Morrigan

Holding the key to my darkened past, She's spinning with voices lost in past, The memory too disturbed, She's a story that'll never end.       POV Алекси.       Просыпаюсь словно от тяжкого, склизкого, опутывающего мое сознание кошмара, тело едва подчиняется мне, я не могу пошевелить рукой, и даже дыхание отзывается в моем ноющем теле невыносимой болью. Я стараюсь сдержать рвущийся наружу стон, мне это удается лишь до крови закусив губу, и в пыльной тишине комнаты раздается мой тихий вздох. Мочевой пузырь готов лопнуть от распирающей его жидкости, мне приходится встать, хочу я этого или нет. Медленно, тяжело дыша, едва сдерживая крик, я сползаю с кровати. Моя рука ищет опоры, в темноте мои дрожащие пальцы цепляются за спинку стула, стоящего возле кровати. Я опираюсь на него в тщетных попытках встать на ноги, икеевское дерьмо не выдерживает моего веса, с треском разваливается, и я падаю на пол. Сломанное много лет назад плечо взрывается оглушающей болью, и меня рвет на пол вязкой субстанцией. Мое тело сотрясает дрожь, и я, стеная, лежу в холодном поту, и мой желудок выворачивается наизнанку, пачкая мои руки и пол мерзкой жидкостью.       POV Янне.       Из комнаты Аллу раздается глухой стук. Проснулся, наконец. Я рывком открываю дверь, включаю свет и вижу его самого, лежащего на полу в насквозь мокрой от пота футболке и в луже рвоты. Я хватаю его за шкирку и ставлю на ноги, не обращая внимания на его стоны и отчаянное сопротивление.       - Какого… ты тут делаешь? - под его глазами легли темные тени, а мертвенно-бледные щеки покрывает двухдневная щетина.       - Вставай, мелкая тварь! – я встряхиваю его.       - Пусти меня, Янне, мне надо поссать.       - Обойдешься! – рявкаю я, толкая нашего фронтмена и гитариста обратно на кровать, с которой тот, судя по его состоянию, с таким трудом слез.       - Янне, я сейчас лопну, – Аллу сгибается пополам, сжимая теплый бугорок через ткань спортивных штанов.       Бледный, грязный, с руками, покрытыми синяками и порезами, Алекси представляет собой жалкое зрелище. Я взашей гоню подступающие к горлу слезы жалости и встряхиваю Лайхо.       - Янне, я больше не могу, – всхлипывает Аллу; на его лице написана такая боль и такое отчаяние, что я уступаю. Он с трудом поднимается, и я толкаю Аллу к двери. Он идет с большим трудом, еле передвигая ноги. На стене, которой он касается ради опоры, остаются желтые разводы.       В ванной он подходит к унитазу, подносит руки к резинке штанов и внезапно оборачивается.       - Будешь … наблюдать или все-таки выйдешь?       - Заткнись и займись делом, Лайхо! – взвыл я.       Явно оторопев от моей грубости, Аллу, держась для равновесия за стену, дрожащей рукой достает из штанов свой внушительный член и, морщась от боли, выпускает мощную струю.       Я с трудом заставляю себя отвернуться, чтобы не смотреть на это невероятно возбуждающее зрелище. Чтобы не искушать себя, подхожу к раковине, беру полотенце и хорошенько пропитываю его водой. Не даю Аллу как следует закончить и кидаю ему мокрое полотенце.       - Вытрись!       - Почему ты так груб со мной сегодня, Янне? Что вчера случилось, и почему ты здесь? – еле ворочая языком, шепчет Алекси.       - Вытирайся, твою мать, с тобой я после поговорю!       Алекси медленно вытирает со своих рук и волос засохшие следы рвоты. Кинув на меня полный недоумения взгляд, он бросает грязное полотенце на пол и медленно удаляется.       - Эй, а смывать я, что-ли, буду?       Смощившись, я нажимаю на рычаг смыва воды и со злостью начинаю вытирать брошенным Алекси полотенцем ободок унитаза. Особой меткостью эта мелочь по фамилии Лайхо не отличается.       POV Алекси.       Какого черта Янне здесь делает? И не могу понять, почему он так груб со мной, раньше он такого себе не позволял. Что случилось вчера? Не помню ничего, в моем больном мозгу образовалась пожирающая меня изнутри пустота.       Какое облегчение после опорожнения мочевого пузыря… но этo ничто по сравнению с жестокой болью, терзающей мои внутренности. Мои руки в порезах и синяках, голова готова взорваться от боли, а мой язык распух от жажды. Я прошу у Янне стакан воды. Он толкает меня на кухню и сует в руку тоскливо стоявшую на столе пластиковую бутылку с водой. Я присасываюсь к горлышку и пью теплую жидкость, проливая половину на себя и на пол. Желудок сжимается в комок и отдается такой болью, что я сгибаюсь пополам, стараясь не закричать. Меня рвет опять, на этот раз водой. Янне молча помогает мне выпрямиться, забирает у меня бутылку.       Я медленно иду обратно к спальне. Темнеет в глазах, и я держусь за стену. Меня шатает, я, не разбирая дороги, иду в противоположную сторону и оказываюсь не в спальне, а в гостиной. Я вижу рыдающую Элви, мою девушку, сидящую на диване. Рядом с ней … Дэниэл (а откуда ОН взялся? Если здесь еще обнаружатся Яска с Хеннкой, я вообще сойду с ума). Дэниэл, утешающий и обнимающий Элви. Я, насколько позволяют мне мои тающие силы, кидаюсь к ней, но чьи-то грубые руки оттягивают меня назад. Янне подоспел, а то как же…       - Не прикасайся к ней, не смей, подонок! – Дэниэл ударяет меня кулаком по лицу и разбивает мне губы (уволю к чертовой матери, Дэниэл, как бы ты хорош ни был). Я падаю на руки Вирмана.       - Элви! – зову я мою девочку, но она даже не смотрит на меня, прячет заплаканное лицо в коленях, ломая руки, на которых расцветают ужасающие лиловые кровоподтеки.       - Не смей больше ее трогать, – сжав до хруста кулаки, чеканя слова, произнес Дэниэл, – ты разбиваешь все, к чему прикасаешься. Я уведу Элви, куда угодно, лишь бы не была с тобой… Вспомни Роопе, Лайхо!       - Дэн, – предостерегающе шепчет Янне.       Я смотрю на Дэна своими бешеными глазами, он показывает мне фак и отворачивается.       Элви бросает на меня взгляд своими заплаканными синими глазами, взгляд, резанувший меня по сердцу и опаливший мою душу, и Дэниэл уводит ее, совершенно спокойную, тихую и строгую, полную противоположностью мне, я на полдороге от помешательства из-за непонимания и боли.       А Янне утаскивает прочь меня, невзирая на мои просьбы и вопли. You're a two studded chain, a tear in my soul She'll fly away with me when all said and done But now she's gone.       POV Янне.       Я бросаю Аллу на кровать. Дикий ребенок сопротивляется (откуда только силы взялись?), пытаясь пересечь комнату и побежать к ней, к милой и нежной девочке, которую так сильно обидел вчера, но я не позволяю ему. Схватив за футболку, я усаживаю Аллу обратно. Стиснув до хруста его худые плечи, я внимательно, с чувством смешанной жалости и ненависти смотрю в его огромные растерянные глаза, которые уже полны слез.       - Дай мне к ней пойти, пусти, отведи меня к ней! Янне! Что с ней, кто с ней так?! – кричит он, пытаясь скинуть мои цепкие пальцы со своих плеч.       - Сволочь! – я вновь встряхиваю его, – хочешь узнать, почему мы все здесь сегодня? Хочешь узнать, кто с ней так поступил? Ты! Это был ты!       Алекси обмякает под напором моих слов. Его лицо выражает такую боль, что, если бы я не знал, что он натворил вчера, я бы склонился перед этим горем. Но я продолжаю терзать Аллу.       - Понимаешь, ты слышишь меня? Ты пытался изнасиловать ее! Is all that's with me with the things I've done Because she's gone.

***

      - Алекси?       Узловатые вены набухли на белоснежной, покрытой татуировкой руке, и в один из синих ручейков, качающих кровь к сердцу, втыкается игла, и желтоватая жидкость безумия проникает в уже отравленный организм.       Тоненькая ручка касается плеча Аллу, рыжеволосая девушка склоняется к нему и целует обнаженную шею.       Сдавленное, глухое рычание, истерика и крики… сломанная вдребезги гитара, капли крови на ковре, капающие из раненных рук… боль в выкрученных запястьях, рваная блузка… безумие, горькое как снадобье смерти, изливающаяся как весенний ливень ярость… его грубые разрывающие ее изнутри движения…       Крепкие руки как раз кстати оказавшегося рядом Янне, отрывающие безумца от его беззащитной жертвы… Его боль и ее слезы…       POV Янне.       Вопль Алекси, громче, чем его скримы на концертах, слышен был, казалось, даже на соседней улице. Он закрывает лицо руками и рыча, рыдая, падает ничком на кровать. Его тело бьет крупная дрожь, а сердце разрывается от отчаяния.       И тут я не выдерживаю. Обхватываю его руками, обнимаю, прижимаю к себе его хрупкое, исхудавшее тело. Я говорю ему слова утешения, укачивая в своих объятьях этого 37-летнего мужчину, задыхаясь от смешанных чувств к моему любимому дикому ребенку, огненный дух которого окончательно сломлен.       - Брат, ты же боец… держись… кто, если не ты, отыграл десять концертов подряд со сломанным плечом и ребрами, кто, если не ты, ходил столько лет со сломанной ключицей. В тебе столько силы, сколько нет ни в одном из нас. Избавься от этой пагубной привычки, Аллу, избавься от отравы, которая уничтожает твою жизнь и жизнь тех, кто верит в тебя. Как хочешь, а я завтра утром звоню в наркодиспансер… больше не позволю тебе разбивать сердце тем, кто любит тебя. Аллу, Алекси, не надо, не плачь…       - Она больше не вернется… Янне… вырви мое сердце, я не вынесу этой боли, – шепчет Алекси и задыхается в рыданиях.       Я снимаю с его головы шапку и глажу грязные, спутанные волосы. Еле сдерживаюсь, чтобы не покрыть его лицо поцелуями и собрать его слезы. Моя недавняя ненависть к Аллу испаряется как туман под ласковыми солнечными лучами, орошаемыми обильными слезами очищения. Рыдания Алекси не прекращаются, я не могу больше найти слов утешения, чтобы прекратить этот поток слез. Остается только крепко держать его на руках, сжимая его тонкие косточки сквозь рваную футболку, успокаивать его истерзанную душу. Когда Алекси, наконец, затихает, я меняю ему, как маленькому, грязную одежду и заботливо укрываю одеялом, поглаживая по волосам, уговариваю поспать.

***

      Я сижу в углу комнаты Аллу и Элви, наблюдаю за ним спящим. Он спит беспокойно, вздрагивая и стеная. Темные длинные пряди волос скрывают его лицо, исхудавшее, но все равно прекрасное… Его руки нервно теребят одеяло, а сам он что-то бормочет во сне.       Дорогой, мой любимый Аллу… Я не хочу, чтобы ты помнил хоть что-то об это ночи… не хочу, чтобы ты знал о своей слабости, о слезах, которые ты пролил в моих объятьях… Тебе было так больно… а я просто утешал тебя, пытаясь себе забрать хоть крупицу твоей боли. Ты хотел, чтобы Элви вернулась к тебе… Ты просил меня вернуть ее, вернуть твою любимую… как ты ее обычно зовешь? Твою Морриган… Ты написал песню под таким именем в честь Элви и включил ее в свой последний альбом как самое лучшее твое произведение.       Аллу, ты проснешься утром, и я даю тебе слово – она снова будет рядом. И простит тебя, потому что любит! И ты любишь ее…       Вы глубоко и безрассудно любите друг друга, оба такие разные, вы – союз пламени и льда: ты боготворишь хаос, а она – тишину и порядок, она любит тебя трепетно и нежно, а ты ее – страстно, пылко, доводя ее до безумия своей дикой привязанностью и сгорая до конца, как свеча. Силу твоей любви невозможно измерить даже глубиной озера Бодом.

***

      Светает. Недавно темно-сапфировое небо за окном окрашивается в жемчужно-розовый. Яска и Хенкка, удостоверившись, что с Аллу все в порядке, давно улеглись спать в гостиной, спасибо, что хоть не в обнимку… Я один не сомкнул глаз этой ночью и теперь расхаживаю по уютной квартирке, наслаждаясь тишиной и покоем. После вчерашней истерики Алекси безмолвие непривычно давит на голову.       Сам Аллу спит, на этот раз глубоко и спокойнее, чем ночью. Я облегченно вздыхаю. Сажусь на прежнее место, чтобы вновь понаблюдать за ним. Как он прекрасен! Лучи тонкого утреннего солнца падают на Аллу сквозь занавески, сверкая золотой пылью в его волосах. Бледное лицо отражает умиротворенность и хранит следы горьких слез.       Дверь со скрипом открывается, и невысокая фигурка проникает в комнату. Элви, девочка моя, ты все-таки не выдержала…. Тихо, стараясь не шуметь, Элви подходит к кровати и ложится рядом с Алекси. Осторожно, почти невесомо отводит пряди волос с его лица и целует свое сокровище в трогательную шею. Алекси открывает свои дивные, чистые, как у ребенка, глаза, вздыхает и поворачивается к девушке.       Я, сокрытый тенью, невидимый, сижу едва дыша, стараясь не шевелиться, и не свожу глаз с этих двоих.       Элви улыбается ему и снова целует. Румянец, нежный, как отражение розы в серебряном зеркале, появляется на впалых щеках Алекси. Я не вижу со своего угла его глаз, но, судя по тому, как ласково Элви оттирает его лицо, Аллу опять истекает слезами.       - Ты вернулась ко мне, – чуть слышно шепчет он, – прости меня, … я не хотел причинить тебе боль, – дрожащими пальцами он гладит истерзанные им же самим руки девушки.       - Тише, солнце мое, тише, я с тобой, малыш, – девушка целует его обескровленные, потрескавшиеся губы. (Она всегда называет его “малыш”, хотя Аллу старше Элви на десять лет). Зарывается лицом в его волосы, ласкает, целует его бесконечно и крепко обнимает, согревая теплом своего тела.       - Не оставляй меня, не бросай… никогда… я не смогу без тебя.       - Я всегда буду с тобой, мой ангел, я люблю тебя…       И Аллу улыбается, впервые за долгие-долгие месяцы. И как будто света в комнате становится больше.       Что говорит Аллу своей возлюбленной, я уже не слышу, незаметно для них двоих я выскальзываю из комнаты и оставляю их одних изливать свою нежность друг на друга. Yes, you may cut me again But I mark these words with a blade That I'll find you once again, Morrigan!       В коридоре я опираюсь спиной о стену и сползаю по ней на пол в полном изнеможении. Провожу ладонью по лицу и чувствую влагу. Я плачу... Как же давно я не чувствовал соленый вкус слез на своих губах…       Но эти самые истосковавшиеся по ласкам губы все еще хранят запах твоих волос, Алекси… Я их целовал, когда утешал тебя, зная, что ты этого и не вспомнишь потом.       О Аллу… Я так тебя люблю! Но ты никогда не будешь принадлежать мне, мой ангел, мой хрупкий ангел, но навсегда останешься в моем сердце. А твое сердце будет всегда принадлежать ей, твоей маленькой Морриган...       Моя боль так чертовски сильна, что я могу почувствовать вкус крови в моих слезах, пытаясь забыть тебя… Я всего лишь жертва своего же безрассудства, и последняя глава моей повести должна окончиться трагедией… Don't bother trying to save us We don't need your prayers Because we were the afflicted And none of us walked away…