Откуда в Париже чайки?

— Ну и зачем они это делают? Азирафаель чрезвычайно озадаченно крутил в пальцах небольшую ламинированную открытку с изображением весьма доброжелательной утки, которой был присвоен трёхзначный номер, красующийся по верхней окантовке листа пёстрыми радостными буквами. Он сокрушенно вздохнул, поник в плечах и устремил свой взгляд куда-то вдаль, роняя руки на колени. — Было, конечно, вкусно… — Сам знаешь. — Отнимая тлеющую сигарету ото рта, произнёс Кроули, пожимая плечами. — Людям важна такая определённость. Демон фыркнул и выпустил изо рта мутный дым. В воздухе пахло скорой грозой, но и тёплым асфальтом: был разгар лета, время двигалось к ночи, и они были в Париже. — Ф-ф… Они потом ведь и родным, и друзьям эти штуки показывают. — Кроули продолжил, обернувшись в сторону Азирафаеля, продолжающего буравить тяжёлым горестным взглядом свою трофейную открытку. — Хвалятся, что они её съели. «Смотрите», мол, «самая вкусная утятина в мире». Под карамельным соусом. Тьфу. Брошенный с края крыши окурок дугой разрезал сгущающуюся темноту светом своего уголька. — Ну, действительно же… — Буркнул под нос ангел, погруженный куда-то в глубину своих моральных переживаний. — Было вкусно. В мыслях Азирафаеля между собой боролись два достаточно противоречивых чувства: с одной стороны, он был неимоверно счастлив проводить свои короткие выходные вот так, рядом с любимым, на улицах одного из самых прекрасных городов планеты, отужинав в достойнейшем ресторане. С другой стороны, с фотографии, заботливо распечатанной персоналом, на него смотрела утка, которую он только что съел, причём далеко не в одном блюде, и это совсем не создавало никакого ощущения восторга и трепета. Ангел был смущён, он был в смятении, а, более того, теперь он чувствовал себя виноватым. — Тогда не гунди. — Резюмировал демон. Он выхватил из рук спутника ту самую злополучную картинку и не глядя отправил её в нагрудный карман своего пиджака. Он считал, что иногда с проблемами нужно поступать достаточно жёстко, а именно обрубать их причины под самый корень, чтобы прекращать заниматься самоистязанием. Отсидеться вдвоём на крыше ресторана было одной из зловещих демонических идей. Смеркалось, и их двоих обдувал лёгкий ароматный ветерок со стороны Сены, несущий откуда-то из центра Парижа запах свежей выпечки. Река сейчас буквально находилась под ногами: до воды было примерно семь этажей вниз, и это не включая высоту мостовой, но благая весть состояла в том, что падать, во всех смыслах этого ёмкого слова, никто из них не собирался. Между сидящими стояла бутылка не слишком старого, но всё же отменного «Cote De Nuits-Villages», рождённого где-то на юге провинции Бургундия. Кроули даже не пришлось прикладывать своих оккультных сил для того, чтобы уговорить официанта, чтобы они смогли унести это вино с собой. Однако некоторые способности всё же понадобились, чтобы их пропустили на крышу. Ноги Азирафаеля буквально гудели от ходьбы: с самого утра они только и делали, что занимались обходом достопримечательностей города, и так знакомых до самого мелкого камешка, но не перестающих быть интересными и величественными. Но теперь, сняв туфли, он бесстрашно болтал ступнями, сидя на самом крае черепицы. Их с Кроули крылья, недоступные для взгляда обычного смертного, расслаблено лежали на поверхности крыши слегка пересекаясь: растрёпанные и уютные ангельские и до ужаса гладкие и скользкие демонские перья смешивались в объёмную мягкую мешанину, так похожую на самое комфортное во всём мироздании ложе. Иногда, под самыми сильными порывами ветра, старые отношенные своё перья срывались, моментально обретая вещественность, кружа в воздухе до тех пор, пока не встречали землю или, что ещё занятнее, не врезались кому-то из случайных прохожих в лицо, вызывая целый шквал вопросов. Первым из таких всегда был такой: «А откуда в Париже чайки?» Некоторые особенно чувствительные к тонким материям туристы даже сохраняли их себе на память, сами не понимая, что так притягивает их в этих весьма обыденных вещах, и не предполагая насколько они удивительные. Без маячащего перед глазами печатного напоминания о человеческой жестокости дышалось немного легче. Азирафаель мягко, сконфуженно, но благодарно улыбнулся своему возлюбленному, а после пригубил вино прямо из бутылки, ощущая, как оно раскрывается на языке тонкими фруктовыми нотами, и подставил лицо под очередной порыв ветра, прикрыв глаза. Ветер шептал что-то о стародавних временах, когда ещё не нужно было прятать крылья от людей по одной простой причине: людей во всей вселенной существовало слишком мало — всего лишь двое — и они прекрасно были осведомлены о существовании тех, кто так сильно отличался. — За ветром в полях не угонишься, — негромко произнёс ангел, чем вызвал вполне себе обоснованное недоумение на лице Кроули. — Ты имеешь в виду…? Мало кто знает, но большинство пословиц в этом мире придумал именно он: если не сам произнёс, то вложил в чужие, вполне себе людские головы, которые в последствие и ввели их в общественный обиход. Несмотря на шесть тысяч лет общения, дружбы и, как следствие, любви, об этом не знал и Азирафаель. В принципе, он, не смотря на свою начитанность, даже не всегда умел их правильно применять: был слишком прямолинеен. — Ну… Сегодня достаточно ветрено, ты же сам видишь. Кроули умилённо отсмеялся, но никак не стал комментировать чужую неправоту: иногда, по его скромному мнению, лучшей мерой заботы было дать кому-то разобраться с проблемой самостоятельно. Но для себя он отметил, что в небольшой коллекции ангела не хватает полного словаря пословиц с пояснениями к ним. — Да, да, как скажешь. Одно из его крыльев затекло, и он осторожно приподнял его, чтобы встряхнуть до самых кончиков маховых перьев первого порядка. Для Азирафаеля этот жест всё же не остался незамеченным как минимум по той причине, что он создал нехарактерные волнения воздуха вокруг, и ангел подтянул одну ногу из небольшой пропасти, чтобы уложить на неё голову, прислонившись щекой, и воззриться на собеседника. Настроение было весьма и весьма ностальгическим: этому способствовал и сам город, хранящий безумное количество тайн, раскрывшийся перед их лицами своей панорамой, и общая утомлённость. Азирафаелю сейчас безумно хотелось молчать рядом с Кроули, а второй был бы счастлив наблюдать за чужим спокойным лицом, попивая терпкое вино. — Давненько мы не летали, правда? — Через некоторое время тишину разрезал негромкий ангельский голос. Азирафаель всё смотрел на Кроули своим проникновенным взглядом, тёплым, словно остывающая после жаркого июльского денька черепица, и безусловно любящим. Любовь Азирафаеля была мягкой, как кашемир, но крепкой, словно паучьи ловчие сети. Вопреки всеобщему заблуждению, ангел прекрасно видел чужие чувства всё то время, пока эти двое были знакомы, и любил Кроули в ответ так, как умел: своей странноватой ангельской всепоглощающей любовью, которая была завязана на чистейшей нежности, заботе, интересе и участии. Ангел из столетия в столетие откладывал важные встречи, обеды и приёмы, закрывал магазин в самый неподходящий для этого момент, выдумывая и реализуя всё более и более изощрённые способы встреч, и нужно быть полнейшим идиотом, чтобы действительно считать, что это было лишь одолжением или с годами выработанной привычкой, а не актом искренней любви. Пусть Азирафаель и только сейчас научился говорить для Кроули эту простую фразу из трёх слов — «я тебя люблю», — он с самых Начал вкладывал её значение в каждый свой вдох. И всё же Азирафаель не любил эти картонные слова: пусть для него, как для ангела, любовь всегда была главным приоритетом, он трезво понимал, что их с Кроули случай невозможно описать этим простым человеческим понятием. На объяснение своих истинных чувств им потребовались бы годы неумолчного толкования. Или же всего лишь один искренний взгляд друг другу в глаза. Однако, несмотря на все их встречи и знакомство, длиною в жизнь человечества, была лишь одна вещь, которую они никогда не делали вместе, хотя и имели для этого все возможности и права: вопреки тому, что Азирафаель и Кроули были единственными постоянными человекоподобными обитателями планеты под именем «Земля», наделенными крыльями, вдвоём они не летали абсолютно никогда. С самого дня знакомства: тогда Кроули был не в человеческом обличии и, чтобы остаться незамеченным после этой сомнительной устроенной им заварушки, с края Стены он сполз именно Змеем, причём сделал это весьма аккуратно, чтобы на него невзначай не пало чьё-нибудь сомнительное внимание, а после — добрая (а добрая ли, если учитывать столь разрушительное влияние?) половина ангельской рати. Он был уверен, что после немедленного раскрытия подобного «скандальчика», хвоста ему было не унести. В последствие с полётами как-то не задалось: то погодка была абсолютно не лётная, и ветер никак не хотел поддерживать сильные крепкие крылья, то абсолютно не было настроения. В конце концов современная жизнь затянула этих двоих в свой жестокий водоворот, и Азирафаель при этом едва ли всерьёз помнил и полностью понимал то, что действительно умеет летать. А Кроули… А Кроули, вопреки таким почти идеальным, гладким и сильным крыльям за спиной, в сущности просто не умел летать. И сейчас чужой вопрос разрезал уютную тишину кончиком хлыста. По пальцам одной руки можно было пересчитать те вещи, которые Азирафаель не знал о демоне, и в основном они были до ужаса несущественными; такими, что сам Кроули забывал их через пару лет. Но это знание, разъедающее всё самолюбие демона, приносящее чувство безумной неполноценности, не давало демону признаться в собственном, как он считал, изъяне, и пусть Кроули и понимал, что ангела такие новости вовсе не оттолкнут, на уровне чувств он испытывал паническую скованность, отвратительную ущербность, уничижительное само-отвращение и, он не боялся этого слова, собственное уродство. И всё это самоощущение во всех отношениях предвосхищало незамедлительную реакцию Кроули: он, как оголённый провод, невероятно резко воспринял чужие слова, которые буквально солью осыпали незажившую рану. Кроули был демоном, более того: он был тем-самым-демоном, и многие люди называли его, Искусителя, отцом лжи, наивно путая Змея с самим Сатаной, приписывая Большому И Страшному Тёмному Боссу абсолютно чужие заслуги. Кроули умел говорить складно и правильно, витиевато складывая фразы, так, что вряд ли из тысячи найдётся хоть один человек, способный распознать его обман. Но во всем, что касалось лжи или недомолвок с Азирафаелем, Кроули насквозь был полнейшим профаном: в эти моменты он был похож не то чтобы на нашкодившего ребёнка, а скорее на семиклассника, краснеющего и мнущегося перед столом директрисы своей школы, пытающегося придумать тысячу и одну отмазку к тому, почему он не мог сегодня разбить окно в столовой, и что это не его пол класса видели курящим за школой, и выходило у него это настолько смешно и нелепо, что умная и почтенная женщина по ту сторону стола внутренне просто умирала от хохота, внешне изо всех сил стараясь сохранять спокойствие и даже иногда понимающе кивая головой. Кроули нервозно сглотнул, уголки его губ дёрнулись в подобии мученической улыбки, и он обронил: — Д-да. Демон несобранно отсмеялся, отводя взгляд куда-то в сторону. Желая как можно скорее сменить тему, он совсем растерялся, и это легко читалось по выражению его лица, которое буквально мгновение назад было абсолютно спокойным и расслабленным. Кроули потупил взгляд в пустоту надвигающегося вечера: все постижимые и непостижимые фразы и альтернативные темы для разговора будто испарились из пространства его черепной коробке, уступив своё место единственному слову, бьющемуся болезненным пульсом. «Летать, летать, летать, летать, летать, летать…» Безусловно такая реакция для Азирафаеля не могла остаться незамеченной: он в ту же секунду распознал изменившееся настроение. Ангел чувствовал его так, будто приятный и теплый ветерок, обдувающий его лицо, в миг заменили на леденящий вакуум открытого космоса, и, выпрямившись в спине, он, охваченный легким смятением и более явным чувством тревожного переживания, долго и пронзительно посмотрел в лицо демона, с которого, в свою очередь, обычно смуглого и нахального, уже пропала вся краска. — Кроули, ты… — Негромко начал Азирафаель, внутренне искренне не понимая чужой реакции, но волнуясь, словно искренне любящий порядочный родитель. Прокашлявшись, чтобы прочистить горло, вторую часть фразы он начал уже более уверенно и громко. — Кроули, всё в порядке? Что… — Да! — Как-то слишком обрывисто оборвал ангела демон, оборачиваясь к нему лицом, на котором застыло выражение натянутой улыбки, которая в теории должна была источать уверенность и радость, а на практике лишь выдавала её владельца с потрохами. — Да! Всё замечательно, ангел, может, гм-м… Ещё вина? Азирафаель вмиг посуровел, и его лицо приняло оттенок отцовской строгости. Он перехватил запястье чужой руки, тянувшейся к бутылке, и мягко, но устойчиво удерживал её, ровно с тем же твёрдым настроением повторяя чужое имя. — Энтони… Кроули. — Ангел слегка свёл брови к переносице. Кроули затих, опустив плечи. Азирафаель не пытался устроить своему возлюбленному жесточайший болезненный допрос по всем правилам: в конце концов, это было выше его моральных устоев. Он лишь действительно волновался, а по его ангельским убеждениям чистая правда всегда была лучше, чем любая, даже самая неумелая и неприкрытая ложь, и искренность, как и умение принять эту честность, всегда были одним из мерил любви и настоящей заботы. Несмотря на то, что Ангел ожесточился, он не растерял и не рассеял той своей мягкой атмосферы, располагающей к доверяю, целиком проникнутой уютом. Его брови были сведены к переносице, но, вопреки достаточно тяжелому чужому взгляду, Кроули трезво осознавал, что в этом не было абсолютно никакой педантичности, а, тем более, неласковой суровости: все эти эмоции были чистой воды беспокойством, нервным, заботливым и никак не терпящим его демонических уловок и ухищрений в том, чтобы отойти от причин и увильнуть от следствий. Сердце Кроули гулко билось в груди, пульсом отдавая в виски, и также он панически понимал, что сейчас совсем не сможет перевести тему. Этот страшный момент признания настал. Эмоции сменяли одна другую бесконечным танцем мимических мышц на худощавом лице, и, в конце концов, демон нервно усмехнулся, прыснул и посмотрел на свои колени. — Всё тайное рано или поздно… — Кроули перевёл взгляд от тёмной ткани к чужому чуть смягчившемуся лицу. — Ты к этому клонишь? — Я просто не понимаю того, что произошло. — Мягкие пальцы Азирафаеля ослабили хватку чужого запястья. Пальцы скользнули теплыми подушечками по оголённой коже чуть ниже задравшейся манжеты алой рубашки демона. Со всей своей сердечностью рука накрыла чужие пальцы своей ладонью, словно комфортным мягким покрывалом, а после переплела фаланги с чужими в замок, таким простым жестом даруя поддержку и уверяя в том, что открываться и доверять можно, и в искренности нет позорности. Ангел пожал плечами, встречая чужое растерянное молчание. Он подвинулся ближе, его крылья слегка приподнялись над поверхностью крыши, чтобы потом вновь с тихим шелестом улечься, и он продолжил говорить, но теперь более чутко и добросердечно: — Я где-то… Кроули, если я где-то хоть как-то, — он на секунду прервался, сглатывая, собираясь с мыслями, чтобы продолжить. — Если я по неосторожности обидел тебя, то прости меня за это. Ты же знаешь, что… Кроули словно ударили пыльным мешком по голове. Он встрепенулся, выпрямляясь в спине, и уверенно помотал головой из стороны в сторону в отрицающем жесте. — Нет! Нет, ангел, ты-то… — Демон вновь фыркнул и для собственной уверенности покрепче сжал замок чужой руки, переводя на него взгляд, нервно поглаживая мягкую ангельскую кожу подушечкой большого пальца. — Ты не при чём, это скорее. Просто моё. — Ты мне не доверяешь? — Не в этом дело. Кроули сглотнул, прикусил нижнюю губу: ему было невероятно сложно признать факт присутствия такой простой, банальной и примитивной эмоции перед кем-то другим. Чувствуя себя невероятно слабым и до безумия уязвимым в этот момент, он легко сощурился, поднес чужую руку к своим устам, коснулся кожи своими обсушенными узкими губами, легко целуя, и хрипло негромко произнёс, отвечая на чужой незаданный в изумлении вопрос, застывший в голубых глазах возлюбленного. — Я просто боюсь. Чужое признание совсем не внесло ясности в разум Азирафаеля. Он на секунду замер, анализируя и пропуская сквозь себя всё, что только смог понять из разговора, а после легко мотнул головой, обеспокоенно вздохнув, и разомкнул губы, чтобы ответить: — Дорогой, я не…. И тут же был оборван чужим сиповатым голосом. — Постой. Я сам всё скажу. Париж был просто великолепен в свете закатного солнца, опускающегося прямиком за монументальное здание Нотр-Дама. Ветер чуть подуспокоил свою капризную игру, и дорожные пылинки зависли в воздухе, почти недвижимые, видимые только в косых полосах света, дрожащие и почти искрящиеся. Яркие лучи отражались в глазах демона, снявшего свои солнцезащитные очки, и янтарная радужка почти сияла, впитывая этот ласкающий свет. Кроули обратился взглядом в глубину города, однако почти не видя его: на самом деле он смотрел далеко назад в воспоминания и бесстрашно вглубь собственных чувств, подбирая слова, готовясь, собирая в кулак всю свою необъятную смелость, но в итоге находя силы для того, чтобы с какой-то отчаянной горестью произнести лишь одну короткую фразу. — Рождённый ползать… — Кривая ухмылка исказила почти расслабленное до этого лицо. Очки вновь нашли своё место на переносице, пряча узкий змеиный зрачок, проникновенный взгляд, а вместе с тем всю болезненность чувств Кроули. — Знаешь такую фразу, Ангел? — Рождённый ползать… — Одними лишь губами вторил Азирафаель, до которого капля за каплей начинала доходить суть всего сказанного. — Ага. — Крылья демона нервно дрогнули, и он откинулся немного назад, опираясь о черепицу ладонями, запрокидывая голову. — Летать-то он не может. Кроули шумно и глубоко вздохнул. Он ощущал, как с его плеч пропал этот бесконечно-тяжелый валун тайны, но вместе с тем его место занимало не облегчение, а страшная мучительная пустота. — Я изобрёл эту фразу давным-давно. — Продолжал Кроули почти безучастно, негромко, монотонно, но сохраняя на губах ту ядовитую ухмылку, что всегда была его защитой от мироздания. — Ну как… Я изобрёл, а ввёл в обиход её один, кажется… Да. Один писатель, кстати, неплохой был человек, толковый, вроде Ваши забрали по итогу. Ну, не в этом суть. Подняв одну руку, он посмотрел на свои ногти, сжал ладонь в кулак и обмяк. Азирафаель внимательно слушал, сохраняя на лице абсолютно искреннее выражение мягкого тоскливого сочувствия, ничего родственного не имеющего с жалостью. — Ты понимаешь. — Он вновь усмехнулся, пряча взгляд в сторону, и коротким жестом показывая за свою спину, на крылья, бессильно лежащие на черепице. — Они, вроде как, абсолютно бесполезны. Вот такой я… На самом деле я не знаю, может ли летать вообще кто-либо Внизу, просто. — Кроули вздохнул, сглотнул, собираясь с мыслями и успокаивая своё волнение. — Это, наверное, злая шутка Создателя, вроде как… Я никогда не умел этого делать, понимаешь? Рудиментарные сраные безвыгодные пернатые палки. Толку как с покойника. Выродок. — Кроули… — Да нет, серьёзно же. Азирафаель шумно, но облегченно вздохнул. Его губы тронула лёгкая улыбка: он был настроен на гораздо более тяжелое и страшное, и то, в чём признался ему Кроули, было просто незначительно по сравнению с картиной, которую ангел уже успел нарисовать в своей голове. Но это вовсе не значило, что чужие переживания казались ему смехотворными или не требующими внимания. Пусть они уже и не держались за руки, а Кроули упрямо прятал взгляд, ангел подсел ближе, сглотнул, прислонился щекой к чужому острому плечу и с определённым нажимом уверенности произнёс, закрывая глаза: — Это не так, Кроули. — Гм… От чужого теплого голоса веяло неравнодушной заботой, любовью и безусловным принятием, и демон вздрогнул: его сердце, сбитое ненавистью к себе в холодный кусок гранита, пропустив удар, оттаивало, возвращаясь в наполненную горячей кровью плоть. Его руки ещё тряслись, и он не был в силах даже двинуться. Кроули прислушивался к ощущениям, как и телесным, так и внутренним: мелодия ангельских слов ласкала мысли и кожу, легко покалывая иголками, словно электрические импульсы слабой силы, и слово за словом возвращала силы, показывая, что все его тревоги были пылью. — Дорогой, ты… Ты не урод ведь, понимаешь? — Ласковая рука Азирафаеля коснулась тёмных волос демона, прошлась сквозь гладкие пряди, разделяя их, — Ни для меня. Ни для кого, ради всего святого, Кроули… Азирафаель усмехнулся смешливо и невероятно добродушно, коснулся губами изгиба чужого плеча, чувствуя на уровне тонких запахов, как в воздухе, пусть ещё боязливо оглядываясь по сторонам, возрастают чужая уверенность пополам со спокойствием. Его щёк коснулась лёгкая тень смущения, которая была скорее привычным ангельским благочестивым рефлексом, чем полноценной эмоцией. — Ты думаешь, что я стал бы делить постель с, эм-м… Выродком? Ладонь ангела скользнула по бедру Кроули успокаивающим поглаживанием. Он вновь мягко посмеялся, на секунду пряча взгляд в сторону. Солнце на горизонте почти закатилось, и мир безмолвно замер, готовясь быть окутанным тьмой. — Ты же… — Сконфуженно улыбнувшись, Кроули грузно пожал плечами. В одном из карманов пиджака он нащупал сигаретную пачку и вытащил её, тупо уставившись, и на выдохе закончил фразу. — Не знал. Ты не знал, а я скрывал всё это время. — Мы даже не летали вместе, дорогой. Ни разу. Не планировали даже. Зачем мне было знать? — Азирафаель отстранил пачку своей рукой в сторону, чем заставил Кроули перевести взгляд в его лицо и увидеть тёплую заботливую улыбку. — Сколько лет тебе, старый мудрый Змей? А всё глупишь. Ты не выродок, ты… — О Дьявол, я тебя умоляю, только не говори это слово… — Кроули, вдруг улыбнувшись и подняв взгляд к темнеющему небу, быстро заговорил, посмеиваясь. — Особенный. — Ага, ага, прекрати. — Демон прыснул, а его глаза наконец привычно заискрились. Он опустил напряженные плечи, наконец позволяя чужой бесконечной любви заполнить ту пустоту, что образовалась на месте ушедшего страха, и наконец облегченно вздохнул. — Я тебя, вообще-то, вроде как прошу. — Всё, всё. — Азирафаель нежно улыбнулся, закрыл глаза и покачал головой. Он выпрямил крылья, будто потягиваясь, в после накрыл ими чужие. Он затих, и в воздухе на пару минут повисла приятная тишина доверия, в которой все связи только укрепляются. Небо почти потемнело, и лишь тонкая линия на самой границе с жилыми домами Парижа горела тёмно-оранжевым. Крылатая пара смотрела на то, как и этот последний свет уходит, розовея и тускнея, а демон вновь глотнул вина, а после первым прервал тишину: — Вообще-то, я никогда не летал. Ну, в смысле… — Он прыснул и засмеялся в сторону, отставляя уже почти пустую бутылку, обвёл небосвод по дуге взглядом, а после приобнял ангела за плечи, укладывая руку на самое основание чужих крыльев, — Это и понятно. Ну кроме той истории, хотя, чисто технически, я не то чтобы и упал. Падение — это ведь тоже своего рода полёт, да? — Кроули, тут уж смотря с какой стороны посмотреть. — Сверху вниз. Полёт. Не то чтобы приятно в итоге, но хоть какой-то опыт, — его голос звучал гораздо более бойко, — у меня уже есть. — А ты бы хотел…? — Повернув взгляд к чужому лицу, Азирафаель провёл пальцем по острой скуле демона, вопросительно подняв брови. — Повторить? Пф-ф… — Да я не о том, дорогой… — Немного сконфуженно отозвался ангел. Признаться, он не совсем любил возвращаться к этой весьма болезненной для Кроули теме, и каждый раз чувствовал себя причастным и виноватым в горьких чувствах. — Я про полёт. Ты бы… Хотел? — Ну… — Кроули криво усмехнулся, почти мгновенно вернув себе серьёзность и на секунду закатив глаза, что, конечно, скрылось от Азирафаеля от почти непроницаемых в темноте очков. Вопрос был до неприличия глуп. Азирафаель ждал своего ответа, а Кроули поймал себя на мысли, что херувиму, наверное, никогда его не понять: пусть ангел и не был совсем безгрешным, но у него всегда были сильные небесполезные крылья, и он, в чем Кроули был абсолютно уверен, просто не умел завидовать. И Кроули очень сильно ошибался на этот счёт. — Я… Ну конечно. Да. Я хочу. Азирафаель совсем немного отстранился и после протянул демону руки, а тот, сначала неуверенно и вопросительно вскинув брови, опешил и выдохнул. Он спрятал взгляд, опустив его вниз, и сглотнул, не в силах удержать абсолютно счастливой благодарной улыбки, помимо всего прочего наполненной практически ангельским смущением. — Конечно…

***

Мощные крылья били в воздухе, кончиками перьев разрезая воздух, оставляя после лишь тихий свист, вздымая тело их обладателя непривычными резкими толчками. Расправляясь, их белое полотно удерживало тело, позволяя медленно планировать, пока высота полёта не станет слишком низкой, чтобы рисковать быть обнаруженным. Ноги Азирафаеля уж очень устали за день, чтобы идти к отелю, в котором они с Кроули остановились, пешком, так что в сложившейся ситуации самым безболезненным и приятным выходом был полёт, а, к тому же, размяться впервые за несколько тысяч лет было чрезвычайно благим делом. Безусловно далеко не эти две причины, и даже вовсе не спонтанное желание стали поводом ангелу подставить перья легкому парижскому ветру: под его одеждой, высунув продолговатую голову через расстёгнутый ворот чужой рубашки, кольцами вился Змей, оплетая своим прохладным скользким телом чужую грудь и живот, слегка переползая и сокращая мускулы. От этих ощущений по телу Азирафаеля пробегали мурашки и легкие спазмы: кто бы что не говорил, но к подобному просто невозможно было привыкнуть. Кроули подставлял змеиный нос бьющему в морду ветру и, несмотря на то, что его глаза вовсе не были приспособлены к воздействию таких почти болезненных потоков, он всё равно не моргал. В темноте позднего вечера с высоты птичьего полёта Париж был просто невероятен: звездной россыпью сияли окна и фонари старых кварталов и улицы казались жилами, по которым бьёт чистый свет, и от этого захватывало дух. Большое и, несмотря на все «но», доброе сердце в маленькой змеиной груди буквально трепетало. Чувства переполняли демона, и он, благодарный и заворожённый, только сильнее обнял ангела своим крепким телом. А Азирафаель не спешил возвращаться в номер и специально выбирал путь подлиннее, чтобы его возлюбленный подольше смог насладиться ощущением безграничной свободы настоящего полета. А Кроули думал лишь о том, смотря на красоту растелившегося перед его глазами полотна, что ему стоило признаться в своей… Особенности. Гораздо раньше.