Разочарование

Дик в который раз посмотрел на часы. Потряс их, преподнёс к уху, послушав их ритмическое тиканье, хоть они прекрасно работали. Поглядел на городские часы на самой высокой башне города — они были такими огромными, что казались ещё одной луной в тёмном небе. Он поглядел на них, сверил со своими — они тикали в унисон. Посмотрел на светлеющее небо. Будто оно могло объяснить происходящее. С раздражением он нетерпеливо барабанил подошвой по асфальту. Была зима, солнце только начало подниматься над горизонтом, луна поблекла, только городские часы круглым немигающим глазом смотрели на раскинувшееся полотно города. Длинная стрелка часов издевательски указывала на «пять», было так тихо, что возможно было услышать шум мотора экологического мотоцикла далеко-далеко. Необычайно спокойно, ни души вокруг, город за спиной светится неоном. Прекрасная погода, прекрасный день, чтобы умереть. Но он не умирал. Мало того, Дик прекрасно себя чувствовал. У него не было никаких врагов, ни болезней. Дорога абсолютно пуста — никакая машина сбивать его не собирается, тумана нет, превосходно все видно, близорукостью Дик не страдал. Ни души — даже эха шагов. Уже прошло двадцать пять минут с назначенного ему времени и Дик приходил в ярость. Куда запропастился его убийца? Ведь убийца — какой-нибудь маньяк, сумасшедший, грабитель — преступник остался единственным вариантом его смерти. Не может же сейчас ни с того ни со сего ударить молния, когда вокруг столько громоотводов из-за распространившийся моды на аэромобили. Что вообще происходит? Разве может смерть так нагло опаздывать? Отец его должен прожить долгую жизнь, дотянуть аж до восьмидесяти четырёх. Так сказали в Бюро. Откуда Бюро появилось и кто им заведовал — Дик не знал, но его это не особо интересовало. Он злился, при чем это было уже не смешно. Он чудесно и с полным размахом прожил всё своё назначенное время, так почему же он ещё должен ждать и тратить свои и чьи-то чужие минуты на пустое времяпровождение? Он торчал уже целых полчаса, замёрз, как короткошерстная собака, двадцать раз в последний раз посмотрел на всё вокруг — и ничего. Совсем ничего не происходило. Ещё и ворона каркает, словно смеётся над ним. Дик вздохнул и опустился на холодную землю. Закутался в пальто. Может, он умрет от холода? Нет. Пальто достаточно тёплое. Может быть, это Бюро хочет, чтобы он снял пальто и замёрз до смерти? Тогда он должен был это сделать невесть сколько времени назад и в проруби искупаться, хотя какая прорубь и какой холод — даже иней тонкий. Таймер Жизни Дика уже сорок минут мигал четырьмя круглыми нулями. Точно фигу показывает. Потратил кучу денег на организацию своих похорон, со всеми распрощался, успел сделать все, что запланировал, весь мир его запомнил, оставил завещание — и на тебе, все зря! Дик улёгся на траву. Холод обжег затылок. Раз Бюро просчиталось во времени, пускай умрет во сне. Дику на самом деле было интересно, что именно с ним произойдёт. Смерть — очень неожиданная вещь, даже если Бюро тебе сразу выложило когда и во сколько коньки отбросишь. Скучно — умирать во сне, не узнав, от чего именно, но по крайней мере, лучше, чем торчать на одном месте и рассматривать то, что миллион раз видел. Дик стал вспоминать, что в его жизни было хорошего. Всё было хорошее. То, что было плохое, вспоминать не хотелось. Нечего себе перед смертью настроение портить. Дику вовсе не было страшно. Он уже привык к этой мысли, как и все люди вокруг него привыкли и не парились. Наоборот, жизнь наполняется смыслом, когда знаешь, сколько проживёшь. Успеваешь, учишься планировать, здраво оцениваешь свои возможности и избегаешь разочарований. Дик даже не знал, что бы с ним было, если его дата смерти была неизвестна. Напланируешь себе жизнь с расчётом на восемьдесят лет вперёд — и бах, умираешь в двадцать. Только время потратил на ненужную абсолютно учебу. А так, если знаешь, что в двадцать лет умрешь, живёшь себе припеваючи ни в чем не отказывая и уже в пятнадцать лет ходишь на свидания сколько влезет. Были, конечно, недовольные — на самом деле, только неделю назад вроде бы прошла последняя демонстрация. Да ещё какая! С оружием! Но Дик не особо следил за новостями в последнюю неделю жизни — он занимался тем, что прощался с друзьями и семьёй. Когда Дик проснулся, было двенадцать часов дня. И десять минут. Солнце слепило в глаза, болело горло, по шоссе ездили машины. Дик был жив, и ничего, кроме головы и горла не болело. Дик оторопел от охватившего его возмущения. Он был жив! «В Бюро, видимо, совсем обнаглели!» — была первая мысль. Дик вскочил, словно ужаленный и, не помня себя, сел в аэромобиль и уже через несколько секунд мчался по небесной в магистрали прямиком в Бюро. Его злости не было предела. Он сыпал проклятиями сквозь зубы, сжимая руль до побелевших костяшек. Какая наглость — так врать людям! Заставлять их торчать на холоде, прощаться со всеми, а потом не выполнять элементарной обязанности! Не выполнять обещаний! Раз просчитались, неужели там нет наемных убийц для таких случаев? Почему на телефон не пришло никаких уведомлений? Там, простите, сейчас мы исправим ошибку, вот вам самый дорогой коктейль за наш счёт, наслаждайтесь последними минутами жизни, пока мы вас не убьём, исправив ситуацию? Он уже целых пять часов лишний человек на этой планете. Уже больше пяти часов! За это время он мог освободить место для новых людей, и уже пять часов бы в мире царило стабильное число населения. Неужели они так наплевали на проблему переселения планеты? Дик рычал от негодования. И ещё больше его поразило, когда Бюро — маленькая ярко разукрашенная будка с окошком — оказалась закрыта. В прямом смысле слова! Серые жалюзи на окошке были закрыты, а закрывались они только наполовину и на перерыв. А перерыв был в три часа дня. Сейчас двенадцать тридцать. Дик припарковал аэромобиль буквально в метре от Бюро и в два счета оказался возле этой будки и уже через тридцать секунд в бешенстве барабанил в окошко, рискуя сломать эти железные жалюзи. И его услышали. Ему открыли окошко очень резко и женское пухлое лицо, встретившее его, было полно недовольства. — Вы чего стучите? — спросило лицо. — Я — Дик Робинсон, — на одном дыхании выпалил мужчина. Горло болело. — Номер 11245. Почему я не умер? — Что? — Я должен был умереть в семь часов утра! Вот, смотрите! — он потряс своим таймером перед кислой рожей. — Вы что ли газет утренних не читали? — спросила женщина грубым тоном. — Утренние газеты бросают в восемь часов утра! Я, милочка, с вашего позволения по вашей же указке ждал смерти в семь часов! Я бы по-любому бы не успел прочитать газет! — Бюро больше не работает. Никто теперь не умирает по срокам. — Как это — не умирает? — Вот так. Живет не сколько рассчитано, а сколько получается, то есть, если мы ошибаемся в расчётах, то значит, вы счастливчик, и мы не будем это исправлять. Мы больше не занимаемся этим. — Почему?! Женщина подкатила глаза. — Потому что революция! — рявкнула она, — Недовольные фанатики уничтожили организацию! — Но… Но… — внутри у Дика все похолодело, — Что делать мне? Я передал бизнес уже кому-то другому! — Начните другой бизнес. Живите! Простите за неудобство. Походите к психиатру и поставьте себе новые цели. Вы не единственный недовольный тут! У меня ещё сорок человек, в чьих расчетах мы ошиблись. Не дадут нормально собрать вещи! И окошко захлопнулось. Дик был в растерянности. Медленно он отошёл, чувствуя слабость в коленях и опустился прямо на землю. Голова кружилась — он подхватил простуду, замёрз таки. Пустяковая болезнь, лечится очень быстро, за полдня, чтобы люди, которым мало насчитали, не тратили на неё время. «Простите за неудобство» и совет обратиться к психиатру? Это все, что они могут сделать? После того, как ему, оказывается, надо снова и заново строить жизнь? Дик совсем не хотел этого. Он не хотел, не собирался долго жить, он исполнил все свои мечты и желания. Он частично осознал, что его жизнь вмиг оказалась бесцельной. И никак не мог поверить, он зажмурился, надеясь, что это сон, бред перед смертью. И городские часы теперь будут просто показывать сколько времени осталось до будущего свидания? Сколько осталось ещё обеденного перерыва? И теперь, получается, можно и долго будет простуду лечить?