Universe Pie

Есть только две бесконечные вещи: Вселенная и глупость. Хотя насчет Вселенной я не вполне уверен. Альберт Эйнштейн.

      Кто-то дотронулся до моего плеча. Я повернулась, и это оказалась она. Какая бы подростковая болтовня не заполняла коридоры моей школы, это всё исчезло, когда она бросилась мне на шею. На мгновение я не могла пошевелиться, едва ощущая тяжесть её объятий. Это она.       Ида — моя официальная лучшая подруга, моя родственная душа. Я знала её половину всей своей жизни. Она любила фильмы, собак, и терпеть не могла сельдерей. И она считалась пропавшей уже четыре месяца.       Последний раз, когда я видела её, пришелся на октябрь, в дни накануне Хэллоуина. Воздух был пропитан предвкушением костюмированных вечеринок и плохих идей, создававших, однако, самые яркие воспоминания.       Это был обычный день. Мы отсиживались на занятиях. Мы получали домашнее задание. Мы обедали. И получали ещё больше домашнего задания. После пришло время идти домой. Ида работала упаковщицей в супермаркете по дороге из школы, поэтому я помахала ей на прощание, когда наши пути расходились. Так же, как и в любой будний день ранее.       После этого я больше никогда её не видела.       В одиннадцать вечера мне позвонили с номера её матери, который я не сразу узнала. Миссис Ян тревожно спросила меня, не видела ли я её дочь. Честно ответила — нет. На следующий день я узнала, что Иду не видел вообще никто. Её босс и сотрудник сказали, что она не появилась на своей смене. Никто из друзей не видел даже её следа.       На следующей неделе меня допрашивали миссис Ян, учителя, полиция, мама, снова полиция, каждый в школе и местное телевидение.       Ида как будто испарилась. Её комната осталась, как и всегда, в полном беспорядке. В ходе расследования оказалось, что сумка, деньги и часть одежды пропали. «Сбежала», — объявила полиция.       Моя подруга была не глупа, поэтому они не смогли отследить её местоположение по её телефону, хотя предполагалось, что она взяла его с собой. И если двести пятьдесят три звонка, которые сделала её семья, ушли в никуда, то она либо потеряла его, либо не использовала намеренно.       Я впала в отчаяние. Она ушла, не оставив адреса. Ей было семнадцать, и она была одна чёрт знает где.       Но сейчас она здесь.       Полиция нашла её четыре месяца спустя, на расстоянии, равном шести городам, завтракающей снаружи какой-то дерьмовой закусочной в девять часов утра. Они отвезли её домой. В довольно коротком смс миссис Ян сообщила, что Ида будет адаптироваться дома до конца недели.       Адаптация в данном случае, без сомнения, означала налаживание отношений в семье, расследование полиции, лечение после пережитого дерьма, психиатрическое обследование и просмотр всех вышедших за время отсутствия сериалов Netflix.       Должно быть, она досмотрела новый сезон своего любимого ситкома, потому что теперь стояла прямо передо мной, под ужасным флуоресцентным светом школьного коридора.       Странно видеть её снова в своём теле. Она по-прежнему носит свои рубашки, и рюкзак всё тот же, вот только волосы длиннее, а ноги покрыты шрамами. Её присутствие становится всё более чуждым.       Мне кажется, некоторые люди просто созданы, чтобы их запоминали, чтобы они были «опытом» в жизни, а не чем-то мимолётным. Разговор с ней всегда был особенным — он был подобен поразительной красоте звёздной пыли, которую хотелось так бережно удержать, но я никогда раньше ощущала её тепла и света так, как сейчас. Она в огне и оставляет за собой тлеющие угольки.       Есть даже что-то глуповатое в том, как она стоит. Друзья замечают её, визжат, обнимаются, плачут. Они в шоке. Я же молчу и стою неподвижно.       Звенит звонок и мне хочется плакать. Какая ужасная обыденность.       Ида достаёт учебники из сумки, и я невольно задаюсь вопросом, выполнила ли она домашнее задание, которое ей поручили в тот октябрьский вечер. (Она этого не сделала. Никогда бы не стала.)       Она идёт по классу, и шёпот следует за ней. Ида никогда не была популярной среди учащихся нашей школы, зато таинственное исчезновение — действенный способ, чтобы взбудоражить интерес среди одноклассников. В конце коридора стоит небольшая группа учителей, которая смотрит на неё с осторожностью. Я знаю, их просили присматривать за ней, чтобы предупредить ещё один побег.       Не могу спокойно сидеть на уроках. Мысли скользят и разбиваются в моей голове, и все они выглядят как её смех, звучат как её улыбка и на вкус совсем как её имя.       Не успела я и глазом моргнуть, как занятия закончились. Ида ждала возле моего шкафчика, как я и предполагала.  — Мы можем поговорить? — спросила она осторожно.       Конечно, блять, мы можем поговорить! Мы обязаны поговорить! Где ты была?! — Да, конечно.       Мои ноги покорно следуют за ней к выходу из здания. Мы бредём в тяжёлом молчании до ближайшего парка.       Она садится на качели.       Ты в порядке? Куда ты пропала? Ты была в безопасности? Где ты спала? Что ты ела? Ты знаешь, через что заставила всех пройти?!       Мои мчащиеся мысли сливались в статику, и я сфокусировалась на одной вещи, которую хотела узнать больше всего: — Зачем?       Она сидит в задумчивости, слегка наклонив голову, как будто я спросила, что она хочет на ужин, а не зачем-зачем-зачЕМ-ЗАЧЕМ-ЗАЧЕМ…       Она заговорила, когда я уж было открыла рот, чтобы как-нибудь мягче перефразировать свой вопрос. — Ты когда-нибудь слышала о «Словаре тёмных печалей»? (Прим. пер.: ориг. «Dictionary of Obcure Sorrows») — Что? — Это набор выдуманных слов, чтобы описать глубокие и странные чувства, которые мы не знаем, как назвать. Есть одно слово, которое мне очень нравится, называется «онизм». Ужасное ощущение, словно ты застрял в одном теле, словно можешь находиться только в этом маленьком пространстве. Там были и другие хорошие слова, но, к сожалению, я не могу их вспомнить. В основном они значат одно: мир огромен, а мы ничтожно малы.       Она была такая безмятежная, такая сказочно безумная, такая искренняя, что я почти ударила её. Она хотела казаться милой после того, через что заставила нас пройти? — Я не понимаю, какое отношение это имеет к тому, что ты сбежала без всякой на то причины!       Ида слегка вздохнула. Когда она заговорила снова, её голос стал грубее, будто она вырывала слова из груди, оставляя их незащищёнными под солнечным светом. — Ты когда-нибудь вставала и просто вглядывалась в небо? Оно невероятно. Оно обволакивает всё, что ты когда-либо знала. Хотя логически, небо — это просто воздух, и всё вокруг наполнено воздухом, так что, в каком-то смысле, небо вокруг нас. Ты — часть этого. Но когда ты смотришь в небо, тебе не кажется, что ты часть чего-либо вообще. Ты крохотная и бессмысленная, как вспышка в бесконечной синеве. Небо больше, чем твой глупый маленький человеческий мозг может понять. И он становится больше. Потому что за пределами большой сферы, которая является нашей планетой, есть ещё большие сферы, вращающиеся вокруг ещё большей сферы! А наша солнечная система — ничто среди нашей галактики. И наша галактика — ничто среди нашей вселенной. Наша большая и нелепая вселенная! Мы так микроскопичны в ней.       Но именно тогда всё становится лучше, и хуже в той же степени. Потому что внутри наших крошечных, микроскопических тел находится целая вселенная. Мы — макрокосм для существ внутри нас. (Прим. пер.: макрокосм — вселенная, мир внешний, в противоположность внутреннему, духовному миру человека). Ты когда-нибудь просто чувствовала, как бьётся сердце в твоём теле, и думала о том, что оно состоит из тканей, состоящих из клеток, состоящих из атомов, состоящих из субатомных частиц? Сферы внутри сфер внутри сфер внутри сфер. — Она жадно глотает воздух, словно удивлённая собственному потоку слов. — В любом случае. Если ты хоть раз думала о чём-либо из этого, сидела так и понимала, как велики, и как малы, как всемогущи, и как ничтожны мы, это наш кусочек, нет, крошка вселенского пирога, тогда как, блять, ты встаёшь каждое утро под звук будильника и идёшь в школу? Как ты идёшь в класс и учишь вещи, которые по мнению группы людей, которых ты никогда не встретишь, важны? Как ты работаешь, зная, что бессмысленное значение оценки — это то, что определяет ценность твоего значения в нашем мире? Как ты сидишь, стоишь и ешь по команде маленького маталлического колокольчика? Как ты вообще что-либо делаешь?       И я убежала. Потому что, если ничто не имеет значения, и всё имеет значение, тогда я бы предпочла испытать хотя бы ту малую часть вселенной, которую могу, вместо изучения тригонометрических функций! Вот и всё.       Я не знала, что сказать. Она права, в каком-то извращённом смысле. Но она и ошибается. Я полагаю. — Я...я думаю, это всё справедливо… Но ты до смерти всех напугала. Ты напугала меня. В течение нескольких месяцев я не могла думать ни о чём другом. В каком-то смысле ты стала моей вселенной.       Я не знаю всё ли бессмысленно и общество не имеет никакого значения. Возможно. Но, может быть, несмотря на сломанные вещи, которые нуждаются в починке, нам всё же нужно это. Люди — социальные существа, существа привычек. Может быть, если вселенная слишком большая и слишком маленькая, чтобы справиться самостоятельно, тогда именно за этим мы есть друг у друга. — Ида не решалась ответить. — Пожалуйста, не покидай меня снова. Ты нужна мне. И кажется, я нужна тебе тоже.