Как найти себе извращенца

— Эй, Осаму! К тебе пришли! — Да, тупая скумбрия, выходи уже! — крикнули с кухни. Дазай расхохотался и кубарем скатился по лестнице прямо к другу. Осаму Дазай — мальчик шести лет. Он сейчас живет в Миуре — это небольшой город Японии в префектуре Канагава. Он во всём доволен жизнью — у него хорошие мама и папа, куча друзей, много игрушек. В этом году он уже поступает в школу! Дазай — большой мальчик! А вот и его друг, который сейчас стоит у лестницы и сердито топает маленькой ножкой. Накахара Чуя, ровесник Дазая. Злой, напыщенный, обидчивый, но при этом добрый и душа компании. Мальчики познакомились в детском саду, и теперь над ними все смеются, называя «не разлей вода». — Ты опять читал книги допоздна?! — крикнул Чуя, подскакивая к мальчишке и стуча пару раз кулаком по его голове. –Ты так зрение себе посадишь! — Осаму! — мама ахает. — Ты что, читаешь книги по ночам?! — и женщина тут же хмурится. — Я тебя накажу, если будешь так делать! — Не буду, — буркает Осаму. И едва они с Чуей, одетые, оказываются на улице, Дазай тут же пинает друга под зад. — Негодяй! Бука! Ты зачем маме сказал? — Потому что это плохо! — сердито фырчит Чуя. — И вообще, будешь на меня ругаться, я тебе не дам моти! С карамелью, как ты любишь! Дазай тут же затихает, а Накахара довольно улыбается. Всегда работает! Мальчики бегут на детскую площадку, которая находится неподалёку от их домов. Ещё одна большая удача — жили парни по соседству, а потому часто ходили друг к другу в гости. Детей много, играть очень-очень весело. Мальчики покидали мяч, побегали с друзьями в догонялках, покатались на карусели, и Дазай потом упал лицом в песок, потому что у него закружилась голова. Чуя злобно посмеялся, но подняться помог. Потом были качели, горки… На улице темно, на часах — восемь вечера. Скоро мыться и спать, но уходить совсем не хочется. И играть, кстати, тоже, а потому мальчики просто валятся на самую старую и дальнюю от площадки скамейку. Перед ней растет большое и раскидистое дерево, мальчиков за ним совершенно не видно. Оба тихо чавкают, потому что можно, ведь мамы нет рядом. Чуя глотает крупный кусок моти и тут же закашливается. Дазай испуганно стучит по худой спинке. — Кха… — рыжеволосое дитя наконец-то может нормально дышать. И цепкие голубые глазки тут же находят интересный объект. — Это ты когда так поранился? — Неважно, — фыркает Дазай, пряча маленькую царапину под рукав. Но Чуя хватает крохотную липкую ладошку и снова открывает обзор на шрамик. — Эй! — Чего? — Накахара почему-то краснеет. –Тебе идёт. Точнее… Тьфу, не то сказал! — Ты странный, — озадаченно бурчит Дазай, не вынимая руку из чужих пальцев. А потом, откинувшись на спинку, спрашивает. — Чуя, а ты всегда будешь со мной дружить? — Да. Если ты будешь быстро вставать по утрам и прекратишь читать книжки под одеялом! — смеётся Накахара, и Дазай сам начинает хихикать. — Тогда я спокоен. Ой, смотри! — Дазай буквально пищит, тыкая пальцем в небо. — Звезда, звезда упала! Давай загадаем желание? — Давай… — и мальчики дружно закрыли глаза, думая о своих мечтах. Осаму что-то увлечённо и неразборчиво шептал, а потому не видел, как Чуя приоткрыл один глазик, посмотрел на Дазая и покраснел, а уже потом загадал желание. Светлая точка исчезла за крышами далёких высотных домов. «Хочу, чтобы мы с Дазаем в будущем всегда были вместе!», — подумал тогда Чуя. Он немного стыдился своей столь странной просьбы, но… Но пусть так и останется. — Домой? — Дазай посмотрел на друга. Чуя сильнее стиснул его ладонь. — Домой! Вот только уже на следующий день мальчики узнали, что дом у них теперь разный… Папу Чуи перевели на новое место работы в связи с повышением. Теперь вся семья Накахара должна была переехать в Йокогаму, а Дазай… А Дазай ужасно расстроился, когда услышал это. Чуя стыдливо и виновато сжал свою любимую шляпку в руках, опуская взгляд в пол. И широко раскрыл глаза, когда Осаму крепко его обнял. Обещание встретиться в будущем тогда дали оба. Через неделю Чуя уехал. Дазай так и не вышел из дома в тот день, потому что не мог. Всё было не то: и детская площадка не такая, и фильмы не те, и друзья… Чуи страшно не хватало. Дазай почему-то стал замкнутым, хмурым, одиноким. Он пошёл в школу, но ни через месяц, ни через год не завел себе друзей — ему ни с кем не хотелось дружить. Парень углубился в книги, учёбу, науку. Мечта, а не ребёнок — тихо-мирно сидит себе в уголочке, ничего дорогого не просит, истерик не закатывает. И всё было хорошо, пока не начался пятый класс. Ведь потом… — Чёртово отродье! — раздался свист, и грязная потная ладонь матери ударилась точно об щёку сына. Дазай вскрикнул, повалившись на пол, и тут же зарыдал от боли ещё сильнее, чем прежде. — Да чтоб тебя… Замолчи! Отец от них ушёл год назад — его соблазнила какая-то смазливая малолетка. Мама хмыкнула, махнула рукой и… Сломалась. Уже через три месяца она начала пить. Сперва просто вечером, после работы, потом и с утра, для веселья. А теперь её уволили за постоянное пьянство, и алкоголь из крови женщины не выветривался в принципе. Дазай ненавидел свою внешность — мама всегда кричала, что он напоминает ей отца, а значит должен сдохнуть. Может, женщина под градусом и вовсе видела в сыне бывшего мужа, потому и била его. Новый удар, но теперь боль была оглушающей, буквально разрывающей сознание. Осаму заорал, тщетно пытаясь остановить кровь, которая резво текла из открытой раны на груди. Мама с глухим стуком выронила нож из рук. — Осаму! — женщина словно опомнилась. Разум тут же очистился и громко напомнил, что она, вообще-то, мать, которая бьёт своего ребёнка. — Осаму… Подожди, не плачь, всё будет хорошо! Будет хорошо? Ни капли! Рану мама обработала, пусть и не совсем стерильно. Шрам всё равно остался — прямо между грудных мышц, словно некрасивый росчерк пера. Парень хлюпал носом и буравил болячку взглядом — она ему не нравилась! Такая противная! Хорошо, что её ещё можно скрыть одеждой. А ведь ад в жизни Дазая только начинался. С каждым днём побоев становилось всё больше, мама пила без продыху. Деньги в семье уже не водились, зато каких-то грязных и похотливых мужчин было предостаточно. Один такой оставался у них дома дольше остальных, и Осаму не удивился, когда мама поставила его перед фактом: теперь у Дазая есть «отец». Который сделал жизнь пацана ещё хуже, чем раньше. Побои стали ежедневными, как и грязные, похотливые действия отчима — Дазай с криком пытался отбиться, когда мужчина, хохоча, стягивал с него штаны. Вырваться тогда получилось только при помощи матери, вовремя заглянувшей в комнату. Осаму часто ночевал в сараях или на скамейках в парке — домой он возвращаться боялся. Но никому из взрослых о проблемах семьи не рассказывал — в приют не хотелось от слова «совсем». Тело болело, при резких движениях раны тут же начинали кровоточить и ныть, на физкультуру приходилось даже в самую жаркую погоду ходить в спортивном костюме. Один раз Дазай не выдержал и снял с себя куртку. Физрук тут же накинулся на парнишку, а Осаму, сгорая от ненависти к самому себе, ответил, что неудачно упал недавно, скоро всё пройдёт. К медсестре его отправили, но юноша благополучно проигнорировал сей факт. Раны были везде. Руки уже не имели живого места, спина напоминала поле после бомбёжки, а ноги ныли из-за множества царапин. Дазаю двенадцать, и он теперь сирота. У него сломаны два ребра, сотрясение мозга и слёзы в глазах. От ужаса перед предстоящим — родители в тюрьме на долгие годы, а он одной ногой в приюте. Юноша стоит перед зеркалом и смотрит на себя. Страшного, худого и уродливого, с целой летописью шрамов по всему телу. Как же это… отвратительно. Даже смотреть противно! И не только ему, как оказалось. В приют его забрали совсем скоро. Детдом был довольно хороший, здание построили совсем недавно. Мальчика завели в его комнату и сказали ждать — форму вот-вот должны были принести. А уже спустя два часа Осаму застывает на пороге класса и чувствует, как на него смотрят десятки глаз. Преподаватель в шоке от того, насколько изувечен ребёнок, одноклассники в ужасе и не хотят с ним дружить и разговаривать, а Дазаю хочется уйти и забиться в самый дальний угол шкафа. И никого не видеть. — Эй, ты! — какой-то толстый и неопрятный мальчик подходит к Осаму и ставит руки по бокам от него. — Ты чего такой страшный? Мамка не любила, да? — А тебя Бог не любил, — парирует Дазай. Дети начинают переглядываться — не поняли. — В смысле? — Ну раз ты такой толстый и тупой. — Ах ты… — наглого мальчишку хватают за кофту и вытягивают из-за парты, швыряя куда-то в угол. Надо же — Осаму побили в первый же день нахождения в приюте, как неожиданно. Жизнь бедного Дазай-куна покатилась по наклонной. Его постоянно запирали в классах, оставляли одного отрабатывать наказание, часто подсыпали какую-то дрянь в его порции в столовой. Осаму терпел — он при всем желании ничего не смог бы противопоставить своим обидчикам. Он был слабый, немощный, часто недоедал. И никто — ни учителя, ни одноклассники, ни медсестра — не удивился, когда парень свалился в обморок прямо посреди урока. Дик — это тот самый толстый парень — прямо возненавидел Дазая. Он только и делал, что пытался побольнее задеть, посильнее ударить и подольше поиздеваться над парнем. И ладно бы только это — в какой-то момент его приставания приобрели другой, неправильный смысл. Сначала Дик начал всё меньше и меньше смеяться над Дазаем из-за его оценок и семьи — куда больше доставалось внешнему виду. Потом он стал трогать Осаму без его разрешения, и как можно чаще — мальчик сглатывал, с трудом терпя касания потных жирных рук. И всё равно для Дазая стал шоком тот момент, когда противный Дик зажал его в углу после уроков. — Ну-ка, шлюшка, сделаешь мне приятно? — жиробас неприятно расхохотался на весь пустой коридор, пока Осаму во все глаза смотрел на него. — Давай же, я знаю, ты тоже этого хочешь… — Не смей! Пощёчина сильная и отчаянная — Дик хватается за щёку, неразборчиво ругаясь. Дазай пользуется короткой заминкой и старается убежать — но от страха подкашиваются ноги. Он падает уже через пять метров, на радость Дику. — Стоять, сука! — Дазай кричит, как умалишенный, пинаясь со всей дури тонкими ногами. Толстяк матерится и пытается ухватить его поудобнее. На крики сбегаются друзья Дика — такие же тупые отморозки, которые, если судить по слухам, еще и регулярно насилуют малолеток. — Ух ты, забавляетесь? А почему без нас? — Санс, самый тощий и скользкий тип, хватает Дазая за руку, и Осаму решается — он со всей дури кусает Санса за руку, и, когда Дик на это отвлекается, бьёт толстого в морду, тут же подрываясь. — Блять… Парни бросаются за Дазаем, и тот от страха совершает самую большую свою ошибку — оборачивается. Оборачивается, зная, что дальше перил нет — лестница была обителью старшеклассников, которые ломали все, что попадалось под руку. Дазай запинается, когда не чувствует под левой ногой опоры, и тут же всё понимает. Его тело летит вниз, и Дик, и Санс, и ещё несколько других замирают от нечеловеческого крика. Внизу, под лестницей, был всякий строительный мусор. Дик, на свой страх и риск, посмотрел вниз и тут же отвернулся — зелёный, дрожащий и напуганный. Под лестницей Дазай лежал на груде хлама, и его левая рука была неестественно вывернута и насквозь проткнута какой-то железкой. — Учителей зовите, — Дик с трудом смог дышать. Он тут же поднял взгляд на друзей, которые не знали, куда себя деть. — Учителей, слышите? Он умирает! Никто, конечно же, не умирал — но было больно. Ребёнка доставили в больницу, всю компашку жиробаса поставили на учёт, а потому на учёбу Дазай возвращается спустя полгода — с огромным шрамом на груди и новыми проблемами. Теперь к нему пристаёт не только Дик, появился некий Зак, который конкретно повёрнут на мальчиках. Причём красивых, симпатичных, как Дазай. А сам Зак мылся последний раз в луже, куда ходили по важным делам свиньи. От него несло за километр, и Осаму каждый раз зеленел, стоило парню подойти ближе, чем на три метра. Все бёдра Дазая облапаны, он сам боится выйти из комнаты — уже никто ему не гарантирует, что отсюда он выйдет девственником. Такое чувство, словно бы у всех, кроме него, спермотоксикоз — на бедного Осаму бросаются даже те, кто младше него самого на два года. И Дазай решается снова. Он приходит на уроки бледный, заспанный, сонный — идеальная мишень для похотливых уродов. Но стоит Заку поставить ладонь на стол — и вонючка тут же верещит, потому что из ладони у него торчит острый осколок стекла, найденного между рамами в комнате. — Не прикасайся ко мне, тварь! Наверное, поэтому к нему всё ещё лезли, но только словесно — получить стекло или ножик в руку или в член никому не хотелось. Проходит два года. Всё постепенно налаживается. Да, определённо… Потому что сейчас Дазай сидит напротив мужчины и женщины, которые хотят его усыновить. Именно его, не дурака Дика или вонючего Зака, а именно его. Это радует. Ровно до того момента, пока Дазая не просят задрать кофту — просто предупредить его будущую семью, с чем они столкнутся. Его новая мама в ужасе, она хочет закрыть глаза руками, но упрямо держится. Она бледная, взмокшая, однако руками тянется трогать шрамы мальчика. Дазай морщится. — Неприятно, я знаю, — тихо говорит он и опускает кофту. А потом сорвавшимся голосом добавляет: — Вам не обязательно брать именно меня и… — Не говори глупостей, — его новый отец по-доброму усмехается. — Какие документы надо подписать? — подросток смотрит на мужчину широко раскрытыми глазами, и тот смеется. Как совёнок, ей-богу! Так у Дазая появилась новая семья. Добрая, спокойная, правильная. Парня отдали в школу почти сразу, но перед этим дали неделю отдыха. Осаму сидел в своей комнате и разбирал небольшое количество вещей, привезённых из приюта, когда к нему зашла мама. — Ты как? Боишься? — Дазай кивнул, понимая, что женщина говорит об учёбе. — Не волнуйся, если захочешь, мы тебя переведём. А пока пошли, обработаем твои болячки. Осаму смотрит на то, как его новые царапины промакивают ваткой с перекисью, как мама ласково дует на ранки, чтобы не щипало, и как особо большие царапины женщина залепливает пластырем и перебинтовывает. Бинты. — Мама… — для Осаму это слово всё равно ничего не значит, а для женщины — дорого и приятно. — Мам, а можно мне бинты? Хотя бы пару рулонов?

***

Белые повязки приятно облегают руку — подросток выдыхает, когда все его шрамы скрываются под лентами бинтов. Наконец-то он чувствует себя свободным, нормальным человеком, просто с небольшой странностью в виде обмотанного тела. Отец смеётся, считая это подростковой глупостью, мама поправляет повязки, затягивая их туже… А Дазая ждёт новая школа. Он медленно идёт туда, не доставая руки из карманов, пусть ладони у него и чистые, гладкие. Осаму отлично слышит удивлённо-презрительные возгласы в его сторону: — Смотри, какой красивый… А бинты зачем? — Фу, пидор какой-то! — Боже, он прекрасен! — Что с его телом? — Такой загадочный… Мм… А Дазаю плевать на все эти разговоры — он молча садится на указанное учителем место и приступает к учёбе, игнорируя любые попытки с ним заговорить или подружиться. Друзья ему не нужны. В первые же дни он прослыл заядлым ботаником, у которого с головой не всё в порядке. Осаму ни с кем не общался, никому ничего не говорил, если это не касалось учёбы, всегда был один. Ребят это напрягало, девушек — притягивало. Дазай стал своеобразной знаменитостью школы. А потом — двенадцатый класс. Родители волнуются, отец то и дело предлагает отдохнуть, но парень отмахивается — он всё ещё готовится по билетам к экзаменам, хотя уже все эти билеты знает на зубок. Просто повторение материала перед тестированием, не более. Никто не удивляется, когда Дазай в рейтинге на третьем месте по баллам — и положение высокое, и не прям чтобы совсем уж идеально. Шрамы уже не беспокоят — Осаму надёжно запечатал их где-то под бинтами. Как и всю свою душу. Для всех Дазай — богатенький мальчик с синдромом одиночки. А для себя он — урод, самый настоящий урод. С девушками парень не спит, на тусовки не ходит. Родители беспокоятся, но всё понимают. Осаму стыдно, что они взяли именно его — ущербного и некрасивого, но и осуждать их за такой выбор не может. Потому что эти люди дали ему всё — право жить, учиться, чувствовать себя нормальным, а про материальные ценности и говорить не приходилось. Жалко маму и папу. У них не может быть детей — а Дазай бы хотел, чтобы они были. Маленькие, весёлые, воспитанные в правильной и хорошей семье. Он поступает в Йокогаму на инженера, хотя душа лежала к языкам. Парень просто не осилил английский до такой степени, чтобы переводить с него, а вот физику и математику знает так, что профессия связана именно с ними. Парень не беспокоится о каких-то там деньгах, платы за обучение — родители и тут его выручили, всё оплатив. Спасибо им. Просто человеческое спасибо. Кончаются короткие весенние каникулы — и вот уже парень молча идёт в аудиторию, где будет учиться. Она широкая, красивая и… И наполненная людьми, у которых Дазай вызывает дикий интерес. — Привет, познакомимся? — грудастая блондинка присаживается на стол перед Дазаем — преподавателя ещё нет. — Ты такой молчаливый, м… — Наверное, потому что я не люблю жирное, — холодно обрубает Дазай, игнорируя все попытки с ним заговорить. — Ах! — девушка так и застывает, когда слышит это. Аудитория разражается хохотом — девушка и правда была красивая, но всё же не слишком худая. Нет, любой бы из парней здесь с ней замутил, не будь этим парнем Осаму — не на того милочка напала. — Ну и иди нахуй! — Это твоя работа, дорогуша. Смех становится ещё громче, пока блондинка краснеет, фыркает и наконец-то уходит. Нет, это плохо — наживать врагов в первый же день учёбы, но никто этого не запрещал, верно? Учёба даётся Дазаю почти легко. Он сильно стопорится на задачах по физике, ноет ночами, когда не может решить уравнение, роняет слёзы боли и отчаяния на очередной адский чертёж, но при этом всё равно является отличником. Холодный, циничный, эгоистичный юноша, завоевавший десятки сердец и ни разу не ответивший на чужие чувства. Но это длится буквально месяца два, потому что потом в аудитории появляется он.

***

— Ай-ай, молодой человек! — пожилой преподаватель сурово осматривает опоздавшего, чиркая что-то у себя в журнале. — Плакала ваша хорошая отметка по моему предмету, возьмите себе на заметку! — Да, да, я понял! — парнишка весело машет своим друзьям рукой и поднимается вверх, на неизменное место — седьмой ряд, самое близкое место с правого края. — Ну что, привет, красавица! — и бархатистый смех заставляет всех в радиусе трёх метров схватиться за сердце. Но только не одного человека. — Завали, тупица. Дазай морщится, как будто съел лимон. Его невыносимо бесит эта весёлая рожа рядом, но ни прогнать, ни стукнуть её не получалось — Чуя изо дня в день садился именно сюда, а драться с ним — глупо. Накахара был двукратным чемпионом префектуры по каратэ, это о многом говорит. Чуя перевёлся сюда буквально месяц назад. Ну как перевёлся — пришёл с «опозданием» на учёбу, потому что незадолго до этого был за границей на лечении, не смог приехать к началу года. Его приняли, попросили нагнать упущенный материал, предоставив при этом все лекции и задания, и отправили учиться. Накахара не тупой — он сразу пошёл искать человека, который бы ему всё объяснил. И дёрнул же чёрт ту жирную блондинку сказать, что «Дазай наш главный умничка, зайчик, он учится на отлично, иди к нему!». Тварь обиженная, она ведь знала, что Осаму ненавидит общение! Так Дазай вновь встретил того, кто таскал ему из дома моти с карамелью и ругал за ночное чтение книг. Но дружить с ним Осаму не собирался. Чуя только вздыхает и поворачивается к доске, начиная вслушиваться в слова препода. Тот, кстати, интересно и понятно объяснял тему, а сейчас смеялся над чьей-то остроумной шуткой. «Что же случилось с тобой, Дазай-кун?», — с тоской подумал Чуя, вновь обращая взгляд на руки в бинтах. Он честно старался подружиться с парнем, но тот его либо игнорировал, либо ударял за любые прикосновения к себе, либо мерзко и обидно шутил. Откуда это — Чуя не знал, ведь он помнил Осаму маленьким дружелюбным мальчишкой. А бинты ему, кстати, очень шли. — Не вздыхай так, ты не рожаешь, — тихо говорит Дазай, что-то быстро записывая в тетради. Это что-то — лекция, которую Чуя потом у Осаму и спишет, просто забрав тетрадь из чужой сумки. Он может, да. Накахара поворачивается к собеседнику и смотрит. Смотрит на тонкие губы, которым нужен бальзам, на ресницы, отливающие золотом в свете окна, на утончённый профиль и завораживающие, красивые карие глаза. — Чего пялишься? Никогда человека нормального не видел? — Ты такой злой, — смеётся Чуя и ложится на парту. Его голубые глаза весело блестят. — Сходишь со мной в кафе? — С правой рукой своей сходи, ты только её и достоин, — отрубает Дазай, вслушиваясь в грустный вздох. — Чуя-кун, — красивая миловидная девушка с европейской внешностью перегибается через свой стол, подзывая однокурсника к себе. Накахара поворачивается и немного облокачивается на скамью. — А давай я тебе составлю компанию, а? — она томно шепчет это на ухо и тут же ловит взглядом беззастенчивую улыбку. Чуя не успевает ответить, потому что преподаватель высказывает своё недовольство. Он только коротко кивает, и женщина садится назад, удовлетворённая ответом. Дазай тщетно пытается унять дрожащие от злости и обиды руки, стараясь не выдать своих настоящих чувств. Этим же вечером студент тихо уходит с пар, останавливаясь в самых дверях — перед крыльцом универа стоит Чуя в компании любимого чёрного байка с крутым дизайном, окружённый толпой людей. Несколько парней, куда больше девушек — и все богатые, красивые, не такие ущербные, как Осаму. — Эй! — какая-то девчонка машет рукой, и Дазай крупно вздрагивает. Чуя тут же оборачивается, и Осаму почти видит, как черты его лица становятся мягче, а взгляд — нежнее. Чёрт, прекрати так смотреть, Накахара, не давай Дазаю напрасных надежд. — Иди к нам! — Я спешу, — бессовестно врёт парень, широким шагом огибая компашку. Чуя насмешливо выгибает бровь, явно не веря в его слова. — Ну ладно, — девушка тут же начинает что-то щебетать, привлекая внимание Чуи к себе. Дазай вновь с тоской и болью думает, что хотел бы оказаться на месте любого из этих людей. Очень, очень хотел. Он приходит в общежитие и швыряет портфель в угол — на завтра делать почти ничего не надо, он всё успел сделать на окне между парами. Парень с воплем падает лицом в подушку, потому что соседа не будет до полуночи, это уж точно, и тут же старается отогнать от себя мысли о Накахаре. Он красивый, успешный, творческий человек с кучей поклонников — по выходным юноша частенько играл и пел в любительской рок-группе в одном из баров Йокогамы, часто что-то рисовал. Дазай отлично всё это видел — следил за твиттером Накахары с левого аккаунта, потому что со своего странно и стыдно. Он не понимал самого себя. Сперва отпинывает, обижает, отваживает от себя, а потом страдает, буквально сохнет по Чуе-куну. Неправильно это, но сердцу не прикажешь. Дазай влюбился — этот факт он принял довольно легко. И говорить о своих чувствах не собирался. Никому — ни родителям, ни друзьям, которых у него не было, ни самому Чуе. Просто зачем Накахаре он, ущербный, некрасивый, урод? Просто… Урод. И шрамы отзываются колющей болью, словно напоминая о себе. Парень сдёргивает бинты — их всё равно надо менять — и те лентами спадают на пол, на кровать, обнажая саму душу юноши. Урод. Вот этот шрам на плече — железяка и падение с лестничного пролёта. Этот, на животе — глупая попытка защититься от школьной гопоты. Те, едва кровь увидели, разбежались, а Дазай ещё месяц не мог наклоняться. Так… Ну, про побои матери и отчима стоит промолчать — такое уже не заживёт и не забудется. Ещё есть ожоги от вонючих сигарет, которые курил Дик, царапины от неосторожной готовки — и да, они были вовсе не на ладонях — и пара ожогов от кипятка. М-да. Целая уродливая летопись… От осознания всего этого становится только хуже. Дазай отлично понимает, что никто его не полюбит. И… Тяжелый вздох срывается с губ, когда юноша берёт в руку пиликнувший телефон и видит новую публикацию Чуи в твиттере: ночь, трасса, чёрный байк и очередная девушка, обнимающая байкера. Да… Для Чуи эта жизнь — привычная. Для Дазая нет ничего лучше книг, тишины и пустых мечт. Парень засыпает с телефоном в руке, сонно думая о том, как будет лучше подружиться с Чуей, если это вообще возможно. Чуя в это время сидел на кровати и просматривал записи в твиттере Дазая. Почти пусто, лишь пара небольших предложений с жалкими оценками под ними. Накахара прикрывает глаза и, внимательно вслушавшись в тишину квартиры, открывает галерею. Небольшой пароль, потому что эта предосторожность нужна, и вот она — самая большая тайна Накахары Чуи. Почти сотня фотографий с увечьями на человеческом теле. Чуя — стигматофил, и этот факт его поначалу пугал, потом вызывал отторжение, а теперь воспринимается как что-то обыденное, пусть и не слишком правильное. Шрамы, порезы и синяки ему нравились. Нет, не так. Они его возбуждали. Причём сильно. Встаёт за пару минут — парень удовлетворяет себя, представляя Осаму где-то рядом. Да, его влечёт к парню, он это принимает, но не знает, как быть — к этой злобной тучке не подобраться. А прямо в лицо сказать… Нет уж, увольте. Чуя не настолько бессмертный. Юноша оттирает руку от спермы и валится на кровать, листая дальше. Здесь, в этой папке увечий, было несколько фотографий Осаму. Все сделаны тогда, когда изображённый на них парень ничего не видел. Обидно, что Дазай такой: холодный, хмурый и не позволяющий себе довериться. Чуя засыпает, мысленно проигрывая сцену своего признания. Решиться бы ещё на это…

***

Блин, лучше бы Осаму отсидел ещё одну пару по физике, чем пошёл бы на эту сраную физкультуру. Дазай с отвращением отмывается от пота — не зажившие порезы щиплют, раздражая ещё сильнее. Парню пришлось ждать почти сорок минут, прежде чем все остальные наконец-то наведут порядок в своей внешности и свалят. Осаму так всегда делал, когда нужно было помыться в университетских душах, а сейчас это было почти жизненно необходимо. Они бегали три километра по адской жаре, а Дазай ещё и был в спортивном костюме и бинтах — как парень вообще там не сварился?! Поэтому от него несло, как из свиного хлева, и юноша сейчас мылся, стараясь не заорать от бесящих факторов. Уф! Чуя в это время грустно топал где-то в коридоре. Он обыскал почти все аудитории, где они были сегодня, и даже стадион, но ничего не нашёл — он оставил свой телефон в одном из помещений, но вот в каком? Последним вариантом стала мужская раздевалка — Чуя вообще не был уверен в том, что она открыта. Но — на удивление — дверь была на распашку, и парень быстро отыскал свой гаджет. Тот мирно лежал на скамейке, ура, его никто не взял. — Да твою же мать! — озлобленный писк послышался откуда-то со стороны душевых. Чуя замер, ведь голос показался… Знакомым? Это что, Осаму? Почему он один тут в такое время? — Задолбало! Блять! Снимайтесь уже! «Он что, снял бинты?», — полюбопытствовал Чуя, разрываясь между двумя вариантами: зайти или нет? Как-то невежливо врываться, когда человек моется — об этом говорил шум воды — но и просто уйти Чуя тоже не мог. «Я только одним глазком, честное слово…». Дазай озлобленно срывал повязки с бёдер, сразу бросая их в мусорное ведро. Домой он пойдёт без бинтов, в своём спортивном костюме. Шею как-нибудь замотает, у него в сумке вроде бы была наполовину использованная пачка повязок… Осаму наклоняется ещё ниже, пытаясь снять ленты с голени, и тут же замирает — он услышал шаги. Чёрт! Надо было сразу закрыть дверь! Дазай резво оборачивается, прикрывая самое ценное руками — ебаная ситуация, щёки горят, глаза лихорадочно ищут полотенце. Но, увидев визитера, Осаму едва не упал в обморок. — Чуя?.. — юноша в замешательстве смотрел на сокурсника, который воровато выглядывал из-за угла, держа в руках телефон. Накахара, кстати, был не менее ошарашен, но как-то… Иначе. Потому что Дазай не мог объяснить то, что голубые глаза странно загорелись при виде его тела. Ой… Точно, на нём же нет бинтов. — Это… Я… Только никому не рассказывай, хорошо? Я… — Дазай начал оправдываться, с каждой секундой смущаясь всё сильнее. — Просто так получилось, и… Ах! Накахара в два шага оказался рядом с ним, всем телом прижимая Осаму к стене и… Целуя. Мокро, пошло, прямо в губы — может, Осаму уснул и видит эротический сон? Но… Ощущения так реальны… Чуя грубо пропихивает своё колено между сжатых ног, и Дазай вспыхивает. Его руки убираются с паха, и он силится ими оттолкнуть сокурсника, но Накахара физически сильнее его — он хватает одну ладонь и тянет Осаму на себя, отчего юноша почти расплывается по груди байкера. — Х-хватит, что ты… Мм… — чужая ладонь давит на позвоночник, заставляя прогнуться в спине, а губы при этом снова накрывают дазаевские. Парень тихо мычит, не понимая, как на всё это реагировать. Чуя настойчиво давит языком на сжатые губы, прося открыть рот — Осаму это позволяет, тут же ахая ему в рот. Как же… Необычны все эти ощущения, вызывающие естественную реакцию организма — у Дазая мало-помалу начинает вставать. — Чуя, стой! — Дазай снова пытается отпихнуть зарвавшегося Накахару, но попытка проваливается — его резко разворачивают лицом к стене, заставляя буквально прижаться к холодному кафелю. Вода всё ещё течёт из душа, и одежда Чуи промокла насквозь, являя встревоженному Дазаю охуительный пресс и широкие плиты грудных мышц. И, кажется, чей-то внушительный стояк. — Ч-чуя… — Дазай шепчет это и тут же вскидывает голову, сдерживая стон, потому что Накахара, этот чёртов троглодит-извращенец, взял его достоинство в руку и пару раз провёл по нему вверх-вниз, возбуждая ещё сильнее. — Тебе же нравится, я это вижу, — от такого интимного мурлыканья над ухом член дёргается, и Дазай распахивает глаза, чувствуя, как пальцы трогают там, где не стоит трогать. — П-пусти меня, что ты творишь?! — Дазай восклицает это и тут же сладко стонет, потому что одновременно происходят две вещи — палец осторожно входит не больше, чем на фалангу, и рука на члене делает донельзя приятное движение. Чёрт… Продолжай. — Не надо… Чуя не отвечает — он шумно работает языком, оставляя на свободном месте на спине засосы и поцелуи, чем вызывает предательскую дрожь худого тела. Дазай снова стискивает зубы и удивлённо оборачивается, когда чувствует, что от него отстранились. Накахара ненадолго отпустил свою жертву, снимая промокшую насквозь футболку и немного расстёгивая штаны. Дазай во все глаза смотрит на это, краснея ещё больше. Чуя хитро ухмыляется и тянется за поцелуем, но Осаму с писком возмущения отворачивается, пытаясь не опустить взгляд вниз, где… Ну, вы поняли, однако додумать Дазай не успевает — Чуя, судя по звукам, опускается на колени и… — Что ты там твор… Ах! — Дазай стонет уже открыто и беззастенчиво, потому что Чуя широкими ладонями раздвинул худые ягодицы парня, обнажая судорожно сжавшееся колечко мышц. Мм… Интересно, каков Осаму на вкус? — Т-ты… Ох… Парень дрожит и тихо постанывает, пока Чуя творит отвратительные и такие возбуждающие вещи: он с хитрой улыбкой наклоняется к тому самому месту и юрким язычком проводит вверх-вниз по колечку мышц. Дазай вскидывает голову — слишком необычны и неправильны новые ощущения. — Н-не надо… Прекрати… Ах… — Дазай тихо шепчет это, пока Чуя любовно старается доставить ему как можно больше удовольствия. Он лижет, гладит и совсем немного проникает внутрь. Вкус немножко горький, но Чуе плевать — это его Дазай, его. — Ах! Я… — Мфц… — Накахара с причмокиванием отстраняется, разворачивая ослабевшую жертву к себе. Дазай смотрит туманным, возбуждённым взглядом и совсем слабо отпирается. Чуя засматривается на картину шрамов, что оплетают узкое тело. Ему нравится это зрелище, как никогда, и он готов буквально зацеловать Осаму, который, кстати, тянется к своему члену рукой. Он дрожит, смущается, но желание всё же сильнее принципов. — Нет, нет, нет, — Чуя встаёт с колен и буквально придавливает Осаму к стене, заставляя его отвернуться. Накахара берёт хрупкую ладонь в свои руки и осторожно помещает её на свой горячий член. Осаму, вытаращив глаза, неосознанно сжимает пальцы, пытаясь понять — оно это или не оно? — Так куда лучше… Накахара тянется к исцарапанной шее губами, мокро целуя под самым подбородком. Дазай хрипло вскрикивает, потому что ему донельзя нравятся действия сокурсника, и начинает аккуратно, словно на пробу двигать ладонью на стоячем члене, потому что негоже получать удовольствие одному. Парни сталкиваются губами, и Осаму даже начинает скомкано и неумело отвечать — так, немного двигает языком. Чуе достаточно и этого. Рука ускоряет свои движения, и Накахара начинает тихо мычать в поцелуй, после отрываясь от прекрасного и такого вкусного рта, опускаясь ниже, к груди. Стоит рыжему совсем немного прикусить шрам в виде росчерка пера — и Дазай с криком кончает. Чуя шипит, спуская в чужую ладонь — Осаму слишком сладко стонет. Оба тяжело дышат, прежде чем разлепить недообъятия. Дазай обиженно и непонимающе смотрит исподлобья, и Чуя коротко усмехается, целуя алые губы. Осаму тут же их сжимает, а нижнюю прикусывает, косо смотря на ладонь — она вся в чужой сперме. Чёрт. И… И как это понимать? — Не против, если я составлю тебе компанию? — Накахара хрипло смеётся и осторожно берёт в руки чужую ладонь, внимательно ощупывая шрамы выше. Дазай фыркает. — И что это… Было? — он только стыдливо отворачивается, когда Чуя стаскивает с себя штаны вместе с бельём и кидает их на скамейку. Сильные руки тут же заставляют наклониться — во время постыдных действий их лица находились на одном уровне, потому что Дазая ноги не держали. Пальцы начинают массировать голову, взбивая пену шампуня — его Дазай взял с собой, планируя сразу вымыться полностью. Но что-то пошло не так, верно? — Ты слышал о стигматофилах? — Чуя нежно целует плечико, которое тут же дёргается. Мило. — Нет… — Это такие, как я. Мне нравятся физические увечья в виде шрамов, украшения, такие как пирсинг. Татуировки ещё… Откуда у тебя все эти раны? — Дазай смущённо смотрит вниз и всё же поворачивается к партнёру лицом. — Трудное прошлое… Это… Ты же никому не расскажешь? Ну, о том, что под бинтами? — Чуя смеётся и прижимает тупую головушку к своему лицу. — Не-а. Такую красоту могу видеть только я, — он горячо шепчет это в самые губы, и Дазай отпихивает его со словами: — Боже, заткнись…

***

— Эй, Чуя, поедешь с нами? — девушка машет рукой, привлекая к себе внимание рыжеволосого красавца, спускающегося по лестнице. Рядом с ним семенит Осаму, который всё ещё румяный и смущённый. — Прости, Аяно, но нет. У меня немного другие планы на вечер, — юноша мягко улыбается, Дазай молчит. — Пошли, — это сказано уже комочку нервов. Парень опускает глаза в пол, но идёт-таки за однокурсником. — Это что, засос? — одна из девушек бессовестно тычет пальцем в заднюю сторону шеи Осаму, где сияет красное пятно округлой формы. — Надеюсь, что нет… В машине у Чуи тепло и пахнет корицей — сам Накахара пах так же, только чуть слабее. Осаму неловко падает на переднее сиденье и тут же поджимает ноги — ему всё ещё стыдно. Они около получаса сидели в раздевалке и банально одевались. Из-за него Чуя промок насквозь, и Дазаю пришлось одолжить парню часть своей формы. А ещё развратник возжелал сам забинтовать шею Дазая, что тоже отняло много времени. Осаму только ворчал, мол, руки у тебя из жопы, Накахара-кун, а в ответ слышал лишь смех. — Поехали ко мне? — Чуя поправляет зеркало заднего вида, ловя взгляд Осаму — скромный и боязный. — Ну… Ладно, давай. А почему ты сегодня на машине? — Байк с утра не завелся, а времени до пар оставалось немного, — Чуя вальяжно положил локоть на открытое окно и посмотрел на сокурсника. — Эй, да расслабься ты, ничего страшного не случилось! — Тебе-то легко говорить, не тебя зажали в углу, — сердито бормочет Осаму, всё же слушаясь просьбы. Он закидывает сумку назад, как это сделал Накахара, и откидывается на сиденье. Чуя с улыбкой трогает автомобиль, ловко выруливая с университетской парковки. Мимо пробегают торопящиеся люди, мелькают дома и магазины, блистают только-только загоревшиеся фонари. Едут в тишине, ведь каждому есть о чём подумать. У Чуи из головы не выходят чужие шрамы, что так и манят к себе. Дазай пытается понять, как на это реагировать. Это как признание в любви, да? Или что? — Приехали. Чуя улыбается, когда видит, что Дазай вновь смущается — он вообще только это сегодня и делает. Осаму принимает из чужих рук сумку, и парни поднимаются к подъезду. Внутри чисто, прилично, консьерж машет Чуе ручкой — сердобольная бабуля с вязанием в руках. Чуя коротко ей кивает и приглашает Осаму пройти в лифт. Дома у Чуи также чисто и уютно — Дазай вздыхает, вспоминая свою затхлую комнату в общежитии. И тут же вздрагивает, потому что со спины его обнимают сильные руки. — Нравится? — Чуя кусает ушную раковину, вызывая дрожь во всём теле. Дазай пытается отпихнуться, но его только поднимают в воздух. — А на вид… Ты… Лёгкий и худой! — с натугой протягивает Чуя, смешно шагая со своей ношей в комнату. Дазай барахтается и ругается, как сапожник, но весь поток недовольства прерывается, когда Осаму буквально швыряют на мягкую, большую кровать. — Эй! Я не разрешал себя… Носить… Э?! — Дазай тут же отползает к краю кровати, потому что Чуя с гадкой улыбочкой лезет к нему целоваться. И не только это. — А я и не спрашивал разрешения, — тянет Чуя, снимая только недавно высохшую футболку. Дазай сглатывает. — Скажи мне, Осаму… — Убери руки! — гневно пищит студент, пиная тонкой ногой чужое бедро. У, сука… Да оно каменное, Чуя, ты, хренова гора мышц и сексуальности! — Ты девственник? — Накахара спрашивает это вполне серьёзно. И Дазай тут же отворачивается, чувствуя, как горят щёки. — Нет! — Ты не умеешь врать… — Накахара с полуулыбкой окончательно прижимает Осаму к постели и прикусывает чужое ушко — личико, к сожалению, от него отвернули. — Ты очень красивый, не надо стесняться себя, Осаму. — Заткнись! — студент буквально взвизгивает, тут же охая — распутный Накахара опять сжал его промежность. — Что ты… — Давай встречаться, — Чуя выдает это и пару секунд наслаждается шоком на чужом лице, а потом рьяно впивается в чужие губы. Он не хочет от них отрываться, но надо — просто так с Дазая одежду не снять. Осаму внизу елозит и шебуршится, как крыса, и Чуя невольно усмехается от такого сравнения. Он тянет чужую спортивную кофту в разные стороны, снимая ее, после удаляя с такого желанного тела еще и футболку. Осаму часто-часто дышит, жмурится, словно пытаясь этим отгородиться от Накахары. Чуя осторожно наклоняется и берёт тёмный сосок в рот — сверху тут же доносится удивлённый вздох. Дазай теряется и в своих мыслях, и в ощущениях. Так горячо и непривычно, но вместе с тем крайне приятно. Он думает, что лучше будет позволить Чуе сделать это, ведь… И самому тоже хочется. — Так не пойдёт, — выдаёт Чуя, когда Дазай, с которого сняли штаны, сворачивается в клубочек и тихо дрожит. Однако после слов Накахары студент удивлённо показывает лицо. — Если ты всегда будешь так зажиматься, то ничего не изменится. Давай сам, — Накахара хватает чужую ладошку и кладёт себе на штаны. Твёрдо. Ой… — Я н-не… — Осаму, уж меня-то не надо стесняться, — Чуя наклоняется к его шее и тихо шепчет это, после смачно целуя очередной шрам. — Тем более, ты там уже всё видел. Или… Я тебе не нравлюсь?.. — Нет… В смыс-сле… — Чуя мягко улыбается и чмокает чужие губы. — Давай, в этом нет ничего страшного, ты вовсе не уродлив. Ты прекрасен, Осаму, хотя бы для меня. Дазай вздрагивает и тут же смущается. Он мнётся секунд двадцать, а потом неловко приобнимает Накахару свободной рукой, второй на пробу двигая вверх-вниз. Осаму с удивлением понимает, что только от этих, казалось бы, таких невинных действий в штанах у Чуи всё возбуждённое только становится горячее и твёрже. — Молодец, а теперь расстегни, — Накахара словно проводит инструктаж, но зато с каким подтекстом! Чуя горячо покрывает испещрённую шрамами шею, пока Осаму, всё больше стесняясь, возится с чужими штанами. А потом Осаму понимает, что этот похотливый кобель даже не надел нижнее бельё. Ой… — Мне очень нравится, — Чуя выдыхает через нос, потому что хоть какое-то облегчение. Дазай, конечно, не в курсе, но у него стоит ещё с того момента, как он тащил упирающегося шатена в спальню. — Продолжай… Дазай краснеет и осторожно гладит налившуюся кровью плоть. Он то замедляет, то ускоряет темп и понимает, что вот-вот возбудится сам — Чуя на каком-то моменте начал откровенно постанывать Осаму на ухо. Дазай понимает, что ещё чуть-чуть и… — Позволишь мне? — Чуя мягко отстраняет чужую руку и берётся за резинку дазаевских боксёров. Тот молчит, мысленно робея перед неизбежным: девственником из этой квартиры он не выйдет. — Благодарю. Осаму сводит коленки, которые тут же расставляют в разные стороны. Дазаю стыдно-стыдно, но он буквально плавится от такой ласки и заботы, от этих движений, от всего этого. Возбуждение накрывает с головой, и Осаму только тихонечко стонет, когда ловкие пальцы вновь касаются его дырочки. Чуя не был спецом в этом вопросе, но примерно знал, как всё будет. Потому студент несколько секунд потрогал интимное место, а после потянулся за смазкой. Она приятно охладила пальцы, и неприятно — колечко мышц. Накахара был крайне аккуратен, но вместе с тем настойчив. Вот он мокро и вульгарно целует окончательно потерявшего здравомыслие Осаму, вот он мягко и нежно вводит всего один палец на полную длину. Тот двигается плавно, причиняя лишь небольшой дискомфорт. Второй палец появляется неожиданно, но без боли — Дазай тихо дрожит, постепенно расслабляясь. — Попробуй сам — хрипло выдыхает Чуя отрываясь от искусанной шеи. Он буквально зацеловал каждый шрамик на теле Осаму, пока растягивал его. Дазай стыдливо тянется за смазкой и выдавливает её на пальцы, замирая. — Не бойся, просто делай то же, что и я. — Тебе легко говорить, не ты себе в задницу пальцы пихаешь, — пробормотал Дазай, и Чуя бархатисто рассмеялся. Сама милота. Осаму осторожно ввёл один, облегчённо выдыхая. Это, конечно, странно и некрасиво, но зато приятно. От пальцев внутри становится не так пусто, и Дазай начинает ими двигать — по просьбе Чуи он сразу же добавил второй. Накахара только стонет в унисон с Осаму, когда последний, видимо, задевает простату — он выгибается, хрипло вскрикивая. Для Чуи это сигнал — можно переходить к главному. Он мягко отстраняет руку от бёдер, и внизу всё пошло хлюпает. Дазай туманным взглядом скользит по ровным и правильным чертам чужого лица, не сопротивляясь, когда его обхватывают под коленками и тянут к себе. Чуя зубами разрывает упаковку презерватива, который лежал в кармане джинс ещё с позапрошлого вечера, и Дазай коротко усмехается — чёртов показушник. Накахара надевает защиту и мгновенно приставляет головку к колечку мышц. Он осторожно толкается, вслушиваясь в то, как стонет Дазай. Ему с одной стороны приятно, но с другой — это жутко больно. Последняя мысль приходит где-то на середине процесса. Чёрт. — Тише, тише, тш… — Чуя беспорядочно целует чужое лицо, собирая губами крохотные слёзки в уголке глаз. Он двигается и двигается, пока не входит до упора, и остаётся так. Пока Осаму не привыкнет. — Всё хорошо? Дазай не отвечает. Он открывает наконец-таки глаза и смотрит на то, что происходит между его ног. Вид того, как член Чуи находится в его заднице, неожиданно заводит Осаму — он на пробу двигает бёдрами и вздыхает. Всё ещё больно, но немного приятно. Чуя осторожно выскальзывает почти до конца и снова толкается. Медленно и аккуратно, и Дазай ему за это благодарен. Он вцепляется в чужую сильную спину руками, несильно её царапая, и шепчет: «Д-давай, я потерплю». Чуе не хочется, чтобы Осаму терпел — он тоже должен получить удовольствие от процесса. Парень обхватывает член Осаму большим и указательным пальцем, словно бы заточая его в кольцо. Дазай реагирует мгновенно и бурно — он громко стонет и жмурится, хрипло прося ещё. Толчки становятся всё более быстрыми — Накахара достаточно долго терпел. И в какой-то момент простата задевается вновь. Дазай выгибается и кричит, а Чуя с самодовольной улыбкой на лице делает резкий толчок, снова попадая туда же. Шлепки раздаются всё чаще, стоны становятся громче — Накахара и сам не сдерживает голоса, потому что это о х у е н н о. Дазай с ним абсолютно согласен, разве что у него немного затекла спина. Чуя это неожиданно понимает и выскальзывает из тела, заставляя Дазая скульнуть и закусить губу. Ты чего, ты куда ушёл? Накахара только целует его и просит перевернуться на живот — Осаму выполняет действие с небольшой заминкой. Ему стыдно, но он покорно отпячивает мокрую и покрасневшую задницу назад, позволяя вновь вставить. Да, да, блять, как же охуенно. Чуя не сдерживается и несильно шлёпает Осаму — тот стонет и виляет задом, прося ещё. Его неожиданно заводит такое обращение, но он, конечно, не признается в этом Чуе. Хотя тот и сам всё поймёт. Накахара буквально вбивается в чужую промежность, рыча и стоная. Дазай внизу впадает в забытье, когда оргазм накрывает его с головой. Это самое лучшее, что с ним было в жизни. Он хрипло кончает прямо на постель и обессиленно падает на неё, сыто улыбаясь. Ему понравилось — чего скрывать? Чуя кончает чуть позже, почти сразу же снимая презерватив и швыряя его в помойку. Он застегивается и плюхается рядом с Дазаем, лицом к лицу. Осаму тут же зажимается и краснеет. — Не переживай, я-то тебя не обижу, — Накахара подтягивает сплошной комочек нервов к себе и накрывает и себя, и его одеялом. — Ну всё, прекращай уже быть тучкой. Чуя любовно целует лоб Осаму и обнимает его, сонно начиная смотреть на шрамы. Они ему нравятся, несмотря ни на что, ведь у каждого своя красота, своё понятие этого многозначного слова. — Чуя, — Дазай тихо зовёт друга — или как это назвать? — по имени, и Чуя сонно угукает. — Я согласен. Лишь спустя девять часов спокойного сна, рано утром, Чуя понимает, к чему это было сказано. И он счастливо улыбается, поднимаясь с постели, где лежит его красивое счастье.

***

— Что, Дазай? — Шарли — та самая жирноватая особа с волосами и без ума — нагло садится на чужой стол и закидывает ногу на ногу, игнорируя факт того, что на ней мини-юбка. — Совсем грустно стало, ни одна девушка не даёт? — Зато ты каждому бомжу на улице дала, — парирует Осаму и тут же краснеет, закрываясь сумкой. Чуя весело что-то насвистывает, вбегая в аудиторию. -Эй, тучка! — Чуя улыбается и бросает сумку рядом, по старой привычке облокачиваясь на скамью. — Ты как? Ответа не следует. Зато «правильная» и «скромная» Шарли, как говорят её родители, тут же начинает осуждать Накахару. Тот её игнорирует, удостаивая лишь коротким «Привет». Шарли возмущена — два самых интересных парня группы её в упор не видят! — Эй, тучка-а-а? — Чуя легонько пинает коленкой под столом тощие ноги. Дазай немного поворачивает голову, и вот уже видно стыдливо прищуренный глаз и красные щёки. — Ещё скажи, что не понравилось. — Ты грёбанный извращенец, — Чуя хохочет, а Шарли окончательно выходит из себя. Они что, вообще идиоты? Или педики какие, если не замечают её? — Чуя, оставь его, пошли лучше ко мне сядешь! — девушка хватает чужую руку, но её легко вырывают и с самодовольной улыбкой говорят: — Прости, красотка, но моё сердце уже занято. Причём навсегда. — И кем же? Этим уродом? — Шарли брезгливо тыкает наманикюренным пальчиком в мгновенно сжавшегося Осаму. Чуя же решает, что сейчас или никогда. Он резко тянет Дазая на себя, и тот успевает только охнуть — его нагло целуют в самые губы. Прямо на глазах у студентов и преподавателя, который такого поворота событий ну никак не ожидал. Дазай резко расслабляется и отвечает, пусть ещё и неумело. Шарли застыла, смотря на это. Вроде бы парни оказались теми самыми, но униженной себя чувствует она. — Да, но вот только Дазай красив, а уродина здесь ты, — тянет Чуя, пальцами перебирая чужие волосы. Дазай, нагло устроивший голову на чужой груди, показывает язык — не удержался. — Ты… Он… — Госпожа Шарли, пожалуйста, сядьте на свое место, это и к другим относится. Занятие уже началось! — старый преподаватель стучит по часам, намекая. Шарли, ни жива, ни мертва, садится на свою скамью. Дазай с неохотой отлипает от чужой груди. Пара начинается, но общий шок слишком силен. И, едва стоит преподу уйти, как многие девушки вскакивают и окружают крайнее с правой стороны место седьмого ряда. — Попрошу всех разойтись, — холодно отрезает Чуя и кивком разрешает Дазаю лечь на свои колени. — Это мой выбор, а вы, пташки, цепляйте других парней. — Я про вас всем расскажу! — Шарли напоминает фурию, которая, в принципе, резко становится котёнком. Чуя встаёт с места и отвешивает ей пощёчину. Несильную, но след остался. — А я всем заткну рот, и в первую очередь — тебе, шлюшка. Иди к своему папочке, пока и без него не осталась. — Ты слишком жесток, — шепчет Осаму, когда преподаватель возвращается. Шарли в аудитории нет. — Она заслужила. Иди сюда, шрамик ты мой, — Осаму краснеет, но снова ложится на чужие колени под партой. Некрасивых людей не бывает, потому что у каждого своё понятие о красоте, верно?