только не это только не это только не это только не это
— Руки прочь от нее! Руки прочь! — шипит так, словно озлобленная на весь род человеческий кошка, и были бы когти у людей — она бы точно разорвала всех здесь присутствующих. Женщина прижимает к себе свою дочь, плачет и не подпускает к себе ни на шаг никого; даже муж ее не мог подойти ближе, чем на расстояние вытянутой руки. — Она может погибнуть! — кричит в ответ парень, всматриваясь в женщину своими такими же светло-голубыми глазами, однако по-настоящему покрытыми туманной пеленой. — Уведите ее! Уведите! Девушка морщится, продолжая лежать в теплых руках своей матери; теряет ход времени, мысли путаются в один большой узел, а в ушах все стоит тот проклятый звон, не давая разобрать слова всех, окруживших ее. «Что происходит? Почему все кричат?» Она не знает, что именно с ней не так. Что-то изменилось за эти десять минут, но понять же, что именно — не была в состоянии; открывает свой рот, пытаясь что-то сказать, но доносится лишь сдавленный хрип. — Нет! Нет-нет-нет! — перебивает ее хрип громкий вой пожилой старушки, которая буквально вырывалась из сильных рук своего друга, завидев окровавленный труп Долгохвоста. — Они погибли! Погибли из-за меня! — Успокойте, кто-нибудь, Кисточку! — паника начинает бесить Воробья, и он, понимая, что мать точно не даст ему в руки свое дороге дитя, сам кидается к женщине и буквально выхватывает пострадавшую, кладя ее на носилки, которые принесли Листвичка и Яролика. — Нет! Моя доченька, моя милая! — позади себя парень слышит отчаянный плач Милли, однако пытается его игнорировать: ему нельзя сейчас отвлекаться на тех, кто уцелел. — Несите в палату ее, — строго командирует Воробей, на что девушки быстро кивают, выполняя его поручение. Сам же целитель бежит вслед за ними, идя по правую сторону от пострадавшей; цокает языком и хмурится, пытаясь успокоить свои нервы и быстро-бьющее сердце, вызванное внезапной паникой и всеобщими криками. Только этого ему не хватало! Один погибший старик и одна покалеченная девушка, а все из-за какого-то небольшого несчастного случая! Непонятная злость заставляет его сжать руки в кулак, кусая губу свою чуть ли не до крови, а потом вдруг чувствует, как кто-то слабо хватает его за рукав. Парень моргает, но взгляд все так же устремлен куда-то в неизвестность, куда-то за пределы стен больницы, куда-то сквозь листву деревьев и скалистых гор; он просто молчит, делая пару вдохов и выдохов, надеясь, что пациентка жива. — Я умру, Воробей…? — слышит он хриплый шепот ее. — Еще чего, — коротко и четко отвечает ей юноша, громко шагая по коридору.* * *
Лучи солнца играли на лице Иглогривки, заставляя ее жмуриться и щуриться, лежа в белоснежной кровати; мертвая тишина в этой палате оглушала ее, хоть и давала возможность голове избавиться от мерзкого эха, симбиоза десятка голосов и сдавленных криков. Единственное, что слышала девушка — шаги ходящего туда-сюда юного целителя, который рылся на полках, что-то ища. — Я… Не чувствую ног… — нарушает тишину она своим хрипом, похожим на предсмертный стон умирающего; сжимает в руках до скрипа неприятную, чисто-белую простыню, от которой исходил слабый запах спирта, заглушенный ароматом мяты и хвои. — Я знаю, — доносится до нее ровный голос целителя, который на пару мгновений перестал переставлять баночки и коробки на белоснежной полке. Ответ его был так же колок и остр, как лезвие кинжала, пронзающее грудь Иглогривки насквозь, заставляя юную девушку скривить лицо в болезненной гримасе; соленые слезы ее текли по щекам, падая на сжатые в кулак дрожащие руки; девочке, которая так ярко и тепло улыбалась всего лишь пару дней назад, разбили мечты, забрали решительность и надежду, лишили всего, чего ей было дорого. Лучше бы Воробей и вовсе молчал. — Я умру, Воробей? — повторяет вчерашний вопрос Иглогривка, отводя взгляд от своих ног, которые, как какая-то тряпка развалились на койке под покрывалом; ей было больно даже смотреть в эту сторону, ведь ниже поясницы она не чувствовала н и ч е г о.а б с о л ю т н о н и ч е г о
Теперь-то парень молчит, стоит спиной к Иглогривке и даже не дергается в ее сторону, словно обдумывает этот заядлый вопрос. — Если умру, то, прошу, пусть возле могилы моей будет расти земляника, — шепчет она и закрывает свои кристально-чистые глаза, вдыхая запах медикаментов, стоящим палате. — Люблю землянику. Говорят, кладбищенская — самая сладкая… — Ты не умрешь, — он оборачивается резко и шумно, от чего глаза девушки невольно открываются, и видит она строгое лицо Воробья, смотрящего своим незрячим взглядом прямо ей в душу. — Какой же из меня врач, если не могу спасти чью-то жизнь? От взгляда его затуманенного идут мурашки по шее, и его зрачки, словно два стеклышка, два осколка из разбитых мечт и надежд юной девушки, испепеляют своим холодом ее почти угасшую душу. Смотрят прямо на нее, смотрят сквозь нее, видят ее огонек души в кромешной темноте, которая сопровождает целителя с самого момента его рождения. Парень был рожден незрячим и с самого детства мечтал идти нога в ногу со своим братом и сестрой, но никак не идти в ученики к Листвичке и учиться лечить стариков и детей. Он терпеть не мог запах спирта и медикаментов, он язвил и огрызался всегда, когда больные ему жаловались на боль, неважно где — в ноге, руке, душе или пальце. Воробей ненавидел эту больницу, Воробей ненавидел быть ответственным за жизни близких и дорогих ему людей, все мечты и надежды Воробья разбились намного раньше, чем Иглогривкины. Они разбились в самые первые секунды его жизни. — Я теперь бесполезна… — голос так мерзко предательски дрожит. — Кому нужна девушка, которая может только лежать…! — А кому нужен парень, который не видит вообще ничего?! — рычит в ответ Воробей и подходит чуть ближе к ее койке, немного склоняясь над девушкой и устремляя свой взгляд куда-то в центр белоснежной простыни. — Ты нужна нам, Иглогривка. Ты не бесполезна. Она не знает, что сказать ему в ответ. Лишь вдыхает острый запах медикаментов и спирта, который исходил от целителя, и к которому он, скорее всего, уже настолько привык, что просто не чувствует. Девушка вытирает свою щеку от слез, пытаясь сделать это максимально тихо и бесшумно. Но Воробей услышал. — Не плачь, — парень устало выдыхает, потрепав ее темно-каштановые волосы, которые во тьме очей его все такие же черные, как и вся эта белоснежная палата и как голубые заплаканные глаза Иглогривки. — Я займусь твоим лечением, и неважно, сколько времени я потрачу. И он покидает палату.* * *
Он всегда казался ей неимоверно-красивым, пусть и язвительность парня порой рушила весь ее образ, построенный в голове. Он всегда казался ей неимоверно чутким, ведь он и только он был способен понять ее даже без слов. Он всегда казался ей по-настоящему зрячим, ведь невозможно быть таким осторожным, и при этом не видеть н и ч е г о.а б с о л ю т н о н и ч е г о
Слишком плавными были его движения, слишком спокойно он вел себя рядом с ней, ведь за столь длительное время они умудрились найти общий язык. Иглогривка вспоминала слова Воробья каждый день и каждую ночь, прокручивала их у себя в голове раз за разом, раз за разом, переслушивая вновь и вновь, ведь именно они ей дарили надежду, и благодаря ним она со всей своей решимостью, вновь накопившейся за долгое время, встречала новый день с лучами первыми солнца.ты не бесполезна ты не бесполезна ты не бесполезна
шептал его голос в ее голове
Взять его за руку, всматриваться в его лицо с белоснежно-чистой мраморной кожей, заглядывать в незрячие глаза цвета кристальной воды; девушка знала, что парень не видел, но одновременно видел все. Он не мог ей этого описать, а она не могла понять во всей мере, но она ему верила, верила так сильно, так сильно, словно на пару мгновений действительно теряла свое зрение, словно действительно темный туман окутывает ее, мельтешит возле глаз, не давая возможность видеть н и ч е г о.а б с о л ю т н о н и ч е г о
— Я чувствую пристальный взгляд твой. От когда-то сказанных слов Воробья щеки ее вспыхнули за долю секунды, а сердце ее забилось чуть чаще, ударяясь об стенки своей грудной клетки. Темный туман перед очами ее сменился чувством стыда, и она, улыбку нервную выдавая, поворачивается на коляске спиной к нему, устремляя взгляд в чистое небо и летающих над головами соек с воробьями. Ей нельзя чувствовать это. Ей нельзя смотреть так на него. Ей нельзя брать его за руку и обнимать. Ведь он же целитель. Странная боль сдавливает юной девушке горло, хочется выкрикнуть что-то, вырывая со всеми ниточками нерв и кусками внутренних органов собственные чувства, переезжая их колесами своей инвалидной коляски; живот сводит от боли, переплетая внутри все подряд, и от взгляда незрячего парня, устремленного на нее и одновременно сквозь нее, все мечты и надежды стали рушиться вновь. шепот вернулся.только не это. только не это только не это только не это.
Ей не хочется чувствовать этуа б с о л ю т н о н и ч е г о
Но это слишком невозможно даже для нее.* * *
Земляника сладка, отдает разве что несуществующей горечью из-за того, что принес ее Воробей, что теперь слабый запах ее впитался в его руки и волосы, халат и бледные щеки — это она все чувствует, когда он наклоняется к ней, когда проходит мимо нее, когда говорит рядом с ней и когда проводит очередной свой осмотр. Замечает ли сам Воробей то же самое? — Я не глупый и давно не ребенок, — слышит Иглогривка, чуть не провалившись в легкую дрему; сердце пропускает удар. — И не думай, что не замечаю томные взгляды твои на себе. В этот момент хочется просто провалиться сквозь землю, утонуть в беззвездном небе ночном или во мраке тумана, словно дым во время пожара; хочется задохнуться в дыму, сознание свое отключить, и в этот самый момент Иглогривка впервые пожалела, что в тот самый день инцидента очнулась. — Ты же понимаешь, что ответа, увы, тебе не видать, — в ровном голосе парня она слышит нотки печали. — Я ведь целитель. Сейчас ей хотелось больше всего провалиться во тьму, но еще чуточку больше — чтобы он подсел рядом с ней, чтобы вновь дал обнять себя очень быстро, чтобы снова вдохнуть запах ягоды красной, как кровь, что прилила к щекам юной девушки, а после снова медикаменты со спиртом, которых Иглогривка практически не чувствует вовсе: наверное, уже как и Воробей, просто привыкла. — Прости. Голос его — тихий шепот. — Ничего. Ее же голос дрожит.* * *
Черная дымка окутала ее целиком, голоса окруживших ее снова сливаются в одно единое целое, живот продолжает болеть, но она уже этого просто не чувствует. Так жаль, так жаль, что все закончилось так быстро, хотя и прошло немало лет. Но что же было бы лучше? Умереть один раз от неизвестной болезни, либо же умирать каждый день от переполняющихся чувств к Воробью? Она бы выбрала второе, если честно, пусть и умирать каждый день становилось больнее и больнее с каждым новым рассветом, однако прощаться с ним навсегда совсем не хотелось. Воробей стал для нее так близок, так близок, что терять его было больнее, чем умирать. — Я не смог помочь тебе, так какой же из меня целитель? — хрипит парень и берет ее за руку, пока родители и близкие девушки, плача, склонились над ней. — Ты подарил мне надежду и дальнейшую прекрасную жизнь, ты позволил мне быть рядом с тобой и помогать, ты дал мне силы жить дальше, — тихо, словно шепотом отвечает она, улыбаясь так слабо. — Я тебе благодарна за все. Ты прекрасный целитель и человек. Неизвестная боль сдавливает ему грудь, не давая вдохнуть. Он сильнее сжимает в руке бледную ладонь Иглогривки, замечая, как она отчаянно и в последний раз пытается сжать свои пальцы, которые, спустя всего пару минут, обмякли в ладони целителя.Теперь она и вправду не чувствует а б с о л ю т н о н и ч е г о.
* * *
Целитель стоит у надгробия с букетом из лилий белоснежных, взгляд устремляя, сам того не зная, прямо на растущий возле могилы подруги куст из ягод диких, красных, как кровь, которую Воробей видел лишь в кошмарах своих. Но так же этот цвет был цветом заката, когда солнце тонуло в океане соленом за горами скалистыми — так Иглогривка описывала заходящее солнце ему. Дикая земляника возле могилы ее выросла сама, чему он был весьма удивлен, почувствовав ягоды как-то раз, когда приносил очередной букет на могилу из все тех же лилий. — Я рад, что ушла ты с улыбкой на лице, — он не видел этого, но знал наверняка, чувствовал всем своим сердцем, ведь они научились понимать друг друга без слов. Он стоит еще немного, словно рассматривает незрячими глазами со зрачками-стеклышками надгробие, а затем добавляет чуть слыша: — А кладбищенская земляника и вправду самая сладкая.