А знаешь, мой лада, есть люд за горами Без слез, без богов, без любви. У них неживая земля под ногами, А руки и думы в крови…
Арборвотч горел ярко, осветил всю улицу, выгнав из темных углов все тени. Но отблеск пожарища так и не высветил ее, медленно, но верно бредущую прочь со спящим ребёнком на руках. По пути к Черной Дороге ей встретились только вдрызг пьяный норд, поддерживающий собутыльника-имперца, и пастух, ведущий коров на луг. Да и те не видели ни ее лица, ни рук, ни приметных украшений, чтобы потом опознать. Венн была довольна содеянным. Бретонка, конечно, успела выскочить из дома, возможно, что даже смогла осознать, почему детская кроватка пуста. Хотелось верить, что седых волос у женщины прибавилось достаточно, чтобы та навсегда выбросила из головы идею интриговать. Сама эльфийка сдержала слово, оставив малолетнему уродцу его никчемную жизнь. Ей не о чем было жалеть… Ребенок, убаюканный магией, спал до полудня. Проснулся от голода и разревелся, скорее всего от страха. Иной причины Гэрлиндвэн не видела. Плач его мог привлечь внимание, а сама Гэр устала от долгого перехода — за время пути ей так и не выпало удачи задремать — и чужие слезы ее раздражали. Что вообще может знать едва встретивший своё первое лето ребенок о настоящих страхах? — Замолчи, а то съем тебя и костей не оставлю, — угроза подействовала. Мальчишка икнул, заткнувшись, и вперился в лицо эльфийки по-детски огромными глазами. — Через лигу будет деревня. Там поешь. А пикнешь хоть слово, я тебя медведям отдам. Если уж сама не доем. «О Аури-Эль, какая же ты дура. Он не знает, что такое «лиги». И про медведей едва ли слышал…» Ребенок икнул снова. — Мама. — Я не твоя мама. Твоя мама тебя… бросила. «Насколько же глупо это выглядит! Стоило оставить его у часовни Мары, — Гэр скривила рот от неприязни, — даже если мать его нашла бы. Нет же, тебе захотелось тащить этого идиота с собой до деревни, где ты оставила лошадь. Может, ты и сама идиотка, Гэрлиндвэн Ар… Мотрил?!» Через шагов двести ребенок вновь заголосил и начал звать мать.***
Старуха-орсимерка, жившая на окраине деревни, пользовалась у местных дурной славой. За глаза ее называли орочьей колдуньей, обходили и ее, и ее жилище стороной. Гэрлиндвэн это было только на руку. Озлобившаяся в одиночестве орчанка отнеслась к ней, чужачке, сперва настороженно, но после — Гэр не стала скрывать правды, зачем идет в Коррол — мягко и с добротой, принимая чужую жажду мести. — Ты не бросила его на дороге? — Мор гра-Азук стояла возле старого колодца, вонявшего зацветшей водой за полтора десятка шагов. — Может ты и не так зла, какой хочешь казаться. Гэрлиндвэн покачала головой. Разве можно мстить детям, которые не виноваты в поступках собственных родителей? — Давай я отнесу ведро. Это чудовище испачкалось, надо скорее его отмыть, если мы не хотим задохнуться. — Ты оставишь его у меня? Гэр подхватила ведро, полное зеленоватой воды, перевела взгляд на орчанку. — Он тебе нужен? — Нет. — Тогда я его подарю какому-нибудь Принцу Даэдра… Твоему, например. Смех Мор гра-Азук показался карканьем воронов над полем боя. — Зачем этот недоносок Малакату, девочка? Отдай его в храм своих богов. — Мои не приглядывают за отверженными. — Но глядят за тобой, — хмыкнула орсимерка и, достав из бездонного кармана передника трубку, полную эльфийского листа, затянулась. — Или ты утратила в Них веру? Гэрлиндвен задумалась на мгновение. А после перехватила поудобнее ведро и криво усмехнулась: — Но я же не отверженная. Кем-кем, а уж отверженной Гэрлиндвэн из высокого города Клаудреста никогда не была. Родилась не там и не той. Слишком высокородная, слишком рано показавшая магические способности — сперва опасная для общества, а после наивная к проблемам для себя самой. Первые годы ее лелеяли, шагу не давали ступить без надзора толпы нянек, а с пяти лет усадили под еще большим контролем за учебу, чтобы не натворила дел. От испорченного до заучки и зануды характера спасали только книги с легендами и сказками. Они же ее и испортили, превратив в мечтательницу. А воздушные замки так легко рушатся… — Де мама? — мелкий засранец засунул в рот палец и теперь предвкушающе таращился на пытающуюся его отмыть высокую эльфийку. Та терла упрямо человеческое детище тряпкой и крепче сжимала зубы. — Мама! Де! Тряпка хлопнула о мутную от сапонарии воду, Венн развернула карапуза к себе спиной и принялась снова его тереть, уже ладонью. Мелкое чудовище не замолкало, все еще вопрошая, где его мать. Помешивающая в котелке над очагом похлебку Мор гра-Азук тихо смеялась, глядя на эту маленькую и жестокую войну, но вмешиваться не спешила. — Де мама? — ребенок уже верещал недовольно. Гэр усадила его в воду и опустилась на стул рядом с корытом. — Нет твоей мамы, я же сказала. Бросила она тебя, чтобы волки съели, а лисы растащили косточки. А будешь и дальше ко мне приставать, отдам колдунье, она тебя сварит и съест. Дети — вкусное и полезное для здоровья мясо! Громкоголосое чудище замолчало, словно что-то обдумывая. Эльфийка в умственную деятельность людей верила слабо, а уж в наличие разума у людских детенышей — подавно. — Вот и молодец, — пробурчала, — а будешь тихим до конца купания, тебя еще и покормят вкусно. Ребенок хихикнул и оповестил о результатах размышлений: — Ты. Мама. Хочу. Орсимерка захохотала в голос.***
На лошади перевозить бретонского выродка было легче. Он ерзал на жестком седле, тянул руки к лошадиной гриве, пытаясь подергать, нервировал лошадь, но не приставал к Гэрлиндвэн с вопросами и желанием поделиться впечатлениями о мире через несуразные звуки, так умиляющие дебелых туповатых матрон. Венн сидела, как привыкла за долгие годы, полубоком, натянув на глаза капюшон просторного плаща и одной рукой придерживая карапуза, а другой поводья. — Ну, может свидимся еще, — весело махнула рукой орочья колдунья, затягиваясь снова эльфийским листом. — А святилище я тебе отметила на карте. Не проедешь. Эльфийка нагнулась, держась за луку седла, к старухе-орчанке и коротко коснулась губами ее щеки, прощаясь. Выпрямилась в седле и нервно хлестнула поводьями, пуская лошадь в легкую рысь. «Храни тебя Тринимак, Мор гра-Азук, — улыбнулась коротко, — наверное, все же, свидимся…» Бретончик сидел смирно, лишь головой мотая из стороны в сторону и жадно рассматривая все, что попадалось на пути. Венн сама не заметила, как начала рассказывать о бабочках, цветах и деревьях, мимо которых они проезжали, потом принялась объяснять, как что смешивать, чтобы получить зелья, а как, чтобы вышли яды. Ребенок слушал, обсасывая и подгрызая редкими зубами морковку, смотрел умными глазами на мрачнеющую с каждой лигой альтмерку и молчал. Впереди все отчетливей виднелась статуя Малаката — Принца Изгоев и Бога Проклятий. — Вот что, спи давай… А то устала я болтать с тобой. — Ребенок вытащил изо рта обсосок морковки. — Пой. Мама поет. Пой. Гэр вздохнула, освободила руку, в которой держала поводья, и накинула на мальчика паутинку усыпляющего заклинания. «Спеть тебе… вот еще… — а после засмеялась едва слышно, — … а может и спою…» Закат окрестье озарил Снегов и сотен ложных троп. Отыщешь ли среди вершин Путь верный в дом и светлый дол? Багровы пики Этон-Нир, Где потерялся каждый гость, И плачет лес, и камня скорбь Ведет в провал, во тьму и ночь. Но если горьких трав венок Ты знал, как правильно сплести, Хозяин новый горных троп Тебя бы мог хранить в пути… Когда до статуи Малаката оставалось чуть меньше полусотни шагов, Гэрлиндвэн спешилась, завернула в свой запасной плащ усыпленного ребенка, скрепляя полы простой булавкой, и хмыкнула. Святилище было небольшим: статуя Принца Изгоев была много меньше обыкновенных, виденных ею раньше, а две покосившиеся лавочки были совсем низенькими. Однако статуя была аккуратно вымыта, листья вокруг нее выметены, а на постаменте горела сальная свеча в простеньком светильничке. Святилище действовало. Бретончика Гэр оставила у подножия, положив между плошкой с троллиным жиром, чахлым из-за жары букетиком полевых цветов и парой монеток с профилем императора Мида. Сальная свеча скоро догорит, а значит кто-то придет ее менять, так что подкидыша найдут быстро и, Гэр надеялась, ничего плохого с ним не должно случиться. «Да даже если и случится, выкарабкается. У предателей и изменников обычно весьма изворотливые дети… Вырастет еще каким-нибудь хитрым кузнецом или магом-шарлатаном…» Эльфийка накинула на голову сползший капюшон плаща и вскочила на лошадь, хлестнула ту, пуская сперва рысью, а после в медленный галоп. Следовало спешить обратно, Имперский город и коллегия не любят долго ждать.***
Мор гра-Азук хоронили тихо. Вопреки ее вере, обряд проводил жрец Аркея, читавший долгую и нудную речь об Этериусе. Гэрлиндвэн, сидящая на покосившемся деревянном заборчике, скучала, едва сдерживая зевоту, смотрела по сторонам. За пятнадцать лет в деревне, где жила орчиха, мало что изменилось — те же аккуратные одноэтажные домики жителей, та же скособоченная халупка орсимерки, даже чертополох по краям дороги такой же пыльный и чахлый, как в прошлый раз. Только вот колдунья-орчиха изменилась — больше сгорбилась, еще больше поседела и отощала. Удивительно было, как вообще дожила до новой встречи с алинорской эльфийкой, проезжавшей мимо. Венн не собиралась возвращаться в Сиродил, но что-то позвало. И она подчинилась этому зову, бросив дела в Морровинде и приехав. Быть может, Мор гра-Азук и впрямь обладала необычными для орка силами… Когда все закончилось, от немногочисленных провожающих старуху отделился невысокий, но крепкий юноша, подошел к свежей могиле и опустил незамысловатый букетик из лекарственных трав. Эльфийка проследила за ним взглядом и отвернулась, спрыгивая с заборчика и пробираясь через разросшиеся кусты к домику Мор. Что же, видимо маленький бретон попал не к оркам, а к людям. Его счастье. Грифонов диких велкинар*, Он вечно в небе и следит За теми, кто, не веря снам,* Решил свое гнездо* найти. Я в волосы вплету левкой, И вереск белый, ламицей* — Храни же, Господин Дорог, Меня в кресте своих путей. Пусть иглы ежевичных лоз Сплетают с каллуной* узор, Где кость твоя вросла в утес. Я помню имя Лорда Гор… Линдвэн убиралась в чужом доме, напевая под нос всплывшую в голове колыбельную. Песню, конечно, едва ли можно было назвать подходящей для убаюкивания детей, но единственный, кто ее слышал, не жаловался. Работа шла легко, да и орчанка не стремилась заставлять дом ненужным хламом, так что задерживаться надолго не пришлось бы. Венн уже думала сполоснуть руки и уходить, когда заметила в дверном проеме юношу с кладбища. — Ты. Это была ты, — вздохнул бретонец. — Это ты оставила меня. — С чего ты так решил, мальчик? — Твоя песня. Она часто всплывала у меня в голове, но ее никто не знал. А ты появляешься и поешь. Знакомые слова. Мотив, преследующий меня с детства. Гэрлиндвэн вытерла руки о чистую тряпку, служившую Мор гра-Азук полотенцем, и пытливо посмотрела на бретонца. — Хорошо. Это была я. И что ты теперь будешь делать? Юноша ненадолго замолчал, обдумывая. Он явно не ожидал, что Венн не станет отпираться, отрицать свою причастность к тому, что он вырос в чужом доме. Наконец, выдохнул: — Поблагодарю. — Гэр приподняла брови, словно удивляясь. — Мор гра-Азук вырастила меня. Рассказала, что меня оставила у статуи Малаката высокая эльфийка, что ей, Мор, Принц Изгоев велел забрать меня к себе. А еще рассказала о моей родной семье. В прошлом году в Анвиле казнили мою настоящую мать. Останься я с ней, казнили бы и меня. — Вот как, — улыбнулась Гэрлиндвэн, подхватывая плащ и сумку. — Тогда, — коротко махнула ладонью, — владей и радуйся, что живой. Изабелловый мерин нервно перебирал ногами, желая скорее пуститься быстрым аллюром, рыл копытом землю, а когда альтмерка к нему подошла, и вовсе прикусил хозяйку за плечо. Несильно, но требовательно. Та ласково похлопала животное по шее. — Ну что ты, Одструн, заскучал? Сейчас пойдем домой. Венн закрепила седельные сумки, отвязала поводья от столбика и легко взлетела на спину животного. Из покосившейся халупки вылетел стрелой оставленный много лет назад бретонский мальчишка, подбежал, чтобы коснуться стремени и с одуревшей улыбкой спросить: — Хозяин Горных Троп, как его имя? Там пелось, что его имя помнят. Эльфийка нахмурилась и дернула поводья, заставляя мерина боком попятиться от юноши. — Хочешь знать? Ну что же, тогда иди к Этон-Нир, заберись повыше и слушай ветер. Может и узнаешь. Но сомневаюсь, что имя тебе понравится. И помни, если оно тебе не по сердцу, не жди помощи — он строг, Господин Горных Дорог. «… а я не та, кто откроет кому-то его имя… и ты уже слишком вырос, маленькое чудовище, чтобы тебя случайно охранить от бед…»