Против ветра

      Серые тучи над городом, серый асфальт под ногами, серый дождь бьет по головам. Видеть краски теперь получалось не всегда. Со смертью матери Юля поняла, что такое слезы безысходности. Когда не можешь простить себе любую грубость, отпущенную в ее адрес. Когда коришь за каждый пропущенный телефонный звонок. Когда хочется взвыть от несказанного «люблю» и «прости». Обычные и привычные слуху слова «никогда», «насовсем», «смерть» обрели для Юли совсем иное, страшное значение, о котором раньше она словно и не догадывалась. Она представляла, что работа родителей несет в себе очень много опасности, но и росла она в этой системе, все закутки КТЦ облазила, и к своим шестнадцати как-то… привыкла, что ли, к постоянным командировкам родителей и тревожности.       Только не всё оказалось так, как представлялось ей. Судьба любила посмеяться над теми, кто считал, что впереди всё только лучшее, красивое и яркое. Засада. Две пули в грудь. Мгновенная смерть. Муру спасти не удалось. Юля плохо помнила эти несколько дней. Зато очень четко помнила, как отец, какой-то не такой, бледный, с, чего таить, слезами на глазах подошел к ней. И всё. Дальше будто выключили свет. Причем на несколько дней. Она не могла ни есть, ни спать. Только последняя ссора с матерью назойливо лезла в мысли. А теперь ее не было… И она никогда не сможет попросить у нее прощения, не сможет сказать это пресловутое, но такое искреннее и значимое «люблю»… Юля не верила в разговоры о жизни после смерти. Не верила, что мама сейчас «где-то там». Ее просто нет. И от этого выть хотелось всё сильнее.       Первое время она не замечала никого вокруг. Отец, переступая через свою боль, хотел хоть как-то вернуть дочь к жизни, но получалось это у него слабо. Юля закрылась от него. Сначала даже считала виновным в гибели мамы. Его не было на той операции, он не имел отношения к боевикам, он… подал на развод. Для всей семьи это стало крушением хрупкого мирка, который они так трепетно и аккуратно создавали, который выстраивали, абстрагируясь от ужасов службы. Здесь было тепло и уютно, сюда хотелось идти после работы и учебы. Кот прямо сказал, что встретил другую, что не хочет обманывать их и жить в этом обмане. И фраза, сказанная им тогда: «Всё же жизнь слишком коротка». Юля не могла простить ему эту фразу. Понимала, что отец вроде как не виноват в смерти матери, что и на развод он имеет право и на личное счастье тоже, но… Но было слишком больно понимать, что последние недели до своей смерти мама прожила в таких мыслях.       Спустя пару недель, может и месяц, Юля все же нашла в себе силы прийти к отцу. После похорон они практически не соприкасались, хоть и жили в одной квартире. Юля только помнила, что он залпом выпил рюмку водки и не выходил из комнаты, когда она заперлась в своей. Заперлась, не пустила его, но сама вышла и увидела его. Он был сам не похож на себя. Всегда пышущий оптимизмом, он опустел изнутри, осунулся, был не то что бы хмурым — лицо просто ничего не выражало. Но даже такой жалкий вид столь важного для нее человека не заставил Юлю подойти к нему и обнять. Не смогла, не получилось, слишком больно. Теперь винила себя за это. Отцу нужна была поддержка. Именно ее поддержка. Нужно было услышать от нее «ты не виноват». Не от Риты, не от Сереги, а от нее — от родной дочери, которая в сердцах крикнула: «Это всё ты со своей шалавой!»       И все же они помогли друг другу не сдаться, не принять такое страшное «жизнь кончена» в отношении к себе. Юля пообещала папе не бросать учебу и не ломать планы на будущее, а он, в свою очередь, обещал, что на службе не будет лезть на рожон и рисковать зазря. Только если Юля свое обещание выполняла очень прилежно, то вот Вася такого все же гарантировать не мог. На рожон, может, и не лез, но говорить наверняка было бы слишком самоуверенно, особенно после ситуации с Женей…       Иногда Васю терзало то, что родная дочь нашла близкого друга не в его лице — отца, а в лице Сереги. Она часто разговаривала с ним, просила совета. Видимо, все же была обида. Но с Серегой она была близка с самого детства, тянулась к нему. Это однозначно был ее любимый дядя Сережа. А как-то вечером зашла на кухню, где он, Вася, сидел над полной тарелкой — ничего почему-то снова не лезло — и села рядом, посмотрела на него. В одиночестве он позволял себе выглядеть пустым и растерянным. Если бы не служба и не дочь, наверняка накатил бы пару рюмок. Он не позволял себе такого при ней. Всё то же мерзкое и тянущее чувство вины. И ладно бы, можно было бы хоть что-то исправить, он бы обязательно бросился делать это. Только смерть изменить и обратить нельзя. Случилось то, чего они с Женей и боялись. Никогда не говорили в открытую, но боялись. За дочь.       Вася не ожидал, что дочка окажется здесь, напротив него, за этим же кухонным столом, и не успел принять нейтральный и в чем-то добродушный вид. А Юля смотрела на отца и не узнавала его. Наверное, впервые за это время она увидела, как плохо ему. Ему, а не ей. И в голове другими красками заиграла фраза: «Мертвым уже не помочь, думать надо о живых». Маму и правда не вернуть, и не папа ее убил, чтоб вешать на него всех собак и собственные обиды, и прав был дядя Сережа… Если она будет против отца, то и он долго так не выдержит. Нет, он никогда не решится на самоубийство, но на какой-нибудь операции точно схлопочет лишнюю пулю. Тогда в Юлю будто бросили чем-то тяжелым. Или включили свет, выключенный при известии о смерти. Она потеряла мать, но у нее есть отец, которого она собственным поведением так же загоняет в могилу. А ведь она любит его. Очень любит. И похожа она на него — все говорят. Похожа не только внешними данными, но и характером. Лишь изредка проскакивало что-то от мамы. Только и слышно было: «Папина дочка».       — Пап… — Юля тушевалась, будто боясь, что он не захочет ее слушать после той блокады и тех обид; боялась, будто бы забыла, как с ним разговаривать, — ты прости меня. Ты не виноват в том, что… мама… — эти слова все еще давались ей с огромным трудом, и дальше она решила не продолжать: все равно он всё понял. — И ты… ты не должен ставить на себе крест. Я… я пойму всё. Пойму и приму. Я не хочу потерять еще и тебя…       Слезы самопроизвольно потекли из глаз Юли, она подскочила с места и бросилась обнимать отца, громко всхлипывая и прижимаясь к нему, по-настоящему искренне, а не потому, что так надо. Ей это нужно. Нужно выплакаться не в подушку, находясь наедине с разъедающими изнутри, ядовитыми мыслями. Вася тихо поглаживая ее по спине и волосам. Его маленькая девочка сама пришла к нему. То время, когда она его игнорировала, было для него как в аду. Он потерял Женю, и, несмотря на их личные размолвки, она значила для него слишком много. Они столько лет бок о бок, у них дочь, и потерять этого человека, а вместе с тем потерять всяческое доверие и уважение дочери — это окончательно растоптало его. Сделало контрольный, не беря в руки табельное.       Они просидели так всю ночь, тихо о чем-то разговаривая, иногда вспоминая Женю, иногда строя маленькие планы на будущее — загадывать теперь было страшно. И Юля чувствовала, как оживало что-то, уснувшее внутри нее. Это не вернет ей маму, но вернет отца, любимого, заботливого. Потерять еще и его будет выше ее сил, выше того, что она может выдержать. Оживал и Вася, теперь смотря на свою дочь уже не как на маленькую девочка, а вполне взрослого и рассудительного человека. Юля не помнила, в какой момент сказала: «Если ты правда любишь ту, эту, свою… я готова познакомиться с ней», — а Вася помнил этот момент слишком хорошо и запомнит, наверное, на всю жизнь.       Встреча с подругой отца, Леной, все же состоялась. Не сразу, спустя, может, месяц, а может, и чуть больше. Ему нужно было переварить всё, взвесить и решить. Он даже брал советы на эту тему и у Риты, и у Сереги с разной периодичностью. Вроде бы успокоился, когда Серега сказал ему, что Юлька сказала это вполне осознанно и правда хочет ему счастья, но потом сам себя уверил в том, что Серега смотрит на всё с мужской стороны вопроса, а Юля как-никак девочка. Тогда не осталось ничего другого, как поговорить с Ритой. Та немного поколебалась, но все же осталась солидарна с Юлей и Физиком: Кот совсем загибался. И, положа руку на сердце, не столько от потери Жени, сколько от выстроенной стены между ним и дочерью. А дочь он очень любит.       Еще какое-то время прособиравшись, желая оттянуть момент, Вася все же решился. И знакомство вроде бы прошло хорошо, Юля и Лена были приветливы, Юлька даже улыбалась, только вот Вася видел ее насквозь. Видел, как выпытана эта улыбка, как несвойственны дочери эти ужимки и как она с периодичным постоянством норовит заправить за ухо надоевшую прядь. Лена тоже была не вполне естественна, но всеми силами вилась перед Юлей, стремясь понравиться той. А именно это и раздражало Юлю. Не надо перед ней фортели выкручивать, надо просто быть собой, неужели трудно? Неужели трудно понять, что она, Юля, должна видеть, на кого отец собирается променять ее мать? Хоть Юля и гнала от себя эти мысли, избавиться от них у нее не получится, наверное, никогда, если каждый день в своем доме она будет видеть эту Лену. Но и лишать папу счастья было бы неправильно и жестоко, поэтому приходилось мило улыбаться и пытаться поддержать разговор.       Лена, к слову сказать, была не глупа, по наблюдениям Юли, не моложе ее мамы, да и вообще как-то не соответствовала представлениям о расфуфыренных любовницах, у которых силикон лезет из ушей и оттуда же растут ноги. Модельной фигуры тоже не было замечено, но и дурнушкой назвать язык не поворачивался. Да, с ней можно было поговорить. Да, она пыталась угодить дочери потенциального мужа. Но это она — та, кого Юля также винила в смерти мамы…       На Юлино счастье, сидеть допоздна они не стали, и, когда папа вызвался проводить подругу, Юля просто быстро попрощалась, избежав фразы «рада была познакомиться» и ограничившись простым «до свидания», еле-еле уговорив себя не сказать «прощайте». Ради папы… Она просто упала на кровать и заревела, услышав, как за отцом и Леной закрылась дверь. Просто рыдала, вспоминая маму, повторяя слова отца, в которых он признавался ей, Юлиной матери, в любви, как они говорили, что всегда будут вместе. А тут какая-то Лена… Слезы душили, душила и безысходность, и слепая ненависть. Ненависть не к отцу, а ко всему, что накрыло ее в это время. С одной стороны, ругала себя, что подняла разговор об этой Лене. Сам Вася никогда бы не решился на это, не смог бы. А с другой стороны, он живой, он должен жить, а не существовать. «Думать надо о живых…» — шепотом повторяла Юля, вытирая слезы перед тем как уснуть.       Когда отец вернулся, она еще не спала, но когда он открыл дверь в ее комнату, видимо, чтобы поговорить, притворилась спящей. Не хотела никаких разговоров. По крайней мере, сейчас. И когда дверь была тихо и аккуратно закрыта, а шаги в квартире затихли, уткнулась лицом в подушку и бесслышно заплакала. Наверное, она сможет привыкнуть к этой Лене. Наверное, когда-нибудь сможет не представлять, что она заняла место мамы. Наверное…       И сейчас она снова решила попросить совета у дяди Сережи. С ним ей отчего-то было легко. Ему она могла довериться. Отцу Юля тоже доверяла, верила, но говорить с ним о Лене начистоту не спешила. Знала, что сейчас он не посмеет продолжить эти отношения, увидев ее слезы во время разговора. А в том, что они будут, Юля почему-то не сомневалась. Он, конечно, спросил ее за завтраком на следующий день, что она думает о Лене, но тогда Юле удалось выкрутиться и отделаться шаблонными фразами. «Главное, что не тупая курица и не моя ровесница, остальное подшлифуем», — так Юля завершила разговор и, натянув улыбку, вышла из-за стола.       Физик, в принципе, ожидал такой реакции Юли. Ожидал, что новая Васина подруга будет казаться ей «заменой» мамы, что с ее приходом Вася забудет о Жене. Но только он, Серега, понимал, что никогда никому из них не забыть ее, а уж Коту и подавно. И ждал, когда Юля придет к нему снова. Он знал, что она придет, что ей нужно будет выговориться. Так и случилось. И она говорила об этой Лене без ненависти и презрения, но уныло и даже с ноткой ревности. Говорила, что ради папы готова потерпеть, но стоило представить, что эта женщина будет ходить по их квартире, жить в ней, целовать папу, как он будет… любить ее, так отвращение разгоралось в груди всё сильнее.       «Юль, твой отец взрослый и разумный человек. Он не станет бросаться с места в карьер и приводить эту Лену к вам в дом с первой же встречи на постоянной основе. Я даже удивлюсь, если он сделает это через год. И одно твое слово — и он вычеркнет ее из жизни, поверь. Но дай ему шанс. Дай шанс найти счастье. Он очень сильно чувствует себя виноватым, сам не может простить себя, не вини его, иначе он может и не справиться», — слова Физика прозвучали для Юли как заклинание, как молитва, слезы накатили к глазам, и она просто тихо припала к нему, не говоря больше ни слова. Ее внутренние ангелы и демоны сошлись в ожесточенном бою. И было неясно, кто победит, как и неясно, чьей победы хочет сама Юля.       Не совсем осознанно она просила прощения у мамы за то, что сейчас происходит, и поднимала голову к небу, серому, местами даже темно-синему, тяжелому, из которого вот-вот хлынет дождь. Она все еще не верила в жизнь после смерти, но отчего-то поднимала голову к небу. Противный, будто влажный ветер доставал ее даже через плащ, и становилось холодно и мерзко. Холодно от погоды, а мерзко от своей жизни. От всего, что происходит. Ничего не вставало на круги своя, ничего не улучшалось. Всё так же грызло ощущение безысходности, всё так же ныла тоска в груди. Но у нее нет больше времени поддаваться ей. Она должна идти дальше. Именно так хотела бы мама. Именно этого хочет папа. Даже если неотъемлемой частью этого «дальше» станет Лена.       Она шла, скрестив руки на груди и пытаясь хоть немного согреться. Глаза были сухими. Не хотелось плакать. Она, наверное, впервые почувствовала, что значит «все слезы уже выплаканы». Наверное, это уже какой-то психологический барьер, иначе она просто не вынесет всего этого. Просто прямо сейчас упадет на колени и разрыдается. Совсем недавно ей казалось, что она уже взрослая. А сейчас… сейчас она чувствовала себя абсолютно беспомощной маленькой девочкой. Только повзрослеть пришлось именно в эти моменты. Будущее, на которое она строила планы совсем недавно, теперь казалось таким далеким. Половина тех планов и целей была стерта. Теперь это не имело значения. Она многое переосмыслила и назначила новую цену.       Дома, за кухонным столом, ее ждал папа. Именно ждал, а не просто ужинал. Она поняла это сразу. Снова села напротив него, как в тот раз, когда она впервые заговорила о Лене, и почему-то ей казалось, что и сейчас он хочет поговорить о ней. Что ж, Юля понимала, что когда-нибудь придет время для этого разговора. Папа и так слишком долго, по ее мнению, тянул. Ей-то это было на руку, а вот он почему-то не спешил расставлять все точки над «и». Видимо, решился. Ему тоже было тяжело. Она сидела молча и смотрела на него, а он пытался начать.       — Ты не думай, что я… после того как мама… всё это время с Леной. Нет, еще перед похоронами я позвонил ей и сказал, что это всё. Она поняла. Ты правильно сказала, она не тупая курица и всё поняла. Мы с ней не виделись ни разу за это время. А потом… а потом ты заговорила о ней. Я долго думал, нужно ли это, да и захочет ли она слышать меня. Сначала мы встретились, поговорили, она опять всё поняла и сказала, что будет ждать. Она… она хорошая, добрая, но в тот вечер, когда она пришла к нам, я понял, что не смогу. Не смогу сам принять ее как жену, как мач… не люблю это слово, не смогу идти со службы к ней, вернее не буду рваться домой, чтоб увидеть ее. Ты ведь уже взрослая, понимаешь всё. И я видел, как ты смотрела на нее. Ты пыталась, я видел, но… ты, как и я, не сможешь. По крайней мере, пока и именно с этим человеком.       Он говорил ровным голосом, иногда опуская взгляд, иногда смотря прямо дочери в глаза, а сама она сидела и слушала его. Ему нужно было выговориться. Он никогда не говорил с ней об этом, и иногда Юле и правда казалось, что всё время после смерти мамы отец общался, встречался с этой Леной. И становилось еще противнее, и того сильнее не хотелось его видеть. А сейчас он рассказал всё, и совесть того сильнее заныла.       — Пап… — слов не находилось. Когда можно было не юлить, а говорить прямо, сказать было нечего.       Юля просто встала и обняла отца. Снова. Как тогда, но без слез. Просто поняла, что это единственный ее родной человек, самый близкий для нее, и она любит его. Конечно, отсутствие Лены в их доме радовало. Наверное, это был своего рода тремор, они не до конца пришли в себя, но решили поправить ситуацию, начали что-то решать. Слишком рано для них. И Юля снова повторила то, что когда-то не сказала в самый важный момент: «Ты не виноват…»