Вожделение

XX ИСТИННЫЙ АНГЕЛ СВЕТА Невзирая на поздний час, положенный монахам на отдохновение от дневных трудов, в келье моего смертного друга все еще раздается сбивчивый и горячий шепот молитвы: «Domine Jesu, Dimitte nobis debita nostra, Salva nos ab igne inferiori, Perduc in caelum omnes animas, Praesertim eas, quae misericordiae tuae maxime idigent. Amen».* Поцеловав распятие на розарии с жадностью путника, припадающего к струящемуся из расщелины горному роднику, брат Ансельм не спешит подниматься с колен. Словно застыв в кататоническом исступлении, монах с молчаливой обреченностью смотрит куда-то перед собой. Кажется, неотвязные мысли терзают несчастного, никак не давая забыться глубоким сном без образов и без чувств, коего он, без сомнения, страстно теперь желает. Ощутив холодок на своей спине, смертный тревожно оборачивает голову. По обыкновению возникший из ниоткуда, я стою позади монаха, в самом сердце негостеприимного его убежища. Не производя ни звука, я с упоением наблюдаю, как невольный испуг в глазах Пьетро сменяется сперва замешательством, а затем – обезоруженным, неутаимым, беспомощным восхищением. Сегодня, в эту ясную звездную ночь, мое нежно-оливковое лицо, обрамленное кромкой мерцающих темных волос, прекрасно, как потемневшая старая икона в окладе из серебра; как подсвеченный лунным лучом древний витраж; как жемчужина в перламутровой морской раковине; как размытый ускользающий образ из юношеского сна. Белоснежное льняное платье – то самое, в котором Пьетро навсегда запомнил юную Абигайль – светится в полутьме, мягким коконом обволакивает покатые плечи, окаймляет груди, водопадом струится к босым стопам. Медленно поднявшись на ноги, брат Ансельм пристально смотрит на меня, пытаясь ухватить и запомнить каждую черточку, каждый мельчайший изгиб, каждый неуловимый нюанс моего удивительно светлого и одухотворенного образа. Наконец, отведя взгляд, он чеканит с горечью: – Я никогда не сделаю того, о чем ты просишь меня, Абигайль. Лучше я умру, чем отрекусь от Господа, утешителя моего и защитника… Какое-то время я молчу, поникнув, словно бутон. Дыхание мое неровно, уголки чувственных нежных губ дрожат, как готовый сорваться с ветки осенний листок. – Как жаль, что утешитель твой и защитник пальцем не пошевелил, чтобы защитить меня! – в конце концов разрываю я повисшую тишину, и голос мой пронзительно резок, как крик истекающей кровью раненой птицы. – Ни тогда, когда трое похотливых мерзких кабанов поимели меня, затащив в тот вонючий хлев! Ни тогда, когда, не помня себя, я входила в воду, готовая покончить со своей жалкой никчемной жизнью! Нет, твой бог ничего не сделал! Он просто взирал на все это и молчал! Он всегда наблюдает за людьми свысока, непогрешимый и безучастный! – всхлипнув громко, я вытираю неловким жестом заблестевшую от слез щеку. – Ну что ты смотришь на меня, как убогий червь?! Признай же, он испытывает своих рабов и любуется их страданиями, жестоко карая всякого, кто посмеет роптать против его высочайшей воли! В этом надменном тиране нет ни капли милосердия! Единственное его оружие – это страх! А единственное, что держит тебя в его цепях – твое малодушие! Ведь ты сбежал, Пьетро! Сбежал от жизни, сбежал от вины, сбежал от меня и от себя самого! Ты оставил меня именно тогда, когда я больше всего в тебе нуждалась! Скажи же, почему ты отвернулся от меня после того, как эти выродки лишили меня чести?! Если бы ты пришел ко мне и утешил меня – думаешь, я пошла бы топиться в то страшное озеро?! Ведь я любила тебя, Пьетро! Я всегда – слышишь, всегда! – тебя любила… Ударяя ошарашенного монаха в грудь своими кулаками, я захлебываюсь соленой влагой, ощущая, как Пьетро рыдает вместе со мной. – Но ведь ты не утонула?! Ведь кто-то все-таки спас тебя? – выговаривает смертный, с трудом унимая колотящую его дрожь. – Меня спас светозарный рыцарь… – отвечаю я, постепенно затихая в объятьях Пьетро. – Истинный ангел света: милосердный, благостный, сочувствующий каждой живой душе, но оболганный и поруганный богом и его слугами. Имя ему – Люцифер, – помолчав недолго, я ловлю глазами взгляд Пьетро, впиваясь в него, как оса впивается в кожу своим незаметным жалом. – Когда я готова была уже нырнуть в пучину – мой спаситель явился мне предрассветной звездой в небе, и, сойдя с небес, как ангел протянул мне свою светоносную длань. Это он, а не бог-тиран, утешил меня, осушил мои тщетные слезы, дал мне шанс все изменить. Гладя меня по волосам, он вынес меня на берег в своих бережных и светлых руках. Теперь он всегда сопутствует мне, давая силу, оберегая и помогая во всех делах моих. Он может помочь и тебе, и любому, кто нуждается в нем, кто уповает на его милость, кто готов впустить его в свое справедливое смелое сердце! Смертный глядит на меня неотрывно, словно прикованный. Взгляд его совершенно потерян, будто бы все, что он знал еще час назад – развеялось теперь по ветру, как сырой туман. – Что я… как?.. Что мне… сделать? – неразборчиво лепечет монах, едва владея собственным языком. – Доверься мне, – отвечаю я обволакивающе-бархатным нежным голосом. – Возьми мои руки в свои и закрой глаза. Повинуясь мне, Пьетро мягко, но крепко сжимает пальцами хрупкие мои ладони. Его веки сомкнуты и, кажется, он не дышит, боясь шевельнуться неосторожно. Через несколько мгновений, ощутив прохладный ветерок на своем лице, монах открывает глаза. Прижавшись друг к другу, мы стоим на краю утеса. В паре десятков шагов от нас высится Сакра ди Сан Микеле. Внизу, под нами – поросший лесом и погруженный в холодный морок скалистый ночной обрыв. Молодой монах смотрит на родную обитель со смутной, внезапно подступившей к сердцу тревогой. – Мы ведь вернемся еще туда? – срывается неожиданно с его уст, и слова эти похожи на отколовшиеся мелкие камешки, которые падают иной раз из-под ног взбирающихся на гору людей вниз, в пропасть. – Нет, Пьетро, – отзываюсь я сострадательно. – Больше никогда. – Но постой, я должен… – Нет, – мягко перебиваю я монаха, касаясь его запястья. – Пойми, мой милый: сейчас братья боготворят тебя, потому что на руках твоих зияют раны, принимаемые ими за печать божественной благодати. Но как только они узнают правду, узнают, что ты недоговаривал им, позволял лобзать ладони, к которым прикоснулся вовсе не их бог – они возненавидят и растерзают тебя так же легко, как и возлюбили! Неужели ты думаешь, что толстяк сможет хранить твою тайну вечно? Неужели думаешь, что у тебя все еще есть выбор?! – Что же мне делать, Аби? Куда идти?.. – в замешательстве бормочет смертный, ища ответа в жалостливых моих глазах. – Люцифер поможет нам. Он никогда не бросает в беде своих верных слуг. Но сначала, милый, ты должен доказать, что намерения твои тверды, что ты раз и навсегда решил разорвать порочные цепи. Эта обитель, Пьетро – царство лицемерия и ханжества, где заблудшие овцы служат самозваному богу-деспоту. Только огонь способен очистить это место от скверны и ереси. Только огонь… Отшатнувшись, монах замечает в моей руке пылающий жаром факел. Я протягиваю его смертному, словно священный дар. Удивленно моргая, Пьетро долго смотрит на меня в нерешительности. – Смелее, милый, – произношу я, улыбаясь ласково. – Ты непременно должен сам сделать это.