Вожделение

Солнце клонится уже к закату, бросая бронзовые и все еще знойные лучи на изнывающую от жары Землю. Кажется, я единственный, кто не чувствует этой летней жары. Бестелесный, я стою, непринужденно прислонившись спиной к стене внутреннего дворика Геросфонтова дома. Весь нынешний день, как и множество предшествующих ему, Геросфонт работал в поте лица. Юноша с копьем почти завершен: остается сделать несколько последних движений тонким резцом, устраняя мельчайшие изъяны и придавая поверхности мрамора идеально отполированный вид. Алкей сидит тихо, наблюдая за работой скульптора. Он часто бывает в мастерской, даже когда не позирует Геросфонту. Само присутствие юноши окрыляет пергамца, становясь источником поистине неиссякаемых творческих сил. Кажется, этот смертный мог бы работать и ночью, если бы можно было обтачивать мрамор в часы, когда сверкающая колесница Гелиоса, завершив свой дневной бег, прячется за горизонт, и только холодные искры звезд да малокровная Селена-Луна освещают погрузившуюся во мрак Землю. Несомненно, Алкею нравится находиться рядом с мастером, чувствуя свою сопричастность великому делу. С тех самых пор, как они, повинуясь пылкому чувству, отдали себя во власть Эрота, работа закипела с удвоенной силой. Алкей больше не был так скован, позируя скульптору обнаженным. А когда юноша оказывался в горячих объятьях пергамца – я нередко разделял с Геросфонтом его наслаждение, как в тот первый раз, когда я взял со смертного эту скромную плату за свою услугу. Я больше не представал перед скульптором в зримом обличии, но Геросфонт, разумеется, знал, что в моменты экстаза я сливаюсь с ним, используя чувственную молодую плоть, как свое вместилище. Увы, никаким иным способом демон не может вкусить плотские наслаждения, доступные бренным земным тварям. К своему позору вынужден признать, что способен лишь красть эти наслаждения у тех, кто оказывается не в силах противостоять соблазнам, которые я с готовностью сулю им. К счастью, тело скульптора больше не отторгало меня, как в тот первый раз. Я давно уже убедился, что человеческие существа ко всему способны привыкнуть со временем. Даже к одержимости. – Вот, кажется, и все… – вдруг произносит Геросфонт, кладя резец и утирая рукой пот со лба. Бросив эти слова в пустое пространство, смертный на несколько шагов отходит от скульптуры, чтобы внимательно разглядеть ее со всех сторон. Наконец, вольготно опершись рукой о бок копьеносца, он останавливает на Алкее двусмысленно-лукавый взгляд. – Что скажешь, мой прекрасный юный бог? Веришь ли ты мне теперь, что во всей Элладе еще не рождалось юноши изысканнее тебя? – Я же просил, Геросфонт, перестань называть меня юным богом… – отзывается Алкей неловко. Не отводя глаз от юноши, скульптор с ироничным видом теребит свою густую курчавую шевелюру. Застыв ненадолго, он вдруг срывается с места, как мальчишка, и бросается к Алкею, пытаясь схватить его. Обычно не по годам серьезный Алкей, как всегда, включается в эту игру, и какое-то время они носятся по залитой косыми дразнящимися лучами мастерской, задевая и опрокидывая предметы. Наконец, поймав по-ребячески улыбающегося юнца, Геросфонт выдыхает с шумом: – Какая же жара… По взмокшему лицу юноши быстрым горным ручейком бежит струйка пота. Достигнув подбородка и замедлив бег, она тяжелой каплей скатывается по лоснящейся упругой шее натурщика, выразительно оплетая ее ландшафт. Взяв лицо Алкея в свои пыльные, словно обсыпанные мукой ладони, Геросфонт утирает с него пот, аккуратно проведя пальцами от висков к волосам. Юноша глядит на мастера с невинной и светлою обреченностью – что-то пронзительное и невероятно одухотворенное мелькнуло в этом чистом прямом лице, будто отразившийся всполох пламени. – А знаешь, у меня появилась любопытная идея для будущей скульптуры… – посерьезнев, роняет скульптор. Отстранившись, он отмеряет несколько шагов по разгромленной мастерской, спокойно возвращая уцелевшие вещи на привычные их места. – Это будет Лаокоон со своими сыновьями!* Да… Ты же, верно, помнишь сказание про то, как боги решили истребить семейство и наслали двух гигантских змей, чтобы старик не помешал троянцам втащить коня в их город?.. – остановившись мимоходом, скульптор бросает вопросительный взгляд на юношу. Легким кивком тот дает понять, что уже слышал этот рассказ прежде. – Я хочу изобразить эту схватку со змеями, Алкей. Ну в самом деле: где еще могущество и доблесть человека могли так трагично сойтись со слабостью… с бессилием его перед своей судьбой?! Ведь ни один герой не может противостоять тому, что несравнимо сильнее его. И если судьбой предначертана ему гибель – эта гибель его настигнет. Но до того момента, как сердце его пробьет последний удар – он будет бороться. Должен бороться. Должен сопротивляться изо всех сил... Распрямив плечи, Геросфонт обращает лицо к зависшему над стеной вечернему солнцу, слегка прищурив взгляд. – Запомни: силы этого мира вольны погубить любого из нас. Но не сломить. Сломить человека не под силу даже богам, Алкей… Снова подступая к юноше, скульптор добавляет буднично, уже безо всякой торжественности: – Змеями вполне могут послужить обрывки каната, но нужно будет нанять еще двоих натурщиков. Конечно, если ты любезно согласишься попозировать в образе старшего из сыновей, – Геросфонт смотрит на своего юного возлюбленного взглядом подлизы, которому невозможно отказать. – Ты же знаешь, для меня не может быть большего счастья, чем помогать тебе, – отвечает Алкей с приятной покорностью. Ловя глазами взгляд юноши, Геросфонт добавляет, снова меняя тон: – Ты не можешь себе вообразить, Алкей, как же мне повезло повстречать тебя. Никогда еще я не встречал никого замечательнее тебя. Никогда у меня не было никого ближе тебя, – слегка понурив голову, он опускает взор. – И знаешь, чем дальше, тем все больше я боюсь тебя потерять. Ведь бывает же так, что теряешь счастье как раз тогда, когда думаешь, что обрел его, поймал и держишь в своих ладонях. А судьба еще никогда не была так благосклонна ко мне, как теперь… Какое-то время Алкей смотрит на скульптора, изучая привычное лицо своими пристальными, вдумчивыми глазами. Затем, обняв мастера за шею и прильнув челом к его челу, он роняет вполголоса: – Я всегда буду с тобой, Геросфонт. Обещаю. Конечно, если ты сам не прогонишь меня когда-нибудь. – Это все слишком хорошо, мой милый. Так не бывает… – вздыхает Геросфонт, задумавшись. – Так будет, если ты позволишь, – тихо шевелит губами Алкей и, набравшись храбрости, первым целует скульптора.