Мужчина бесшумно и скоро отложил испачканные в крови ножницы на камень умывальника, и, разматывая белоснежную ленту, подхватил бинт. Граф не без тревоги следил за нечеловечески аккуратными и быстрыми движениями своего спасителя.
― Всё же я настаиваю, что мы должны вызвать доктора, ― демон положил очки рядом с пузырьком тёмного стекла, с краю. Алоис почувствовал, как с лёгкой щекоткой его крепко обняла марля. ― Не понимаю, к чему ваше упрямство?
― А я не понимаю, к чему ваши допросы? Не будет никого, ― граф словно очнулся в этот самый момент, как больной под плохим наркозом. При малейшем движении головы, от виска к виску перекатывалась глухая боль. Он ощущал тугую, сбежавшую из-под резинки чулок, полоску подвязки вдоль икры. Он посмотрел вокруг, теребя бахрому полотенец, стопкой сложенных рядом, и увидел отражение в зеркале – затылок Фаустуса, склонившегося перед ним. Мужчина уже был без пиджака и галстука.
― Чтобы он ещё нос всюду свой совал? ― Алоис взглянул на его отражение исподлобья играющими озорными глазами.
― Эти нюансы можно уладить. Вам необходим осмотр профессионала, ― глаза за стеклами очков были совершенно покорны.
После случая с тем прелестным доктором, у демона не было ни малейшей охоты возиться еще и с полицией. Но придумать Фаустус не мог ничего. Его конечное решение было подвластно графу: оно готово было работать на него, но толчок должен был дать Алоис.
― Зачем? С такими навыками вы с лихвой замените мне и хирурга, и медицинскую сестру, ― вяло ухмыльнулся Транси.
Ноги гудели, и он опасливо пошатнулся, боясь опереться о лёд мрамора телесным жаром. Был он немного не в себе, ломило в плечах от суеты, было неуютно. Время от времени золотые павлины, подобно бенгальским огням, извиваясь малахитовыми шлейфами, вспархивали с темных панелей ванной комнаты, и садились на завитые крыши китайских дворцов, щёлкали и клокотали, чистили пёрышки.
― Нужна капельница. Меня беспокоит потеря крови, ― Клод намеренно взял Транси за левую кисть, нащупывая пульс. Но пульс был не там, а где-то за глазами, а потом в груди, а потом в голове. Душно пахли перламутровые, похоже на виноградные гроздья, соцветия валерианы. Шум водопада становился всё тише, всё тише и наконец смолк. Томная жара, бархатная жара. Его бред протекал вне времени, вне его мыслей.
И опять – волна хлороформа, беспощадная близость Фаустуса...
― Если вам важна сохранность обстоятельств, я сделаю так, что об этом визите не узнает, ни одна живая душа, милорд. ― Это случайное сочетание слов показалось графу забавным. ― Я позвоню сейчас же. ― Закончив с перевязкой, Клод выпрямился и уже развернулся уйти...
― Нет! ― граф повёл плечами, точно ощутил чужое прикосновение.
― Я настаиваю, ― как можно терпеливее. Демон оглянулся, теряя выдержку. Он широко раскрыл глаза.
― А я приказываю! ― Алоис дёрнул полотенце и столкнул очки на пол. Одновременно неловко шагнул в сторону и под каблуком зловеще хрустнуло.
Он отвел глаза, запутался взглядом и с жадностью уцепился за раковину. Ему казалось, что это и есть тот ужас, который его сейчас гнетет и что если каким-либо образом освободиться от него, тогда и ужас пройдет, и боль в боку пройдет, боль пройдет... Все будет как раньше... Граф, наконец, вздохнул, улыбнулся, одновременно выдавил, что хотел сказать:
― У вас есть другие. Новые есть. С вас не убудет... ― спина его опять дрогнула, и не оборачиваясь он прошёл мимо Фаустуса, в коридор, прошуршал рукой по стене. И вспыхнуло одно треугольное бра, ярко озарившее дверь. Вся остальная часть залы – широкая, бесконечная равнина – тонула в темноте. И было что-то жутковатое в том, что один только этот угол выделен ярким оранжевым светом.
― Вы... ― Клод исподлобья покосился на его голую спину. ― Я принесу лекарство. ― И, хмуро проводив какую-то мысль, вышел в коридор, а оттуда на кухню.
Наконец, преодолев все туманы, Алоис высмотрел кровать. Шарахнулся от зеркала, в которое чуть было не вошел, и шагнул к двери. Осторожно войдя, он стянул с плеч промокшее полотенце, ледяные пряди неприятно обожгли шею. Он стал ждать.
Облегчение, которое он поначалу испытывал вырвавшись из области бреда, скоро исчезло. Это оказалось мнимое бегство. Он оставил дверь плотно закрытой, боком сел в кресло. Халат его уже лежал на кушетке. В комнате было холодно. По стеклам хлестал сильный дождь. За окном стоял гладкий, непрестанный гул.
Граф прислушался. Ему почудилось, будто вдруг кто-то грохнул входной дверью, где-то что-то заскрипело и лязгнуло. Мгновенно ошалев от страха, он кинулся к двери, повернул ключ. Одновременно стекло на раздвижной двери, матовое с узорчатым проблеском, дёрнулось и легонько сотряслось.
― Господин Транси, я принёс медикаменты, откройте дверь, ― снова это настойчивое содрогание. ― Господин Транси? ― и опять. Могло ли стекло выдержать? Эта дверь ему помеха? ― Пустите меня. Милорд. ― Всё пугающе быстро стихло. Молчание. Он постучал. ― Я оставлю поднос на столике. Вам необходимо это выпить. Ваша пижама отглажена. Переоденьтесь и отдыхайте.
Когда демон ушел, Алоис несколько минут просидел неподвижно. Хлестал ливень. Сильно хотелось есть. Халат отяжелел. Графа облекал плотный холод. Транси об этом не думал. Он думал о том, пройдёт ли тупая боль в боку? Он думал о том, спит ли Фаустус, могут ли они спать вообще, такие как он? Он думал о том, правильно ли поступает?
Его охватило поразительно живительное волнение. Оскалившись, он прижал к зубам сжатые пальцы, скулы поднялись, глаза сузились. И затем, тяжело стряхивая с себя странную болезненную дремотность, точно липкий туман, на носках граф покинул спальню.
Фаустус ― приятное, удивительное и крайне полезное существо! И он абсолютно прав - приодеться необходимо.
«И выяснить...» - глухо сердясь на Клода, Алоис просунул голову в мягкую, застегнутую окружность пижамной рубашки; мимо глаз, сверху вниз, промелькнула синяя тень; он вынырнул, одёрнул себя по бокам, и почувствовал внезапно, что легким этим синим шёлком его душа на время окружена и сдержана.
Ему стало жарко, горела шея, когда он, наконец, тихо выпив оставленное лекарство, очутился в сумрачном коридоре. Верхняя мутно-стеклянная часть двери спальни Фаустуса походила на пламенеющий закат. Он, вероятно, читал в постели. И, пока Транси стоял и смотрел на это загадочное стекло, в комнате звякнули, шаркнули чем-то, свет затух.
Что за смехотворная пытка? Войти, войти… Спутанные чувства. Надо взять себя в руки. Вернуться, лечь и уснуть – тяжесть осени нерушимо безысходна. Что дальше? Чего он, собственно, ждет? Все равно обратного пути нет. Но нужно ли ему объяснить всё вообще?
― Полуночничаете? ― глядя на Фаустуса блестящими немигающими глазами, спросил Транси.
Демон стоял посреди комнаты, чуть обернувшись, у комода, Алоис напротив, туго скрестив ноги, грустно прижавшись к косяку, с которым словно сливалась его небольшая тёмная фигура.
―Милорд, ― он задвинул нижний ящик комода, тот самый который Алоис не смог даже открыть и повернулся, ― к вам вернулись силы? - в руке у него блеснули новые очки.
У Клода на виске была запекшаяся ссадина – след промахнувшейся пули, и пять дыр на обшлагах окровавленного пальто, но его он целесообразно скоро снял и, кажется, даже от него избавился прежде чем они вернулись в квартиру.
― Лекарство не подействовало, ― с трудом оторвав взгляд от Фаустуса и нервно покусывая ноготь большого пальца, Алоис отошел к окну.
Дождь разошелся во всю, словно кто-то наклонил небо. Хищные призраки автомобилей расплескивали лужи, на углу сочились светом ярко-фиолетовые окна кофейни, мутное тяжёлое небо отражалось в стекле. Он прошёл мимо, не зная, что с собой делать в эту неуютную паузу, сел в низенькое кресло поодаль и, закинув ноги на подлокотник, стал разглядывать яркий нос мокасина.
Образовалась нестерпимая тишина.
Фаустус приблизился к шкафу и, щёлкнув душками новых очков, взял с полки носовой платок. Транси чувствовал в груди тяжесть. Ему казалось, что никаким словом этой тяжести не убрать. И единственное, что мгновенно всё разрешило бы - если бы вдруг исчез этот незнакомый человек у шкафа. Пронзительность его ненависти приобрела вдруг такую впечатлительность, что на секунду ему привиделось, что комната пуста. Но тут же отразился блик на линзе, тут же вернулся Клод, закрыл шкаф. И Алоис обернулся, выпрямил ноги, упираясь в мягкий уголок кушетки, останавливая демона этой ненадёжной преградой и проговорил, исподлобья ему ухмыляясь:
― Уже выяснили, кто устроил нам эту маленькую вечеринку?
― Делаю все, что в моих силах, ― он медленно выдохнул на стекла, расцепил очки и концом платка стал их протирать.
― Удивительно, а я от вас ещё не слышал ничего, ― граф уставился на него, сделав круглые глаза, потом быстро убрал ноги, соскочил, заходил по комнате в своей ослепительной сапфирово-лазурной пижаме. И наконец сел на застеленную кровать, неуклюже шарахнувшись коленом о столбик. ― Может, помочь? — протянул, перевалившись через зевок, его голос. Во всех его движениях была какая-то натянутая солидность.
― Я демон, господин Транси. Думаю, справлюсь.
― Ну, и как успехи? ― Алоис больно тёр ушибленное колено. У него было чудное желание вдруг крикнуть Фаустусу: «Прекратите маячить перед глазами!», но тот уже сел в кресло напротив, с совершенным спокойствием. Медленно надел очки. Поправил. Неподвижность гипноза была в его позе и взгляде.
― Фамилии напавших вряд ли будут интересны. А вот личность человека их пославшего определённо известна вам хорошо. Милорд.
Он сидел в таком же положении, как и Транси – совершенно прямо держа голову, закинув ногу на ногу, но в отличие от заведённых назад для опоры рук графа, положив руки на подлокотники кресла.
― О, сколь тонкий намёк, ― произнес Транси. ― Вы долго к этому шли?
― Мне известно «кто». Смею подозревать «зачем» и «почему» вы уже догадались? А вот «от кого» ― скажу.
― Это я вам и сам скажу, ― Клод встретил его взгляд и вопросительно поднял брови.
― Дядюшка Уильям не разменивается по мелочам, да? Не представляю, чем он маялся эти два года, но вы, господин Фаустус, видимо очень нашумели, когда забирали меня из Академии.
― Надумали туда вернуться?
Неожиданно замолкнув, Алоис брезгливо и спокойно указал пальцем на его висок.
― Вам пуля мозг задела? ― спросил он, болезненно морщась, а затем нехорошо усмехнулся, ― Есть предложение интересней!
― Слушаю вас внимательно.
― Дядя ведь ещё не в курсе, с кем именно я связался? ― он замотал ногами.
― Однако, пытливости ему не занимать, судя по нашему рандеву сегодня.
― Страдает верно, изводиться. Вы ведь меня элементарно похитили! Так или иначе, до смерти свидимся... Но любопытство не порок. Поэтому выведаете и мне о нём кое-что.
― Простите?
― Ну, где трудится, чем дышит и как живёт. Вплоть до цвета любимых носков, и хронических заболеваний, если потребуется! Это мой вам при...
― Да, Ваше высочество. ― Клод замирая, поймал его за ступню, сжал щиколотку его босой ноги большим и указательным пальцами, как сжимают пойманную бабочку, коснулся лодыжки легко, почти невесомо и, забирая ткань, повёл вверх по ноге, оголил колено.
Вышло внезапно и глупо, некрасиво. Алоис в первое мгновение совершенно потерялся и, неловко вывернувшись, сильно хватил демона ладонью по руке.
― Полегче!
Граф сидел на постели, свесив ноги, и смотрел, как Клод заклеивает пластырем его раненное колено. В этой раскрытой на груди рубашке, в этих очках, Демон казался ему таким необычным, таким новым... Транси подумал, что одним лишь словом может его заставить вот сейчас встать и пойти за ним. Как есть, в одной рубашке, по улицам, по городу... Создать что-либо, чего ни один человек сотворить не в силах, будь то великое чудо или великое зло, спасти чью-то жизнь или разрушить... Надув губы, Алоис подозрительно посмотрел на демона:
― Вы каждую мою ссадину будете залечивать?
― А у вас их много?
― Судя по последним двум дням, это зависит от того, насколько весёлым был мой вечер, ― Алоис тихо снял с Клода очки, закусил тонкую блестящую душку, ― с вами.
Какая-то одичалая ласка сменила в нем все жгучее, неудобное, топорное, что недавно так его мучило.
― Вам пора идти к себе, уже поздно. День был длинным, ― свободной рукой Клод смахнул светлую, ещё влажную от дождя, прядь с его лба, заправил за ухо.
― Какой вы? Скажите... ― Алоис зажмурился, задышал от щекотного холодка, чувствуя эти небывалые пальцы на своём виске, на щеке. Вцепился в чужое каменное плечо, хрустнув щедрым крахмалом рубашки. Граф знал, что через мгновение хлынет такое счастье, перед которым ничто самый страстный сон. Медля, демон сжал его запястье, и мальчик раскрыл глаза, приблизился к его лицу. Но, не дойдя до его губ, остановился.
― Если таков будет приказ моего господина...
― Я не это имел в виду... ― Транси отстранился, выпутался. Снова стал сосредоточенным и строгим. Полоснул вдруг Фаустуса, без улыбки, острым бриллиантовым взглядом. Точно не ожидал слышать. Внутри у него сразу отчего-то заскулило тоскливо и граф отвернулся. ― Более вас не отвлекаю. Справлюсь сам. Доброй ночи! ― непреложно заявил он деревянным голосом, и, встав с кровати, быстро стянул вниз переливчатую штанину. В его спине промелькнуло напряженное что-то, словно он превозмогал сильную боль.
― Приятных вам снов, милорд. Не позволяйте кошмарам завлечь вас, ― он поклонился, хотел сомкнуть двери.
― Знаете, ― он оглянулся у порога, ― вам впору быть при мне дворецким. Те же ужимки лакея! Надеюсь, вы умейте гладить воротнички.
Сон виделся приговором, ныла шея. Мгновениями наваливалась гадкая расслабляющая дремота. Алоиса тянуло обратно, к тем горящим, закатным дверям, но слишком ужасно было вернуться. Это смешение дремотности и непередаваемой тревоги было состояние странное, как-будто спорили за его душу две силы, рвущие то в одну сторону, то в другую.
Он заснул на кушетке, потом в кресле, и, проснувшись, долго не мог понять, что это за бледный квадрат в отдалении. И только когда бледный квадрат становился просто окном в темной комнате, он со вздохом опускал голову.
Под утро без памяти перебрался на застеленную кровать. Ему снилось, что он разговаривает с Сиэлем, и, вытирая, держит в руках очки Клода, и кивает, вяло ухмыляясь. Только слов не слышит совершенно. И Фантомхайв отчего-то сидит к нему спиной.
Наутро, в постели, в своей просторной светлой спальне, Алоис вспоминал с улыбкой смехотворное беспокойство.
«Все очевидно, – говорил он себе. – Просто у меня контракт с демоном. Это должно украшать жизнь, а не ломать её! Да, просто приятное украшение. И даже если, к примеру...». Однако удивительно: никуда граф не мог пустить эту мысль, улица Фаустуса обрывалась тупиком. Мысль оказывалась в этой западне неизбежно. Невозможно подумать было, что Фаустуса нет, что жизнь его течет всё в той же размеренности. Так день сегодняшний, так все дни будущие были насыщены, пропитаны, осенены Фаустусом.
Он попробовал думать о прошлом, о тех днях, когда ещё не знал Фаустуса, и перед глазами вставал тот портовый городок, который они, с тогда еще живыми родителями, миновали проездом в одном из редких путешествий детства. И сквозь душную морось этого городка, едва им примеченного, был никогда не виданный наяву, но так живо описанный Фаустусом, океан с белой пеной, и бурлящие волны прибоя, и свет луны, и разорванные ветром тучи. То обрывочное, что ему рассказал демон о совершенно незнакомой картине, что запечатлелось с его слов, оказывалось ярче и существеннее всего, что он и в самом деле пережил.
Он не понимал своей двойственности, этого внутреннего спора, задетый сложившейся простотой и ясностью.
Проснулся граф поздно и первым делом направился в кухню, простукал босыми пятками через полную солнц гостиную. Окна были распахнуты и зафиксированы. Богатые белые облака, напирая, резво катили вскользь по полуденной по-осеннему мутной синеве. Где-то глухо дребезжал трамвайный вагон.
В маленькой комнатке кухни, с выбеленными стенами, сплошь встроенные шкафы переливались глянцевыми бликами. К большому удивлению графа, прямо на столе в два ряда стояли его туфли и пара ботинок, в виде, точно кто-то ещё за секунду его прихода начищал их ваксой. От желтого фланелевого обрывка на щётке знакомо веяло воском и льняным маслом. Пиджак его мелко-клетчатого серого костюма висел у двери, на вешалке. Он ненароком задел её. Вторая же, нижняя половина, громоздилась на гладильной доске вместе с блузой и дышащим паром утюгом.
У графина с водой лежала раскрытая толстая книга в компании заварочного чайника без крышки и железной баночки без наполнителя. Страница, на которой издание было раскрыто, гласило о способах и лучших методах заварки обычного чая. Когда же Алоис из любопытства взял фолиант в руки, тот от тяжести и стыда мгновенно затворился.
«Книга о ведении домашнего хозяйства миссис Битон» - уверяло заглавие.
Алоис вернул тяжесть, осмотрелся. С первого взгляда можно было решить, что вот зайди он чуть раньше, здесь бы кипела усердная работа.
После неспокойного сна он разомлел, проголодался и с усладой размышлял, что скоро, утолив грубоватый голод, встретится с Фаустусом, напомнит о кинематографе и мнимых билетах.
Но Фаустуса нигде не было. Безмолвие.
Он ступил на придвижную коротенькую лесенку, раскрыл высоко дверцы. Ищущий взгляд его за приземистыми боками чайных баночек с цветными наклейками случайно поймал ряд стеклянных пузырьков с незамысловатым предупреждением на бирках ― «Яд».
― Arsenicum, Strychninum, Iodum, ― зачитал один за другим вслух Алоис, и, выудив с трудом, покачал на свету маленький тёмно-синий запыленный пузырёк. Подвинул такой же бурый.
― А как же Рай господин Транси*? ― раздался голос в дверях, за спиной.
― Мне он не грозит, ― ухмыльнувшись, съязвил граф, умыкнув находку, и соскочил на пол. Обернулся. ― Вы где пропадали? ― отряхнул руки.
― Чай. - Фаустус выставил из пакета на стол неприметную коробочку. Вернулся, на ходу сбросил пальто, повесил шляпу и шарф.
― А эти вам чем не угодили? ― Алоис ещё раз глянул на полки, как вдруг чья-то ладонь захлопнула дверцы с глухим стуком.
― К завтраку лучше подавать Ассам*.
― Это в двенадцать то завтрак? ― спросил Транси, лукаво подняв одну бровь. Посмотрел на часы, потом вновь на демона. На Клоде был чёрный костюм-тройка с удлинённым пиджаком, и белоснежная рубашка при жёстком воротничке. Волосы у него отливали темным блеском, контрастируя с матовой бледностью лица.
«Любое желание, говорите?» - подметил Транси.
― Как вам будет угодно, сэр, ― расслышав ясно это одновременно угодное и высокомерное обращение, Алоис едва смог промолчать.
Впился в косяк до боли в костяшках. Застиг взгляд. И, расправив плечи, ушёл. За свои слова надо держаться. Нащупал в кармане халата интересный флакончик. Он подумал: «А что если спросить его? Просто спросить? Сегодня свободное утро. В конце концов...»
Но как-то так вышло, что граф не сказал ничего. Через минуту он уже наблюдал с балкона, как размахивалось солнце, как угловатый дог и такса, норовившие то и дело понюхать друг дружку, вертелись вокруг фонарного столба, как мужчина со сложенным зонтом в руке, открывая машину, подаёт ладонь какой-то даме, как пролетел тёмный мерседес, обрызгав из лужи панель, и грохнула высоченная дверь главного холла.
― Всё готово, я могу накрывать, сэр?
Услышав его, Алоис резко повернул голову, расправился, почувствовав, что вот сейчас задохнется... Что-то нужно было предпринять, как-нибудь рассчитать путь, вздохнуть. Он оправил воротничок пижамной рубашки, кивнул и ушёл в комнаты.
Хлопнула стеклянная дверь. Фаустус, взглянув на него, издал неясный звук и быстро стал сервировать круглый кованый столик. Теперь он ещё больше походил на лакея... или дворецкого?
Транси абсолютно не заметил, как ещё недавнее любопытство в эту мнимую игру, в смену их несознательных ролей, разъедающе сунулось одно лишь слово. Разрушительного свойства! Его едкая краткость вызывала у Транси настойчивое раздражение.
«Сэр...».
Хотелось давиться, едва оно касалось языка.
День был сизый, тонкий, дивно-солнечный; справа растекалась дымчатая тень и было не уловить краёв этой тени и краёв оранжевой кроны тополя у тротуара. И было спокойно. Спокойно, точно осенью в безмятежной деревенской глуши.
По шёлковой черноте халата вились ярко-жёлтые стебли. Алоис прихватил свободной рукой широкий рукав, когда потянулся за соусником.
Казалось теперь, что с Его приходом началась вокруг страшная суета: нервный шум людских разговоров, хруст накрахмаленной скатерти, лязг оставленного на стол подноса, на котором таиться давно ожидаемый завтрак, свежий «Таймс», звяканье фарфора, звон столовых приборов, педантично раскладываемых ровно по правилам. Тяжелый, неповоротливый кувшин лилий громадой по самому центру, где-то и дело об него задевалось, и словно такой гром вокруг.
В продолжение нескольких минут после они молчали. Алоис читал газету, изредка цитируя вслух, что-нибудь смешное. Он был в тонкой рубашке и светло-серых узких брюках в клетку. Туго скрестив ноги, сидел боком у стола, держа на весу чашку.
Фаустус стоял совсем близко, наливая в чашку молоко и чай одновременно. С такой непоколебимой простотой и ловкостью, что граф, отвлекшись, без желания смахнул на пол ложку.
Его оглаженное солнцем лицо казалось жестче, оттого ли что Алоис смотрел на него снизу вверх. Углы его губ были опущены, глаза глядели прямо. Подсознательно граф как-то просто заметил, верно когда-то такой, как он мог быть инквизитором.
― Я принесу другую. ― Но вот он повёл глазами, все стало опять немо, неясно и неотразимо.
Транси отложил газету, выпил чашку чая и съел булочку с джемом. Клода не было видно. Вновь поглядел на синий флакончик с кухни. По балкону загулял ветер.
― Сегодня мы могли бы сходить в парк, ― торжеством сквозила его хитрая ухмылка и, заметив это, Алоис попытался улыбнуться легко.
― Обещают дождь, ― Клод положил перед графом уже не нужную ложку. Его резкий, внезапно показавшийся грубым, жест, не оставил и следа от веселья, хоть и наигранного.
Тишина. Обсасывая вареньем испачканный палец, Транси поглядел на бледное огромное небо.
― Тогда мы могли бы выпить чаю, ― сказал он спокойно, ― вы же не позволите своему господину завтракать в одиночестве, когда за окном такая хмурость. ― Подвигая на сторону Фаустуса парную от аромата чашку, добавил Алоис.
Без колебаний Клод опустился в плетёное кресло напротив, и как-то мгновенно потерял в глазах графа это самое определение ― дворецкий. Слуга? Нет. И это проклятое «сэр» теперь уже не вязалось никуда. Король! Он отпил смиренно чая, словно обычный гость.
― Сэр, ― рука у Транси дрогнула, облила пальцы, вынужденно вернула чашку. Очарование испарилось. ― Как вы приказывали, я выяснил всё о вашем «дяде».
«Да, это как раз то, о чём, принято беседовать за завтраком», - промелькнуло у Транси в мыслях, когда он, бросив салфетку, принял вид крайней заинтересованности.
― Уильям Питер Хэмилтон, родился в Йоркшире, в 188… ― демон заговорил, будто вышколенный джентльмен, с тактом попивая между тем свой горячий чай. И Транси не вытерпел, перебив нарочно и грубо, в отместку:
― Вы ещё фотокарточку мне покажите! Я его сто лет знаю. Мне ни к чему дата его рожденья!
Он вдруг обернулся к нему, смеясь одними глазами, поставил на стол локти и, положив подбородок на переплетенные пальцы, стал смотреть внимательно, с подвохом.
Блестя на Транси очками, Фаустус расправился, шепотом проговорил:
― Как вам будет угодно. Граф Хэмилтон, он же один из крупнейших владельцев игровых заведений в Англии. Но это, как вы понимаете, открыто не оглашается. Ему принадлежат три казино в Лондоне, там, к слову, после двадцати двух подают неплохой скотч. Сеть его автомобильных салонов в Эдинбурге, Глазго и Дублине. Вполне успешно развиваются два крупных ресторана, банк и один публичный дом. С 1923 он активно инвестирует поставки чая из Шанхая и Непала. В декабре прошлого года газеты много писали о громком банкротстве торговых автомобильных компаний «Хэмилта». Известная итальянская марка тогда хотела перекупить производство. Однако, после внезапного бесследного исчезновения главного представителя «Ceirano Automobiles L.p.A», компания прошла слияние с якобы убыточной «Automobiles H.», полностью став собственностью графа Уильяма. Не так давно личность графа фигурировала в деле об убийстве полицейского в Кенсингтоне, где во время перестрелки в одном из престижнейших ресторанов был убит верховный судья Гер Август Гоидлих. Вчера Граф Уильям Питер Хэмилтон посещал Академи...
― Достаточно,― раздражённо сказал Алоис, не поднимая глаз.
Он теперь стоял к Фаустусу спиной и пальцами играл по балюстраде. Клод отставил чай.
Под столом, валялся ломанный раскрытый кусок свежей газеты, шурша от ветра. На глади недопитого чая замелькали ребристые разводы. Демон посмотрел на спину Транси. Посмотрел, и вдруг раскрыл рот. Мальчик уже не играл пальцами, а равномерно бил по балюстраде растопыренной ладонью.
― Как? Откуда? Он держал адвокатское агентство два года назад! ― закричал граф, отошёл, заморгал. ― У него титул от двоюродной тётки... Что ещё?
― Это всё.
― Нет! Что-то ещё, говори. Ну? Говори!
Нет ответа. Ровное молчание.
что-то
Транси был не в силах добиться от демона подробностей, и чувствовал тревожное что-то, но вместе с тем его успокаивало, до благодарного, что сейчас именно, столь тактично, Фаустус словно утратил ту важность своего образа, ту дерзкую ухищренность, которой изводил его.
― Это всё... ― стряхивая с себя халат, он шагнул в гостиную. ― Сейчас идёмте в парк.
Алоис вздохнул, улыбнулся тут же. Молчание. Тишина. Оцепенение. … И в странной тишине ему казалось, можно расслышать, как тикают часы на запястье Фаустуса. Золотые швейцарские.
― Дождь, ― сказал Клод.
― Совсем, крохотный, ― тихо пояснил Алоис.
Капли забарабанили по карнизу, залетали беспрерывными стрелами. Зазеркалился асфальт.
― Вам положен постельный режим, ― собирая поднос, утвердил, Фаустус.
― А вам положено мне не перечить, ― он бросил халат на подлокотник софы. ― Анонс в газете, на последней странице. Два билета. Сегодня.
― Чай, милорд, был великолепен, ― продолжил Клод тихо. ― Я не ожидал, что вы решитесь на это. ― Сказал он с упреком. ― Только в следующий раз выбирайте тщательней. Например, бурый пузырёк.
― А что там? — ответил Алоис, стиснув зубы и дрожа всем телом. Он наблюдал за демоном и улыбался.
― Стрихнин. Он быстрее растворяется в горячей воде, хоть и имеет чрезвычайно горький вкус. У цианида есть характерный запах миндаля.
― Я удивил вас, а? ― Граф продолжал улыбаться и наблюдать за ним.
― Вы очень старались, ― проговорил демон.
― Мне было очень любопытно, ― он нырнул ладонью в карман брюк, выставил на столик маленький бурый пузырёк. ― И я взял оба!
Улыбка исчезла с его лица, сменившись выражением сосредоточенности, будто он вслушивался во что-то. Фаустус одарил его настороженным, почти надменным взглядом. Алоис ушёл.
Демон взял заветную отраву, обожгло ледяное, скользкое. Синеющим узором расползались, озарив сетку вен, смертельные токи по ладони. Очень, очень плохой сигнал! Во время последовавшего за этим припадка, Клод не потерял сознания. Мышцы напрягались, сжались узлами, причиняя жуткую боль, точно стискивая его в кошмарных охватах. Но Фаустус не шелохнулся. Он ухмыльнулся краешком рта, и с нечеловеческой силой сомкнул ладонь.
Разлетелись осколки.
Просидеть круглые сутки в квартире. Пустой и огромной, среди чуждых предметов, без дел дожидаясь похода в кино было невообразимо!
В кабинете он включил радио. Играла неподражаемая Бэсси Смит*. Он распахнул окно. Резные черты охристой листвы дрогнули, поплыли на подоконник. Один совсем свёрнутый, другой ровный, едва поддернутый тлением, упали на ковёр.
Полдень стался пасмурным, холодным, с серо-черными тучами на лужах асфальта. Лился противно-резкий стук трамваев. Комната тут же наполнилась холодной сыростью. Внизу, по шумной блестящей улице, катили авто. Неожиданно отчего-то эта самая быстрота представила графу бесчисленность вещей незначительных и неприятных: минувший вечер, давно пропущенный урок... И когда он представил себе, что утром придется встречаться с дядей, говорить что-то учителю при нём, сердце его укрыла какая-то омерзительная стеснённость.
А встречу не перенести и в этот раз.
Алоис ничком лёг на кушетку, но опять поднялся; с колотившимся сердцем притягивался к каким-то коварным, непонятным, что-то веющим звукам.
Он вспомнил с немыслимой оживленностью, как будто хранил тот хмурый день в хрустальном шаре, последнюю встречу с Уильямом, в осени 1922 года. Все то чарующе держало: и яркость цветов, и воздуха; с лживым покоем вблизи, но убедительной далью. … И безрезультатно он стремился одолеть ширь охваченного промежутка времени.
Кто он теперь? Где теперь?.. Какой? Теперь...
Как сон от ветерка оно таяло, плыло куда-то, распадалось. И снова Транси видел эти невозможные витки на обоях, сухой букет камышей, слепую цаплю, отражение жёлто-золотого ужаса Климта* в черном зеркальном окне. («Ах, бедная Адель…»)
Никакими словами невыразимый, изводящий вопрос: «Вспоминал ли он его?». Расколыхать ли эту внутреннюю муть, иль прекратить на том, что сложилось ― ab exterioribus ad interiora?
«...Дорогой Алоис, к сожалению, не смогу быть на похоронах. Наша семья скорбит. Слава богу, твоя мать не видит этого. У меня же есть к тебе серьёзная просьба...»
«А знает ли Он что-то о Фаустусе?..»
Дождь вдруг разошелся. По асфальту заскакали свечки, свечки, свечки.
За гранью, гранью земной жизни. А если присмотреться... Вот бывает, огромное случается счастье и поверить в него с первых минут нельзя, так как оно видится налетом, нисхождением фатума. А только когда надежда того счастья пропадает, с ужасом остаётся сознание, что пусть не верил, но существовал под властью его, не чувствуя ― зная, свыкшись с обыденным его присутствием так крепко, что и не вырвешь из жизни своей его, не оставив раны.
Так и Алоис, наперекор здравому смыслу, не зная каким представить себе это воплощение, жил привычной мечтой о возвращении домой, загадочно жизнь красившей, и будто ее выше уровня других вокруг выделяющей. Так, что было видно много всякого исключительного вдалеке. Как когда маленьким он залезал на высокие ветви дуба, чтобы рассмотреть самое интересное.
Сейчас же, надежду свою огладив и растормошив, он не говорил о ней ни слова. Но бывало в разговорах ловил и пугался; Клод точно угадывал её сам. Потому что наравне с ней, за многим чем утаённая, терзала Алоиса надежда и жажда другая. Не переставая она мучила его. И высказать теперь её, во всём окружном всемогуществе, одну было нельзя.
«А знает ли Он что-то о Фаустусе?..»
Музыка нахлынула и рассыпалась. «Отвлечься, забыть. Забыться!» Он двинулся к стеллажам. Книги попадались всё какие-то сплошь скучные, толстенные в объёмах и нравоучительные. Алоис сначала хотел сказать Фаустусу принести купленные вчера журналы, но того и след простыл. Транси вернулся в библиотеку. Не скоро, однако до странного случайно, разрыв среди мёртвых томов поэзии занимательные статьи.
До обеда оставался час, когда в дверь постучали. Алоис лежал посреди ковра на полу, в окружении множества разбросанных коллекционных томов литературы, только читал отнюдь не её. Он вскинул голову и посмотрел на Клода. Мужчина стоял в дверях, какой-то сосредоточенно-потерянный, с расстёгнутым воротничком, в чёрных нарукавниках, растрепанный. Привычным жестом он поправил очки, переложил полотенце, которым вытирал руки.
― Что там с билетами? ― Транси отбивал пальцем навязанный такт и поглядывал на богато сервированный стол.
После обеда, за чаем в гостиной, он не отрывался от книги. У Фаустуса же она вызвала не более чем скептичный взгляд и граф старался это игнорировать.
― Как вы и указывали, я взял два билета. Но, к сожалению, на сегодня сеансов уже не было. Они на завтра в шесть. Так же я попросил перенести покупки в комнаты. Позже вы сможете разобрать их.
Транси просиял. Он отложил чистую десертную вилку и, взяв руками, откусил шоколадное пирожное, смачно запив его чаем, даже глаз не отрывая от страницы. И был обескуражен, когда неожиданно подошедший дворецкий попросту вытянул фолиант.
― Читать за едой, милорд, плохая привычка. Это показывает открыто ваше неуважение к окружающим, во-первых. Во-вторых, вредно для пищеварения. И в-третьих, легко испортить книгу нежелательным пятном.
― И не думайте! За обедом вы испортили мне весь аппетит своей неугомонной болтовней о том, как мне правильнее держать ложку, из какой тарелки есть и с какой скоростью. Хотя здесь кроме нас двоих даже нет никого! Отдайте книгу и идите, занимайтесь… Ну, чем там дворецкие занимаются?
Не сводя с него взгляда, он облизал растопыренные пальцы, хлебнул чая и настойчиво потянулся забрать отнятое. Но Фаустус лишь сделал шаг назад. Став окончательно для графа недоступным в таком положении.
― Я оставлю книгу на консольном столике, в библиотеке. Как только обед закончиться, вы сможете вернуться к чтению. ― Клод собрался удалиться.
― Ещё чего! ― граф отчаянно, со всего маху кинул в него вилкой. И Фаустус, уже проделав знакомый трюк, поймал прибор, обратился к мальчику:
― Когда передаёте кому-либо прибор, это стоит делать ручкой вперед, ― поучительно добавил он, и Алоис оскалился. Тем не менее, гостиную так и не покинул. Оттого ли что Фаустус постоянно появлялся в поле его зрения, или от внезапно наскучившего ему чтения, он не знал.
Был переставлен и включен радиоприемник. Вечер после дождя выплывал ясный, озаренный, с голубым переливчатым небом. Из распахнутых балконных дверей пахло влагой и солнцем.
Алоис наблюдал, как демон убирал со стола, как поливал цветы на балконе. Верно, в мыслях его была та же однообразность, как и в движениях, и порядок их соответствовал их отточенному порядку. И за этими сглаженными мыслями была черная тьма. Тьма, в которую не следовало вникать. В душе графа проснулась, взвыла оглушительная скука. Хотелось свернуться на кровати плотно-плотно и остаться так совсем. И с тоской Транси вспомнил, что эту «Адскую пляску» он слышал и вчера, и два часа назад, и вновь необычайная грусть.
Он ощущал, точно его мучат этой тоской и одиночеством. Изощренно, кошмарно мучат, тянут наружу душу, и нет конца, нет конца. Тоски такой человек не вытерпит, вот-вот сердце надорвется, хлынет! Проклятый демон!
И он был наедине с Клодом, все время чувствуя где-то на затылке давление, томную тяжесть косого взгляда. И в груди была духота, в ногах – слабость. Старался не сходить с дивана, лишь к радио и за журналом.
Ему казалось, что он сам много говорит, а в действительности, все больше молчал, но молчал так звонко, так чутко, со столь бойкой улыбкой на полуоткрытых губах, что поистине казался исключительно разговорчивым. И Клод, поглядывая на него из-за толстых белых углов астр на крышке рояля, упивался им. Слушая речь голубых глаз, суету его ладоней. И сознание того, что за улыбкой этой скрыто невыносимое мучение, заставляло демона усмехнуться вызывающей дерзости и поверхностному равнодушию.
Иногда, когда Алоис подходил к радио, свет ложился так, что в легкой ткани блузы сквозили тени его рук, а как-то заметив след варенья на подбородке, граф облизнул два пальца и быстро стёр пятнышко. Время от времени Фаустус, уловив секунды, когда Алоис смотрел в сторону или вверх, скашивал глаза, исподтишка искал хоть какого-нибудь недостатка, на который мог бы опереть мысль и отделаться от назойливого образа. Иногда, мимолетно, ему казалось, что он открыл нечто ― грубый изгиб носа в профиль, щербинку у брови (зарастающие следы пожара), выпуклость губ и свет пушка на скулах, но кратчайший оборот головы, крохотная смена выражения вновь придавали мальчишечьему лицу то столь узнаваемое очарование, что демон обрывал и уводил взгляд.
Такими мимолётными, стремительными взорами он изучил его совершенно, предчувствовал движение проворно поднявшейся руки, едва щетинистый гребешок обрывался на белокурой волне, знал поднятие и изгиб светлой пряди, закрывающей ухо. Но больше всего его изводила голая, белая, точно бархатная, шея и те границы наготы, которые проводил тот или иной его костюм.
С точностью до полу-дюйма он отмечал черту, до которой открывали ноги его брюки когда Транси расхаживал по гостиной, когда сидел, положив ногу на ногу, и ощущал, не глядя, легкий прохладный глянец его рубашки, сгиб правой руки, жесткость перекладины под локтем, волны на жакете, пологие, нежные, к которым хотелось прикоснуться.
Диван у камина опустел, но это не помогло. Он ощущал его присутствие там, в коридоре, за дверью той комнаты, и той, и еще вон той – всюду было не вздохнуть от Его мнимого присутствия.
Тяжело и медленно тикали часы. Как отвязаться от него, вздохнуть полной грудью?..
― Милорд, как ваше самочувствие?
Транси вернулся, сел в глубокое полосатое кресло с полукруглой спинкой и кремовой замшей тёр ногти. В зеркале Клод увидел его гладкие плечи, белый накрахмаленный воротничок, напряженную шею – и так как граф не отозвался, не обернулся, понял, что мальчишка сердится. Он долго смотрел на него. Золотистая капелька запонки, искристо подмигивала ему. Солнечный блеск чайной ложечки (…ах, это тоже не по этикету!), которую граф накануне рассматривал в поисках клейма, с целью проверить подлинность золота, внимательно смотрел на него из фарфоровой белизны чашки. Алоис не произнёс и слова.
― Вы не желаете прогуляться? ― он шагнул очень близко, встал прямо напротив, стягивая нарукавники.
***
***
Разгорались фонарями и витринами ещё блёклые от заката улицы, и небо тянулось синими перьями.
Они шли рядом. Цепочкой огней, через мост. И змеистые тени её вились по чёрной глади вокруг. Глубоко сияли лужи. После всех тех минут и часов, когда им приходилось быть вдвоем, беседовать с глазу на глаз, Транси чувствовал теперь, что им совсем не о чем заговорить. И то было престранное чувство. Он очень пытался его разъяснить себе. Он всегда видел его в школе, на уроках. Фаустус - незаменимая часть общего антуража, подходил на своё обычное место, что и в частных рандеву. И Алоис не говорил с ним, кроме как шутливо-легкомысленно, дерзко, не думая о словах, о том, кому говорит, воспринимая Клода на веру, как должное среди знакомых. Богатое своё красноречие он сейчас никак не мог уместить в эту затянувшуюся паузу. Его внезапно пугало и раздразнивало их обоюдное молчание. Он кашлянул, искоса поднял взгляд на демона:
― Вы, верно, совсем хотите меня извести?
― Я? ― в этом безразличном «я» удивления слышалось больше, чем в семи восклицательных знаках подряд. ― Чем же я имел несчастье заслужить столь плохое обо мне суждение? Разве что вы меня нашли дерзким?..
― Неужели не догадываетесь о причине? ― горько улыбнувшись, переспросил Транси.
― Я смею догадываться.
― Переубеждать станете? ― он нахмурился, отошёл в сторону.
― Вы вольны толковать мои поступки в удобную вам сторону. Однако же, прошу вас, верьте мне, как верили до сегодняшнего дня.
― А если не поверю? ― отозвался граф с иронией. ― Ничему более не поверю, вы меня теперь этому научили!
― Если я обидел вас, то позволю себе дерзость просить прощения… Я хотел бы доказать вам, что вы ошибаетесь на мой счёт.
― Это вам будет не под силу…
― Почему же?
― Потому что вы до сих пор меня изводите! И я склонен больше верить источнику вас осуждающему, нежели вашим прямым мне обещаниям.
― Зря, господин Транси. К осуждению виновного стоит относиться осторожно, ибо с отчаянья он может сделаться вдвойне преступным… И тогда…
― Тогда?.. ― утомленный его речью, граф закрыл глаза и зевнул.
Они свернули на набережную, пошли сквером.
― Всегда выгоднее верить плохому, чем хорошему… ― не окончив фразы, демон устремил взгляд на другую часть сквера, где заметил небольшое движение; глаза Транси пугливо обратились в ту же сторону. По другому краю следовал за ними от самого начала их неизменный спутник в синим шарфе. И ни у Фаустуса, ни у Транси нынче не осталось ни малейших сомнений насчет его призрачного и навязчивого присутствия рядом, даже среди толпы. Вот он обогнал их, остановился у стенда открыток, почти в самом конце, почти напротив.
― Скиньте-ка его с моста! ― как бы между прочим предложил Алоис, облокачиваясь о камень балюстрады.
― Вы так резки, будто боитесь отказа.
― Нет, вы не посмеете, ― настоял граф с упорством.
― Однако же... ― Фаустус поправил очки, собираясь продолжить путь. ― Слишком людно.
Лицо Транси вытянулось.
― Ваша выгода! ― сказал он небрежно.
― Мне очень жаль, что не оправдал, ― сказал Клод. ― Впрочем…
― Я сам от него отделаюсь, ― Алоис хотел шагнуть через проезжую часть, но демон схватил его за плечо.
― Нам стоит продолжить прогулку. Если позволите.
***
С истинным талантом представали вокруг бродячие призраки вечеряющего мегаполиса. То расслаиваясь точно акварельные слёзы, то теряясь, а то выплывая откуда-то из сиреневого тумана. Ветер стихал. Размеренный шум волн за бортом незримо успокаивал.
Транси льстило, что выбрав на вечер подобное место, он удостоился едва заметного, но не лишённого скрытого любопытства взгляда Фаустуса.
Вместе они сидели за столиком дорогого ресторана на нижней палубе. Разговор тем временем опять не вязался совершенно.
Юноша в полосатом костюме, похожий на Сиэля Фантомхайва (к которому именно поэтому так тянулся взгляд графа), очутился теперь у диванов, где, перед тем как сесть, остановился в пол-оборота к матери. И, несмотря на свой чисто эфемерный сиккатив, сколь юно он выглядел сейчас на фоне остальных! (Граф так позавидовал, что тотчас мука его разрослась еще больше).
По другую руку дама в бледной вуали с зеленью, и просвечивающая белизна столиков. Какой-то чужой господин в косой шляпе мелькнул одним только блеском пенсе, девушка рядом с ним, сам «Сиэль Фантомхайв», существующий, казалось, благодаря только расплывчатому сходству с подлинником. И Клод ― реальней прочего, подлинный и существующий. И лишь подозрительное чувство самосохранения мешало пристальнее вглядеться в его лицо.
«Он изводит меня нарочно! Я знаю! – подумал Транси. – Что если всё вокруг вовсе не так, а вот он сейчас не любуется ночным городом, а действительно представляет… Что? О чем думают демоны? О чём думает сейчас демон Клод Фаустус? От чего его взгляд так лениво сосредоточен? И если думает что... К черту его! Мне тягостно, мне тоскливо, это все не то. И я не знаю почему я здесь, рядом с ним, молчу».
И все-таки он продолжал смотреть и покачивать носком ноги в такт живому саксофону, звуки которого доносились откуда-то с носа корабля. И промеж всего того шума прочих голосов, крика собственных мыслей, он гнался, как и всегда, увидеть Его внутреннее прозрачное движение.
Росли на горизонте чёрные тени и алела под золотом света вода. По карме зажгли китайские фонарики похожие на земляную клюкву, ярко оранжевые.
― Нет красивей вида на земле, ― с напускной веселостью произнёс вдруг Алоис. ― Чем вид ночного Лондона!
Он, направился к перилам, глянул на искристую гладь.
― Салон дьявола, ― буркнул Клод. Встал у тонкой колонны.
― Он ведь отвязался, ― не глядя в лицо смиренно стоящего за спиной его, обратился граф, ― Верно?
― Двое. Ярусом выше, ― спокойно, с какой-то утаённой важностью, соврал Фаустус. И ошарашенный Транси, не сдержавшись, подскочил, хотел обернуться сейчас же.
― Ну что вы, что... ― Тут Клод подошел совсем близко, совсем быстро, не дав и вздоха для манёвра, поставил руку на перила за спиной графа. Алоис непроизвольно дернул плечами. ― Отвернитесь. Смотрите вот сюда.
В зеркальном искусственном глянце отразились, среди многих, двое. Точно за ними, у перил. Он, замирая, скользнул рукой ближе, коснулся талии и взглянул на реминисценцию чужаков. Потом на воду, на графа. Только Транси видел едва бордовую муть, все двигалось, шумело, кружилось. Прикосновение зрело таким наслаждением, что некуда больше. Вкус приторного лимонада все отзывался на языке. Шипящие кристаллики только кололи язык, не удовлетворяя жажды. Пахло духами и тиной. И Им.
Однако равно небрежным и раздраженным тоном Алоис заметил:
― И правда. ― Тихо-тихо. ― Это плохо? ― Оба они, опустив ресницы, глядели в воду. Алоис скучающе-нервно проворачивал на пальце хранимое кольцо.
― Нас не тронут. По документам я всё ещё ваш учитель, а если понадобится - опекун. Сопровождаю вас домой после страшного инцидента.
― Ага, прямо в горячие объятья родного гнездышка! Откуда тогда вчерашний «казус»?
Граф позволил себе роскошь медленного поворота и неосторожного взгляда. Ему никогда не удавалось разозлить или смутить Фаустуса, перевести на другие, менее строгие мысли. И недоступность эта дирижировать сторонней душой, сердила.
― Вчера они разыскивали только вас. Сегодня нет. Игнорируя мои предостережения, вы оказались достаточно неосторожны, чтобы в первый же день попасться.
― Предостережения? Да вы кивали на всё! Могли сказать, тогда бы люди… ― Он смолк.
― Не погибли?
― «Погибли».
― Сэр, ― явно на зло графу, ― Я лишь охраняю вашу жизнь.
― Фигляр! ― зло прошипел Транси с презрительной ухмылкой. И со всей сдержанной силы накрыл ладонь Фаустуса своей. Ежась от ночного холода, он испепелял демона взглядом полным ненависти и отчаянного бесправия.
― Ох! ― возмутился не без тайного довольства Клод. ― Более не читайте той книги. Она портит ваш лексикон. Ответы не там. А рассуждения человеческие о том, чего они не знают, крайне поверхностны и хвастливы.
― Профессию вспомнили? ― Самодовольство! ― Что делать с ними лучше говорите.
― А разве что-то случилось? Этот вечер в абсолютном вашем распоряжении. Или тщеславие не даёт покоя?
― Его мне мало, ― граф нарочно повёл ладонью, выпутался чудом из ядовитого плена.
Музыка захлебнулась и накатила. Сквозь толпу он двинулся к столику. Кругом голоса, голоса, звон аплодисментов. Звон! Мимо скользнула ярко-желтая барышня. Черные смеющиеся глаза официанта. Чёрное и белое. И цветы, цветы, цвета!
Клод смахнул алую струйку с ладони, чуть не коснувшуюся белого манжета. И глубокий порез, оставленный чужой гордостью, пропал бесследно.
И в продолжение всего вечера, что как бы вежливо и «честно» Фаустус ни вёл себя, как бы снисходительно ни смотрел, Транси в каждом его жесте и взгляде слышал провокацию, неотразимую пытку.
Безымённые стражи пропали, едва они сошли на землю. И Алоис долго спрашивал себя: «А были ли они?». Или же то оказывалась очередная афера потусторонней силы, обман рассеянного взгляда.
И потом, питая холод поздней ноябрьской ночи, они оба молчали до квартиры. Транси силился идти быстро, чтобы идти в ногу с Ним. Можно было говорить о многом: о пустяках, о скором Рождестве, о том, что ещё катаются на велосипедах в парках, хотя вот он не умеет вовсе, и что в универмагах шерстяные вещи на витринах первые... Можно было говорить обо всем! Но слух напряжен, в глазах нетвердый блеск, сокрытая мысль не дает успокоиться: ждешь, ждешь, что сейчас появиться вновь человек в синем шарфе...
И дома, когда в спальне за ширмой переодевался в пижаму, а Фаустус убирал в шкафы его будничный костюм, и толпились у кровати не разобранные покупки прошедшего вечера, никто не произнёс и слова. Казалось теперь что та говорливая шумиха привычней бесконечного холодного вакуума наедине.
Влажным оранжевым заревом горела лампа у кровати. Алоис невольно обличал взором фигуру в световой щели тёмных створок, Фаустуса близ шкафа. Без шанса удержаться, будто с каждым взглядом обретая большую уверенность. Но, не успевая уловить ответа, отворачивался, а ответ был. Он следовал исподтишка. Пристально изучая лёгкую вульгарность движений, ровность и частоту вздохов, ритмичный стук сердца, шелест ткани. (О, в безмолвии шорохи гремят набатом!) Молочно-белая бледность обнажённых лопаток и плавность голых до самого верха ног...
И с первого этого беглого, безгласного взаимоприкосновения взглядов, оба они раскрывали то, что осязание привычное никогда не выявит. Будто не изменилось ничего, а под другим углом рухнуло, перевернулось кульбитом!
― Завтра, же избавитесь от документов из пансиона. Чтобы никто и подумать не мог, что я там жил, ― с легкой укоризной постановил граф и, потянувшись, полез на кровать.
Клод затворил дверцы шифоньера, прогнал отражение. И мягко сказал, явно желая положение ухудшить:
― И господин Фантомхайв?
― Да...
― Хотите забыть прошлое?
― Вашими стараниями мне это уже не удастся, ― он лгал из желания его помучить, не слушая ни голос сердца, ни рассудка.Фаустус высокомерно покосился на него, хотел выключить единственную лампу.
― Спокойной ночи, сэр.
― Нет! – воскликнул Транси, бросив грозный взгляд на Клода. И демон убрал руку и покинул комнату.
Граф остался один. Только прежде чем демон направился к двери, Алоис, а поступок тот был намеренным, умолчал о том, что дворецкий «забыл» свои новенькие очки на тумбочке. Там же, где стояла коробочка медикаментов после перевязки.
Сильный дождь.
Сапфировыми, с алмазным хвостом, буквами за панорамным стеклом сверкала рекламная надпись: «Reign & Rain».
Граф не намекнул и словом. Сжимая в пальцах тонкие душки, он ждал его предначертанного возвращения, прикидывая: вот, едва волей отточенного жеста ладонь быстро скользнёт приподнять золотую перемычку, Клод вспомнит, возможно нахмуриться своей забывчивости, такой не характерной, и немедля примчится назад.
― Милорд, ― дверь отъехала слишком быстро.
Они застыли лицом к лицу. Свет потух. Гладкое молчание. Тесная пропасть тишины, расстраиваемая только стучащим по карнизам дождем. Шорох. И снова молчание. Граф глубоко вздохнул, старательно скрывая дрожь.
― С-свет? Почему темно? Господин Фаустус?! ― он слишком дерзко, бессознательно смахнул одеяло на пол, прошагал на ковёр. ― Господин Фаустус! Клод!..
― Это верно из-за непогоды, сэр. Я сейчас проверю. ― Послышалось совсем близко.
― Не надо. Не уходите. Не двигаетесь, ― он с огромным облегчением, почти наугад схватил край пиджака. ― Сядьте... ― На мгновение он точно засомневался, или хотя бы представил себе такую возможность. ― Останетесь со мной сейчас, – сказал Алоис, забыв обо всем – о гордости, гневе, условностях их взаимоистребления и страхе. «Извели...».
― Что с вами, сэр? Вы пошутили? ― спокойно добавил Клод, опускаясь на край кровати. ― Ах... Я понимаю. ― Незримо он облизнулся во мраке. О, сладостный привкус первобытных страхов!
Транси на цыпочках пересёк комнату, вернулся в тёплый пуховый плен. За Его спиной, даже в кромешной темноте, Алоис почувствовал себя безопасно.
― Я вам совсем не нужен? – спросил он. Граф понимал, на чём в этой короткой фразе сделан акцент, так же ясно понимая и ответ. И если бы сердце его можно было услышать, гром его пробудил бы мертвых. Но пусть мертвые спят.
― Как вы могли такое заподозрить, милорд. ― Он хотел обернулся, заглянуть в глаза. Без очков. Какой подлый ход! И Алоис остановил его, коснувшись ладонью спины. ― Я всегда буду за вашим левом плечом. И не покину, пока контракт...
― Обнимите меня, ― его ладонь медленно скользнула вверх по плечу, задержалась у горла. Обняла с жадностью. Он коснулся щекой его лица.
― Вы сегодня говорите странные вещи. ― Он вновь хотел обернуться! И вновь Алоис не дал, наперекор себе же. Он понимал, что если Клод сделает хоть пол-оборота, он погиб. Вернется к демону прежняя сила, против которой граф не может ничего, и он погиб!
В темноте мальчик стянул с его опушенных плеч расстёгнутый пиджак, касаясь горячей ладонью его шеи под раскрытым воротничком, его щеки, подумав: «В конце концов, почему бы и нет? Почему не сегодня? Сейчас?».
Вдруг демон поймал его ладонь на своём плече, сжал. И Транси замер.
Дождь прекратился, стих. Пропал.
― Обнимите же меня, ― едва слышно произнёс Алоис, упираясь макушкой в крепкую спину. Клод ждал, восхищался его нетерпением, и ждал. Глупец! Он позволял этому нетерпению будоражить его, раздувать смелый огонь предвкушения.
― Всё правильно. Очень гордый и фривольный. ...
Алоис отвёл руку, вытянул, освободил ладонь. Ужас молчания. Он сидел за его спиной, рядом с ним, угрюмый, со стиснутыми от негодования зубами.
― Гос... ― вдруг растерянно оборвал Клод, едва повернул голову.
Алоис замотал опущенной головой и Фаустус отвернулся, не сказав ничего, поднялся:
― Я принесу керосиновую лампу.
― Оставьте. Вы свободны. ― Произнёс Транси. Взгляд его будто разжал, отпустил, ускользнул в сторону. Весь он сразу ослабел, и, задыхаясь от знакомого сердцебиения, побледнел, замигал. Тяжёлый и мрачный, он отодвинулся к краю, спиной к двери. И демон ушёл.
Алоису привиделось неожиданно кошмарно, что так было всегда, что с первого дня их знакомства он ненавидел. Так безнадежно, так нестерпимо. На его ровном и светлом пути Фаустус стоял теперь тёмной стеной, непреодолимым препятствием, которое как-нибудь следовало отстранить, чтобы снова жить ровно.
Мысль об убийстве вдруг стала для него чем-то привычным. Не было стыдно или до отвращения страшно, и не было азарта, как и всего того, что обычно так пугает обычного читателя криминальной хроники в бульварной газетке. Задумываясь об этом яснее, он натыкался мгновенно на россыпь нелепейших препятствий. Будучи уверен, что на ношение оружия необходимо разрешение, что надо будет подписывать какие-нибудь заявления. А это уже подозрительно. Что демона обычным револьвером, конечно же, не убьёшь… И получалось что даже простое добывание револьвера во сто крат сложнее и опаснее его предназначения.
Слова «пуля» или «яд» слетали с языка с той же простотой, что «таблетка» или «лимонный раствор». Бесконечное разнообразие одного убийства можно было разбирать точно советы в поваренной книге.
А что если яд? Но и тут находились проблема. Как, например, сколько, какого? Кажется, «Вода Тофаны» подошла бы. Мышьяковая кислота, вытяжка белладонны... И не смотря на то, что утренний его «эксперимент» провалился, сама идея уже не казалась такой уж невыполнимой.
Или сначала застрелить, а потом зарезать, выпотрошить, не оставить ни кусочка. Закопать! Сжечь? Избавиться! Отвязаться, вычеркнуть!
Он размышлял об этом с такой суровой простотой, что всё больше понимал эту удивительную трансформацию: незаметно для него самого Фаустус раздвоился. Был Фаустус обходительный, привычный, который смотрел, говорил, улыбался. И был какой-то абсолютно сторонний от оригинала, совершенно образный Фаустус, которого и следовало уничтожить. И истребление этой схематичной фигуры, плоской и недвижной, виделось крайне возможным.
И тут яркая фантазия развёртывалась куда более обширно. Бессознательно выгребая обрывки уже известного в чердаках памяти, выискивая подробности хитрых убийств, описанных когда-то в журнале, в грошовом детективе, тем самым совершая невольный плагиат, которого, впрочем, избежал разве что один Каин.
В комнате сгустилась беспроглядная тьма, но света включить граф так и не попытался. В ладони его всё еще был зажат чужой аксессуар.
Он заметил, что одно стекло треснуло, но он не помнил, как это могло случиться... И тут всё стало медленно проявляться.
Нет! Не может быть! Он поднял их скоро, осмотрел. Нет! Как же так, он же их тогда в саквояж... Где Фаустус их отыскал? Зачем выложил?
Эта издёвка, нарочно, исподтишка, так разозлила графа, что размахнувшись, он откинул очки куда-то в темноту. Блеснув в синем, мигающем свете неоновой вывески за окном, они пролетели и мгновенно, конвульсивно выдохнув, Транси кинулся за ними. С трудом нащупал дрожащей ладонью у лаковой ножки кресла и быстро вернулся на кровать. Пышный ворс ковра не потревожил детали.
Алоис ощутил внезапно, что в этой чужой, нестерпимо идеальной комнате, он уснуть не в состоянии. С отвращением он оглядел постель, большие коробки под стулом, и ему попросту стало жутко. Он прислушался. Чудилось, что за матовой тишиной ночи есть еще какой-то звук. Множественный шёпот, скрип. Шаги.
Он прислушался, посмотрел на дверь.
Граф отлично знал, что никакого Клода за дверью нет, что Фаустуса рисует ему его же подсознание. Это услужливая фантазия в золочёных очках уже порядком ему осточертела. Необходимо было его уничтожить. И единым мановением мысли он постарался это проделать, но навязанный образ не проходил.
– Я не могу так, – зашептал он, тихонько подвывая. – Ещё вчера... Нет, я не могу так. Уже вчера я видел, что я ему как-то не по-настоящему, не полностью... Я не могу. Насквозь вижу его тошнотворную услужливость. Это существо для меня готово на всё, всё. Всё! Что бы я не захотел, не подумал... И это конец!
Граф схватил, подтянул, скомкал чёрную груду отчужденно громоздящуюся у задней спинки. Обнял каким-то неестественно живым рывком и болезненно зажмурился, изо всех сил удерживая горячий колючий комок, подпирающий горло.
На самом деле всё очень просто. Клод врал, он не сможет убить его, потому что уже убивает сейчас! Безумие. Он лезет к нему со своим плебейским услужением, упорно тыча его в этот проклятый контракт. Каждым своим словом и жестом он намеренно, с безграничным усердием, с поистине дьявольской изощренностью и тактом изничтожает его душу! Какие амбиции! И у Алоиса Транси теперь вряд ли есть возможность спастись.
Пиджак был мягким, с подкладкой тёмно-малиновой, шелковой, теплой, пропитанной Его одеколоном.
На губах у Транси заиграла сумасшедшая, кривая и полная горечи усмешка. Да будет это последнею ночью несуществующего соседства!
________________
1. Чрезмерное любопытство грозит утратой Рая.
2. Физа́лис (лат. Phýsalis) — самый крупный род растений семейства Паслёновые. В народе его называют изумрудной ягодой или земляной клюквой (хотя к клюкве он никакого отношения не имеет), а также еврейской вишней.
3. Бесси Смит (англ. Bessie Smith, 15 апреля 1894 — 26 сентября 1937) — американская певица, одна из наиболее известных и влиятельных исполнительниц блюза 1920-30-х годов.
4. Ab exterioribus ad interiora — «от внешнего к внутреннему».
5. "Адель Блох-Бауэр I" - автопортрет. Одна из известнейших картин Густава Климта.
6. Густав Климт (1862-1918) - известный австрийский художник, график и книжный иллюстратор.Его имя неразрывно связано со стилем модерн, его картины – самое яркое его проявление. Климт был одним из самых интересных и востребованных представителей мирового изобразительного искусства.
