласно вещал что-то. — Держись ближе. Джек крепко сжал рукоять меча, проверяя надёжно ли закреплён кинжал на поясе. Дождавшись сигнала, обе стороны бросились в атаку. Это не было согласованным, контролируемым сражением. Каждый просто пытался убить, пока не убили его. Большинство сразу разбилось на пары, выбирая ближний бой. Джек старался держать Аттикуса в поле зрения, как и было условлено, и в то же время отражал удары своего противника. Его налитые кровью глаза и огромный рост не сулили юноше ничего хорошего, но он, быстро обойдя врага, с силой всадил меч ему под рёбра, заставляя того упасть на колени и закашляться кровью. Точным движением Джек перерезал ему глотку, благосклонно подарив быструю смерть вместо долгой и мучительной. И бросился на следующего, пробиваясь в самую гущу боя. Он не считал ни сколько времени прошло, ни скольких людей он за это время лишил жизни. Каждую секунду обрывается чья-то жизнь, и не одна — так ли это важно? Всё тело наливалось тяжестью после долгого изнурительного боя, но время отдыхать ещё не настало. Кровь, своя и чужая, засыхая, бралась коркой, неприятно стягивая кожу. Аттикус немного хромал: один из противников, кажется, повредил ему сухожилие. — Я разберусь, — хрипло сказал он Джеку, кивая на последнего гладиатора в обличии римского воина. Все остальные — и «кельты», и «римляне» — уже были мертвы. Аттикус снёс ему голову одним точным ударом. Когда он обернулся, юноша увидел брызги свежей крови на его лице. В центре арены как символ силы и победы римлян красовался штандарт. В оглушающей тишине Джек сломал древко, бросая пёстрое полотно на залитую кровью землю. — Убить их! — повернувшись, он встретился с горящими слепой яростью глазами сенатора, который стоял, вцепившись в защитный парапет. На них с Аттикусом навели арбалеты. — Нет! — смело возразила девушка, сидящая в первом ряду, чем заслужила удивлённый взгляд сенатора. И Джека. Незнакомка поднялась со своего места, не обращая внимания на мать, которая тянула её за руку назад. Её изящная фигура приковала взгляды всех, и девушка громко заявила: — Эти воины боролись за свою жизнь, и победили. У нас в Риме вердикт выносит народ, — она с вызовом посмотрела на сенатора. — И я говорю: «Жизнь»! Девушка подняла сжатую в кулак ладонь, побуждая остальных последовать её примеру. Один за другим все присутствующие стали поднимать руки, выкрикивая «Жизнь!». На лице девушки промелькнула слабая улыбка, скрывающая, как почудилось юноше, облегчение. Сенатор не мог поступить наперекор людям, поэтому лишь кинул, стиснув зубы: — Убирайтесь. Уже на выходе из арены Джек поймал её взгляд. Девушка смущённо закусила губу, но продолжала смотреть. С интересом и уважением. С пониманием. А потом он потерял её в толпе. — Как тебе теперь «двуличная породистая сучка»? — поинтересовался Аттикус, когда они попали в подземелье. — Если бы не она, нам бы головы снесли за твою выходку. — Прости, что рисковал тобой, — искренне, но слегка отстранённо извинился Джек, словно не слышал первые слова друга. Тот лишь покачал головой, а Джек подумал, что ещё не одну ночь будет видеть во сне её зелёные глаза...