Мне положена желчь, так подай же и мёд

— Такс, я не смотрю! — заявляет Нико, отстукивая пальцем по банке пива в остальных четырёх. Отмечается ей сегодня «вялое интервью» — гонорар она как раз тратить на четверть уже сегодня, угощая её с Леди. Смертные хотят платить за протезы. Нико же платит за обучение, которое «надолго, но потом хватит на гранты и проценты всего мира». Неро кивает, глядя на её «мирные» модели. И уходит в фургон. Триш хмыкает: он словно заразился этой привычкой не смотреть на неё. И воплощается в образе, который всё ещё удивляет Неро — тогдашний мальчишка счёл это за чудо, а не обман. — Я уже готова! — Нико оборачивается в восторге, впитывая взглядом каждую деталь из рассказов Неро, особенно вглядываясь в ухмылку Триш. — Не верю, что ты не сбегала так с деньгами в сумочке. Вне камер срабатывает! Триш проходится по кухне, лавируя между пепельницей на краю и пустыми стаканами с виски, поворачиваясь на каблуках босоножек аккурат мимо всех коробок от пончиков и доставки лапши. — Отсылка к другому образу! Детишкам не смотреть! Нико смеётся первой: некоторые поблекшие татуировки не придавали ей ни капли в возрасте. Выдавали лишь горечь в голосе и фырканье — как и у многих смертных, это были жесты. — Он что, дальше краснел? — смеётся Нико, — Мне пора рассказать Кирие, как непотребно он думал про... Леди обрывает её: — Вырос быстро на таком челюсть ронять. Звучит она холодно. Триш понимает всё по взгляду резко вернувшемуся в сторону её недопитого коктейля «от Тики и Несс». Закрывает спиной обзор на сигареты Нико, хотя сейчас всё хорошо. Приглаживает апельсиновый шарф на шее, оставляет такую же матовую сумочку на столе — жалко звякает цепочка — и хочет воплотить на себе тот самый винно-бордовый шарф, что есть на портрете. Данте его выторговал — оставить на столе, не прятать, не отворачивать. Неро избегает ведь не самой Триш. Это Вергилий может к ней подойти — целый, вернувшийся, помнящий каждое брошенное ей словцо — лишь когда она другая. Белое каре, блестящее летнее платье, улыбка, серебрящаяся от цвета помады. Только и только так. Он как раз показывает себя: недовольным, хмурым, презрительно игнорирующим любые вопросы Нико и Леди. При ней такой он как раз может. Может поморщиться на запах в агентстве. Может ткнуть «Ямато» в книгу, что Мери принесла для уже давно общающийся с ней без бурчания Нико. Может положить её же к Нико в фургон — переставив всё, даже журналы, строго по алфавиту. Он и в обычном настроении мало выносим лишь для неё и Данте — с поправкой на то, что это для неё теперь данность, эти его назойливые привычки везде лезть и делать на свой лад даже разговоры с ней: никаких «часть его убила почти весь Редгрейв» и испуганно обрывающегося разговора. Вергилий как раз и обращается лишь глядя Триш в глаза. — Снова, — именно этим единственным словом он констатирует, что осуждает «небрежных» гостий Триш. Но сама Триш для него целого-прежнего-заново-скроенного всё ещё слишком невыносимее, чтобы перестать избегать её в агентстве. Потому что говорит он с ней не как с продолжением матери лишь в не в её истинном облике. Уже который месяц после «я не твоя мамочка».