***
Что вы знаете о зависимостях? Можно поспорить, что практически ничего. Тогда присаживайтесь, сейчас будет лекция от знатока в этой сфере. Джон Леннон может написать диссертацию о зависимостях и получить докторскую по ним, потому что иногда ему кажется, что его жизнь — переход от одних зависимостей к другим.***
Сигареты начались еще с седьмого класса. Тогда, для того чтобы раздобыть их, надо было стрелять у друзей или красть из кармана дяди, но к концу школы сигарета во рту у Джона стала неотъемлемой частью его образа, чем-то обыденным и даже естественным. Как и черная кожанка, вихрастые локоны и, самое главное, — наглый взгляд, завершающий портрет его нахальной юности. После смерти Джулии появляется алкоголь. Джон напивается в каком-то вонючем пабе, и тем же вечером затевает потасовку, то ли с таким же пьяным мужиком, то ли со своим сверстником. Джон ничего не помнит, только вкус жгучего спирта отдается в памяти о тех днях. Джон зол на мир. Он ненавидит его, всё и всех. Он устал скрывать свой гнев и боль, и это становится почти катастрофическим, когда его ловят полицейские, прибегающие разнимать двух молодых людей. Пит тогда сказал ему: — Какого чёрта, Джон? В этом пабе ты сидишь чаще, чем на уроках. Леннон ничего не говорит. За него говорят кулаки. Он смутно помнит что-либо, но в какой-то момент все обрывается, когда его лицом утыкают в окно машины, заломив обе руки. — Сейчас же прекрати, я тебе говорю! — говорит усатый полицейский. — И что вы мне сделаете? Убьете так же, как мою мать? — мужчина, ошарашив, ослабляет хватку, давая Леннону вырваться. Он харкает кровью прямо на капот, и убегает, не слыша окрики друга и полицейского. Сердце стучит так громко, что отдается рокотом в ушах. Он вспоминает скорую машину, окровавленный полицейский кэб, мёртвое тело матери, прикрытое простыней. Он помнит чувство разорванного сердца, ощущает присутствие Смерти так близко, как никогда до этого. Она стоит за углом, сверкая голым черепом на свету, и смотрит прямо на Джона своими пустыми глазницами. «Забери меня тоже», — жалобный шепот, почти умоляющий. — «Жизнь это слишком больно...» У нее нет губ и рта, но она улыбается. Бесшумно идет к безжизненному телу, укрывая его своей мантией, которая как черная дыра, поглощает все вокруг: и тела, и пространство, и свет, и жизнь. Он хочет ступить ближе, чтобы его засосало в этот водоворот неизвестности, но его останавливает голос, похожий на шелест сухих листьев, похожий на скрип ржавой калитки, на хруст костей, на шум падающей земли, усыпающий крышку гроба, где покоится тело его матери. «Ты погубишь себя сам».***
Наркотики Джон, вместе с остальными членами группы, в первый раз попробовал в Гамбурге. Что это было конкретно? Черт его знает, Джон до сих пор с трудом выговаривает название этой дряни. Они играли в немецком баре, и там познакомились с Астрид Кирхгерр, — солнечной, умной и обаятельной девушкой. Стюарту нравилась она, а Джону нравились разноцветные пилюльки, которые приносила Астрид им после длительных выступлений. — Этот фенметразин, — крутит прозрачный пакетик в руках девушка, — Можно взять только по рецепту врача, но у меня знакомый аптекарь. Что же, они играли по десять часов подряд. Сил не было даже на то, чтобы снять одежду, — засыпали в таком виде, снова просыпались в чертову рань и тащились на сцену. Но с помощью их «палочки-выручалочки» силы вновь наполняли тело Джона. Вместе с таблеткой растворялась усталость, а хмурые пьющие лица в баре казались даже немного приветливыми. Вообще мир становился необъяснимым образом немного лучше и проще. Однажды Леннон набирается такой смелости, что спустя три песни воодушевленно орет в микрофон: — Эй, немцы! А мы выиграли войну! Он высоко держит поднятую голову, наслаждаясь чужим неведением — тут никто не говорит по-английски. И тут до его правого уха доносится смех: высокий, чистый и звонкий. Джон поворачивается и видит ангела. Пол, забыв на секунду про микрофон, смеется прямо в него, а затем, отшатнувшись, продолжает хихикать в сжатый кулак. Он мило жмурит нос, когда хохочет, и Джон чувствует острое желание целовать каждый миллиметр его румяной кожи на щеках. Иногда Джону кажется, что он нарвался на демона в свои семнадцать с половиной, на той самой ярмарке в Вултоне, когда повстречал Пола. Потому что разве тяга к ангельскому свету заканчивается чем-то катастрофическим, таким разрушающим как любовь? Ноющая, наводящая и почти запретная. Пол Маккартни — зависимость, с которой Джон борется большую часть своей осознанной жизни, и часто проигрывает в этой неравной схватке. Джону кажется, что у него нет шансов выйти победителем, когда он видит тонкие черты милого лица, выразительные глаза. Вы видели их цвет? Такой неясный, не то карий, не то зелёный. Как болото. Да, его засасывает в это болото. Иногда Джон жалеет, что не шагнул в своем сне ближе, навстречу всепоглощающей тьме. Потому что когда он подходит ближе к Полу, он не распадается на миллиарды частиц, как хотелось бы, а ощущает еще сильнее, чем раньше, что он жив, что он из плоти и крови. Он ощущает, что его тело несет как магнитным потоком к центру Земли, только вот он не чувствует ногами сейчас ни центра, ни земли. Сцена уплывает из-под ног, и он чувствует, как проваливается. Рука хватается за микрофонную стойку, удерживая Джона в равновесии. Гитара тянет его набекрень, как якорь морское судно, и он снимает её с себя. — Думаю нам нужен перерыв, — отголосок Стюарта доносится до Джона смутно, но разборчиво. Он спрыгивает со сцены, и не оборачиваясь на участников группы, идет на выход. Свежий воздух ударяет в легкие отрезвляюще. Глаза никак не могут сфокусироваться в темноте, и все окружающее похоже на кривые мазки на незаконченном полотне. Джон отползает куда-то в тень, нащупывая позади стоящую стену, как точку опоры. Леннон вспоминает, что одну сигарету по привычке заткнул за ухом — потому что часто курил, прямо там, на сцене. Чувствуя, как дрожат кончики пальцев, он запихивает сигарету себе в рот, судорожно ощупывая свои карманы. Резкая вспышка света ударяет глаза, и он чуть не роняет сигарету, застыв в испуге. Только через какое-то время кожа лица начинает ощущать исходящее тепло от предмета, и Джон понимает, что это всего лишь зажигалка. Он разводит маленький костер на бумажном конце, и вдыхает воздух через фильтр. Никотин действует успокаивающе и расслабляюще. Он закрывает тяжелые веки, наслаждаясь длительными затяжками. Только когда он докуривает половину, до него доходит, что зажигалка не может материализоваться перед носом по велению мысли, и что если не руки Джона протянули ему её, то значит руки другого человека. Он распахивает глаза и поворачивает голову, встречаясь с заинтересованным взглядом Пола. Тот, словно слившись с окружающей обстановкой, никак себя не выдавал, лишь наблюдая за действиями Джона. — Пол? Сигарета все таки падает на асфальт. Маккартни, не отводя глаз, все так же продолжает молча глядеть на него. Джон мысленно спрашивает, умеют ли смеяться глаза, потому что он почти уверен, что глаза Пола — да. Они чересчур веселые и почему-то пьянящие, потому что подобно алкоголю заставляют забыть обо всем, выбивая из колеи. Свет падает на ресницы Пола, и от них на лице отражаются тени, похожие на длинный зубчатый забор. Джон хочет положить на это место ладонь, чтобы проверить, колючие ли они на самом деле. — Перекур закончен, Джонни. Или это вопрос? Джон прочищает горло. Но лучше бы он этого не делал, потому что потом он заявляет прямо в лицо напротив: — А ты красивый. Пол закатывает свои пленяющие глаза, и Леннону кажется, что это похоже на ускоренную версию заката солнца. — Я скажу Астрид, что от этих таблеток ты становишься не бодрее, а еще тупее, чем был. И разворачивается на каблуках, выходя из переулка. Тело Джона, словно спутник, привязанный к планете, следует за Полом, и он улыбается сам себе. «Они просто делают меня честнее».***
Можно ли назвать успех зависимостью? Потому что пьянит он пуще любого пойла. Успех накрывает волной, а Джон плохо держится на плаву, и периодически тонет: то в лапах хотящих его женщин, то в алкоголе, то в лучах славы, то в глазах Пола... Ах, снова Пол. Пол окружает его. Везде. Вы знаете, что такое делить одноместный номер на двоих? Засыпать, наблюдая перед собой умиротворенное лицо, чувствуя как внутри взрываются сотни фейерверков только от вида проглядывающей через сон улыбки. Джону страшно, что став популярнее, они будут ночевать в отдельных номерах, и он больше не сможет спать с Полом в одной кровати, делить с ним одно одеяло, ощущать рукой теплое отлежавшееся место на другой половине кровати, вставать от мерзкой трели будильника, а не от ласкового: «Джонни, вставай, нам уже пора». Джон ловит каждую эмоцию Пола, неотрывно наблюдая за тем, как расцветает на губах улыбка, как начинают светиться глаза от энтузиазма, как шевелятся губы Пола, как он, запинаясь, пытается говорит с ревущей толпой, которая сбивает его с толку. Его захватывает ноющее чувство в животе: когда Пол краснеет, сотни, миллионы бабочек рвутся наружу, крыльями разбиваясь об стенки желудка. — Большое спасибо, большое вам спасибо. Ах, ну, да, — мямлит Маккартни, видя ответную реакцию зала. — Для следующей песни, которую мы хотим спеть, для неё надо... Хорошо, хорошо, потише, шшш... Пол безуспешно пару секунд пытается утихомирить кричащую толпу, но в его вежливую речь врываются резкие слова Джона: — Заткнитесь, когда он разговаривает! — которое встречается еще более бурными выкриками, чем раньше. Джону кажется, что он сейчас оглохнет, но он продолжает смотреть на Пола, который, рассмеявшись, поддакивает Джону. В его глазах он видит благодарность, и Джон пытается запомнить этот взгляд, немного растерянный, сбитый с толку, но чрезвычайно нежный и благодарящий.***
Джон понимает, как сильно влип, когда видит Пола с кем-то рядом. Не просто рядом, а когда стоящий возле Маккартни человек отчаянно хочет заполучить его внимание. В венах закипает ревность, когда чужие жадные руки касаются его. — Пол, а можно тебя обнять? Маленькие руки прижимают к груди фотографию с только что полученным автографом, а глаза заискивающе глядят в растерянное лицо. — Обняться? Ну, я не знаю, — взволнованно отвечает Пол, перекатываясь с пяток на носки. Его рывком тянут в сторону руки Джона, буквально волоча в противоположном направлении. — Эй, — Маккартни тормозит каблуками своих туфель, хватаясь руками за стену. — Джон! В следующий миг он упирается лопатками в стену. Руки Леннона в мертвой хватке все еще держат его за пиджак. Пол растерянно смотрит в глаза друга, и там столько кипящей злости, что это почти пугает его. — Какого черта ты делаешь? — Спасаю тебя от участи быть изнасилованным. — Да брось, это просто девчушка! Безобидная и милая фанатка. Опасный треск рвущейся ткани. У Джона дрожат кулаки, и следующую фразу он выплевывает с презрением, выдерживая недолгую паузу: — Прости, я не знал, что у тебя в планах было её трахать. От удара в живот Джон задыхается. Или от противоречивых чувств, которые душат его горло? Руки разжимаются, шаг назад. Когда он поднимает голову, то слышит: — Ты псих, Леннон. Глаза напротив почти такие же злые, как у него самого. Такие ярко-зелёные, почти как обои в этом длинном коридоре. Джон смотрит, как шевелятся тонкие ноздри, как вздымается его грудь, как напрягаются желваки на белоснежной шее, как взбухает прожилка на покрасневшем лбу. Хочется прижаться к ней губами, чтобы ощутить дикий пульс, коснуться напряженного лба в невинном извиняющемся поцелуе. Джон придвигается ближе, так близко, что наклонившись вперед, почти кладет подбородок на напряженное плечо, говоря в пару сантиметрах от уха: — О да, псих. Может тогда не стоит стоять так близко ко мне, Макка? Никогда не предугадаешь, что психи могут выкинуть в следующую секунду. И выжидающе смотрит на застывшее лицо, расплываясь в хищной улыбке. Пола хочется в собственническом порыве прижать к себе, чтобы к нему не касался больше никто и никогда, чтобы на его нежной коже были только его ярко-красные отметины, чтобы только запах его одеколона путался в волосах и одежде. И Джону нисколько не стыдно за такие эгоистические желания. Он следит за движением кадыка, когда Пол сглатывает подкатившийся ком в горле. В глазах напротив просыпается смелость и почти дерзость, и Джону кажется на секунду, будто глядит в кривое зеркало. Нет, Полу не идет эта нахальная усмешка. — И что ты мне сделаешь? Джон выводит невидимые узоры на его плече, и в задумчивом голосе проскальзывают предостерегающие нотки. — Тебе и вправду лучше отойти. — Почему? «О, решил испытать судьбу, малыш?»— думает мельком Джон, качая головой. — Тебе не понравится то, что сейчас произойдет. Он чувствует как тело Маккартни напрягается, и думает, что все обойдется. Что вместе с Полом уйдёт глупое желание впиться в его губы, стирая с них гаденькую ухмылку. Он считает мысленно до трёх. «Раз, Два, Три...» Но Пол не двигается ни на миллиметр. Джон заглатывает воздух, как перед прыжком в воду, и наклоняется вперед. На вкус Пол такой дурманящий и крышесносный, что Джон думает, что если он не ощутит эти чувства от поцелуя с ним ещё хотя бы раз в жизни, то не выживет. Вкусив этот плод, он не сможет вернуться назад. Пол Маккартни — так зовут его зависимость, которая с каждым днём усиливается все больше и больше. Он позволяет своим пальцам зарыться в чужих волосах, словно пересчитывая колоски пшеницы. Он позволяет своему языку скользнуть внутрь, и эта секунда дарит ему больше удовольствия, чем все часы плотских утех с кем-либо. Он узнает, что Пол внутри такой же тёплый, как и снаружи. Джон открывает глаза, и вблизи видит дрожащие ресницы. И Джон возненавидел то, что кислород кончается так быстро, заставляя отлипнуть от манящего рта. Он так и остается в парочке сантиметров от лица Пола, зависнув. Пальцы все ещё прячутся в темных прядях. — Я... — сипло выдает Пол, спиной прижимаясь к холодной стене. — Ненавидишь меня? Пол смотрит в выжидающие глаза напротив, видит, как сужается и расширяется зрачок, как в карих глазах плавают сомнение и смятение. — Нет. «Ну как его можно ненавидеть?» — сама эта мысль заставляет Пола улыбнуться, и он, опуская глаза, кончиком пальца проводит по вздымающейся груди Джона, еле-еле касаясь ткани рубашки. То, как целовал его Джон, не целовал его никто. Пол думает об этом, когда его вновь вжимают в вертикальную поверхность, когда он хватается за чужие плечи как за спасательный круг, когда их губы снова сталкиваются в поцелуе.***
Джон думает, что кислота — это то, что он давно искал. Конечно, он перепробовал в жизни много дряни, но она действовала безотказно. Непредсказуемо, каждый раз вызывая спектр абсолютно разных эмоций. У него всегда хорошо работало воображение, но то, как действовал его мозг во время очередного трипа, нельзя было сравнивать с обычным вдохновением. Боже, это словно открыть дверь в другое измерение. Вещи и окружение остаются теми же, но смотришь ты на всё это иным взглядом, замечаешь то, что никогда бы раньше не заметил, вдохновляешься всем и сразу. Он не помнит, когда это произошло впервые. Но помнит, когда он это сделал это в первый раз вместе с Полом. И речь тут не только о наркоте. В какой комнате это было? Наверное, в номере просторного отеля. К тому времени, когда он нещадно целовал податливые губы Пола, ЛСД медленно растворялся внутри, окатывая тело приливами лёгкости. Маккартни лежал под ним, шутливо отпихиваясь, но Джон, не хотя выпускать его из крепких объятий, фиксирует его запястья над головой, вжимая их в подушку. — Эй, полегче, ковбой, — присвистывает Пол, посмеиваясь. — Какая муха тебя укусила? И долго, выжидающе смотрит на Джона, подмечая некоторые изменения в его лице. — Ты что, правда под мухой? — Лучше. Он достает из заднего кармана бумажные квадратики со смайликами — марки. Отрывает одну, удерживая между пальцами. Затем долго и проникновенно целует приоткрытые губы, чувствуя, как с каждой секундой тело Пола становится все более расслабленным. Он отрывается от мягких губ, и Пол пытается отдышаться, широко открытым ртом глотая воздух. Джон сует палец с маркой на кончике и тычет ею в его язык. Маккартни, выпучив глаза, громко хмыкает. — Расслабься, Макка... Пол может поклясться, что это не голос Джона, а голос Змея-искусителя, облик самого демона шепчет ему на ухо, подбивая на грех. Но Пол, в обход своей внешности, далеко не ангел, и просто откидывает голову на подушку, выжидая. Кислота, пропитавшая бумажку, тает на кончике языка, как тлеющая сигарета. Через час их охватывает калейдоскоп красок. Голос Элвиса, доносящийся из проигрывающей пластинки, замедляется в тысячи раз, и песня из баллады о любви превращается в набор продолжительных нот, но Пол думает, что не слышал никогда ничего прекраснее этого. Джон же не слышит ничего вообще. Пол стал для него всем и сразу, и здесь не было переносных смыслов. Он думает, что чуть вьющиеся локоны на голове похожи на огромные тёмные волны, на цунами, которые поглощают всё на своей пути, в том числе и его пальцы, которые он добровольно запускает в мягкие волосы. Руки убирают пряди, обычно прикрывающие большую часть лба, и это напоминает ему отлив волн. Лоб Пола похож на белоснежные пески пляжей Кубы в Кайо-Ларго. Большой палец нежно проводит по коже, разглаживая морщинки из-за приподнятый бровей, и Пол расслабляется, закрывая глаза. Мир под закрытыми глазами не монотонно-чёрный, а еще более красочный, чем с открытыми. Пол ощущает всем телом любовь, которая окружает его, словно он плавает в теплых водах Карибского залива. Земля пропадает из под ног, и дно не ощущается, но это его не пугает, он с готовностью ныряет в глубины этого океана любви. Как за спасательный круг, он хватает Джона за предплечья, спину, за шею, прижимая к себе теснее, в желании раствориться то ли в Джоне, то ли в соленой воде, и выплыть на берег уже новым существом, появляясь вместе с морской пеной. Кожа под пальцами Джона бархатная и упругая, губы скользят по ней, оставляя за собой надписи из влажных дорожек, и единственное слово, что есть в их языке жестов, — «Любовь». Он узорами кружит, словно губы — кисточка, а поцелуи — штрихи, смазанные, без чётких границ, после некоторых ничего не остается, а от некоторых на белой, как полотно холста, коже Пола, расцветают бутоны роз, сделанные из алых засосов. Джон оценивающе глядит на свою картинку, и считает, что в ней все идеально, потому что ему никогда не доводилось писать натюрморты на таком красивом холсте. Его полотно рвано дышит, и прижимает дрожащими руками ладонь Джона к своей груди, и Леннон через кожу впитывает в себя бешенный ритм его сердца. Эти удары кажутся Джону ритмичной импровизацией, отчего он восторженно шепчет в лицо Полу: — Потрясающая перкуссия, малыш, — восхищается Джон. — Отличная игра на барабанах. — Не называй меня малышом, — капризным тоном отвечает Маккартни, поджимая губы. — Я лучший музыкант на свете, вообще то... — Но для меня ты малыш, крошка Поли, — Джон щекочет своими усами ребра Пола, когда снова принимается писать свои «картины», губами прижимаясь к теплой коже в нежных поцелуях. Он чувствует как в беззвучном смехе подрагивает под ним тело Маккартни, ощущает цепкие пальцы, схватившие волосы на затылке. — Малыш это Джордж, — упрямо продолжает Пол, оттягивая надоедливую голову Леннона назад. — Малыш Джорджи младше меня на два года... Пол начинает весело хихикать, и Джон готов поклясться, что из его глаз сыпятся искры. — А ты старик. Старый Джон! Пенсия не за горами, — дразниться Пол, не как двадцатипятилетний, а как пятилетний. У настоящего Джона, каким он был в поистине редкие моменты, был тяжелый взгляд, полный одиночества. Его глаза будто принадлежали не молодому парню, а ветерану войны, и Пол знал, что Джон, по сути, всю жизнь воевал внутри с самим собой. Он украдкой наблюдал, как Леннон курит и по привычке задумчиво смотрит в даль, нервно теребя карандаш в руке. В блокноте неровным столбиком друг за другом идут строчки зарождающейся песни, а над ними главенствует название, надпись большими буквами «Джулия». Они оба потеряли мать. Но почему-то Пол остался по-детскому добрым и наивным, а у Джона в глазах застыло стеклянное одиночество. Маккартни думает, что это из-за того, что он рос в любящей семье, а Джон жил каждую неделю в разном месте, кочуя от родственников к знакомым. В пятнадцать лет он и не понимал этого, завидуя, что у тети Мими дома есть телевизор, и Джон может смотреть веселые телепередачи и шоу. Пол не замечал тогда, каким взглядом на них смотрит Джон, когда его обнимал отец, или когда он брал младшего брата за руку, когда переходил с ним дорогу. Наверное в нем Джон искал того самого младшего брата, бесконечно одаривая Пола своей любовью, которая была зачастую неуклюжая, странная, а иногда и вовсе — невыносимая. Пол думает, что Джон так и не научился принимать любовь, видеть её вокруг. Он только и может, что отдавать свою заботу Полу, в своей привычной манере, — иногда пряча её за шутливыми комплиментами, иногда за плохо скрывающимися долгими взглядами в его сторону, иногда в строчках песен, где он прятал свои признания. Джон столько писал о любви, но ничего о ней толком не знал. Любил, почти отчаянно. На грани срыва. По-другому не мог. Пол знал, прощал, мирился первым, потому что тоже любил. Он тянется к его губам, чтобы Джон наконец закрыл свои глаза, прикрывая веками обнажившуюся боль во взгляде, а Леннон в эту секунду сравнивает ресницы Пола с порхающими крылышками бабочки. Дотронься, — и на кончиках пальцев останется цветочная пыльца. Пол настойчивый и неумолимо страстный в своих движениях. Джон чувствует вкус его губ, и это отдаленно напоминает ему вкус шипучей газировки. Он со всей радостью отвечает на этот поцелуй, потому что любит сладкое и газированное. А ещё Пола и его губы. Руки скидывают болтающуюся на руках рубашку, и тянутся к пуговице на штанах, выуживая из их плена длинные ноги Пола. Тот удивлённо охает ему в губы, глазами спрашивая: «Что ты делаешь?» Джон словно думает руками и губами, а не головой, поэтому просто отвечает на все вопросы новым поцелуем, и кажется, Пола этот ответ устраивает. Диалог без единого слова, но понятный обоим. Маккартни вздыхает, когда прохладные пальцы касаются самого горячего места на его теле, и протяжно стонет на последующие ласки, переходя из низкого утробного звука в высокий фальцет. — Чудесно поешь, любовь моя, — восторженно шепчет Джон, пытаясь словить губами мочку уха. — Спой мне ещё одну песню, моя радость... И Пол поет, с каждой новой нотой прогибаясь в спине, двигая плечами, переворачивая голову с одного бока на другой. Его рот ни на секунду не закрывается, и он звучно реагирует на каждое действие Джона, на каждый толчок внутри него. Он чувствует себя инструментом в умелых руках, которые нажимают и трогают его в разных местах, выуживая из тела музыку. Пол чувствует, что он фортепиано, когда Джон заставляет его стонать то тихо, то громко, чувствует, что он гитара, когда Джон дёргает его за терпение, сбиваясь с неугомонно бешеного темпа на неспешный, оттягивающий. Пол бас, когда из груди выскакивает чуть ли не рык, и арфа одновременно, потому что на струнах его души, что так прочно связана с телом, никто еще не играл так умело, как Джон. Джону кажется, что весь мир раскрашен в цвета их нового альбома «Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band», такой же броский и яркий, потому что перед глазами мелькают цветастые пятна. Он кусает кожу на оттопыренных лопатках, носом зарывается в их изгиб, и у Пола в этом месте должны быть белоснежные крылья, которые он, видимо, тщательно прятал сейчас. Рука Джона хватается за несуществующий нимб над головой Маккартни, чтобы сбить, сломать его к чертям, потому что они вместе сейчас ступают за границу порока. Пальцы снова в мягких волосах, а затем бегут по позвоночнику к ложбинке между ягодиц, двумя руками сминая их, вцепляясь в бедра, нажимом оставляя на коже белые следы, которые потом как снег, тают на глазах. У Пола чертовски красивая спина, но он хочет видеть его лицо, потому что ощущает, что продержится совсем еще недолго. Джон переворачивает Пола на спину, сталкивая их лбы, упираясь взглядом в глаза, которые сейчас напоминали радужный калейдоскоп. Пол смотрит в ответ, не моргая, и когда Джон входит вновь, закрывает глаза, откинувшись назад, выдыхая сдавленный стон прямиком из легких. Джон целует открывшуюся шею, и остается на ней мучительно долго, потому что замечает реакцию Пола, более яркую и несдержанную. — Я нашел твою уязвимость, Пол? — говорит Джон довольным тоном, прикусывая кожу возле кадыка. — Моя уязвимость это ты, — хриплое признание, которое заставляет адреналин в крови подскочить, а пульсацию в висках отдаваться в ушах. Наверное, в эту секунду Джон ощутил, как падает в бездну, потому что зависимость — это бездна. В ней темно и нет никого, и ничего, она только заставляет тело в конвульсиях скручиваться от нескончаемого желания, потому что, переполненное зависимостью, которая теперь переросла в жизненную необходимость. Он нуждается в Поле так, как никогда до этого. «Что же ты делаешь со мной, Пол?», Джон слизывает космическую пыль с белоснежной шеи, и он сам себе кажется ничтожным спутником, маленьким астероидом, который гравитацией привязан к Полу, к его планете, к его огромному и совершенно прекрасному небесному телу. И Джон не противится ничему, своим мыслям в первую очередь, потому что был бы счастлив быть просто пылью или частицей, лишь бы находится рядом с Полом, лишь бы чувствовать его снова, попробовать этот незабываемый вкус Млечного Пути, плыть по нему вместе со своей прекрасной планетой, именуемой Пол Маккартни, по необъятным просторам Галактики. Разве мысль того, что они всего лишь песчинки в масштабах Вселенной пугает? Какая к черту разница, Джон готов по орбите носится вокруг Пола до конца своей жизни, пока их не засосет черная дыра или не сотрет на маленькие миллиарды кусочков летящая комета. Но это же произойдет так не скоро, кажется впереди — вечность, а что может быть лучше вечности вместе? Это, наверное, математически невозможно, но Джон любит Пола с каждой проведенной минутой вместе все больше. Он думает, что здорово было бы дожить до такой старости, ведь тогда деменция или маразм стирали бы в его памяти какие-то детали или воспоминания о Поле, и он смог бы снова находить их в нем, открывать что-то новое, которое на самом деле было чем-то хорошо забытым старым. Они бы замечательно смотрелись вместе, — дряхлые, седые, с глубокими морщинами на лице, но с такими же влюбленными глазами. Они бы сидели вдвоем в саду огромного поместья Пола, — потому что Джон прекрасно знает, как Маккартни обожает роскошь, и наблюдали бы за тем, как цветет весна, держась за руки. Джон, наверное, совсем к тому времени станет слепым, и даже не будет различать очертания цветов, для него все это будет зеленым полотном с разноцветными кляксами, но даже если и так, он бы все равно посчитал это самым прекрасным пейзажем, если Пол подумал так. Рядом с Полом все становится безумно красивым. Джон долго не может прийти в себя от фееричных ощущений, которые они испытывают в конце. Пол лежит под ним, задыхаясь, и Джон только и может, что целовать и целовать его пальцы, руки, плечи, немного обгорелые от палящего солнца.***
А еще Джон знает, как никто другой, что зависимость, — это боль. Нестерпимая, бьющая по нервам, заставляющая нутро сжиматься в диких конвульсиях. Джону больно, когда он видит холод в зелёных глазах. Джону больно, когда они стараются не смотреть друг на друга слишком часто и долго. Джону больно, когда он спиной ощущает напряжение, повисшее в студии. Но Джон отлично притворяется. Он надевает свои солнечные очки, как будто в его жизни и правда ясно и солнечно, натянуто улыбается и не перестает шутить. Его слова режут остро, выводят всех из себя, и Джон не знает, где он, а где его ехидное альтэр-его. Джон ловко делает вид, что ему плевать. Плевать на группу, на мнение окружающих, на Пола. Джон пытается убиться свою любовь, а вместе с этим и зависимость. Он погружается в другие зависимости, — слишком много курит, пьет, ловит кайф, сближается с Йоко, лишь бы не чувствовать внутреннюю утрату, не чувствовать как он сильно тоскует по Маккартни. Он часто ругается, почти специально, с ним, хороня с каждым разом свою любовь, вырывая себе яму ещё более глубокую. Он закидывает ее толщей земли, когда говорит, что «Beatles больше нет». Взгляд Пола, полный недоверия, ощущается словно окурок прожигающий кожу, но Джон терпит, отчаянно пытаясь забыть, уничтожить, избавиться от его зависимости. И Джону кажется, что у него получается. Так легко не думать о Поле, когда больше не видишься с ним, когда прячешься за расстоянием в тысячи километров. Джон прячется в белоснежной квартире в Нью-Йорке, а Пол где-то там, за Атлантическим океаном, в Шотландии, окружен бескрайними полянами лугов и лесов. Он больше не нужен Маккартни, у него есть свое солнце, — теплая и нежная Линда. Она не светит как Джон, потому что он то ярко пылает на небосводе, то прячется за серыми облаками, то испускает из себя почти испепеляющий жар, то нежит в лучах своей любви. Джон никак не похож на мягкое весенне солнышко, которое греет Пола там, в его поместье в Шотландии. Джон думает, что находит уединение рядом со своей женой. Маленькая японка усмиряет его внутреннюю бурю, помогает выиграть в этой войне с самим собой. Ему больше никто не нужен, потому что Йоко — жена, приятель, любовница, с ней он может поругаться, поспорить, посмеяться, поплакать, когда на него накатывает внезапная слабость и немощность. С ней он может чувствовать себя и ребёнком, и мужчиной. Джон почти забывает, что они любили друг друга. Словно не было Парижа, в котором они вместе праздновали день Рождение Джона, только вдвоём. Словно это не было признаний в песнях, словно Джон не адресовал Полу строчки: «В моей жизни я люблю тебя больше всех».* Словно в жизни Джона и не было Пола вовсе. Как будто бы сотни тысяч мгновений, наполненных любовью, и вовсе не существовали. Конечно, это ложь, но Леннон предпочёл её, потому что правда травит рассудок. Ложь делает мысли о том, что он больше никогда не сможет поцеловать Пола, коснуться, зарыться в густых волосах, менее убийственными.***
В один день Пол заходит к нему в гости. Он словно фрагмент пазла из другой коробки, не вписывается в белую гостиную. У Пола цветастая рубашка и выгоревшие волосы, отросшие и немного лохматые. Джон боится смотреть на незваного гостя, потому что его стена, которую он выстраивал между ними годами, может рухнуть в любую секунду. Пол усаживается по-удобнее на кожаном диване, и от этого он противно скрипит. Джон стоит у окна спиной к нему, судорожно глотая никотин из зажженной сигареты. Он скуривает ее до фильтра, а потом тянется к новой. — Может хватит? Это уже четвертая. Джон чиркает зажигалкой, играясь с ней, вертя в нервных пальцах. Он пытается придумать, под каким предлогом может выпроводить Маккартни, или сбежать из квартиры, а лучше из страны. К сожалению, голова не придумывает идеи лучше, чем сигануть в открытое окно. — Милый дом. Необычный... дизайн, — комментирует Пол белые обои, ковры, мебель. — Белый это символ мира и согласия, ведь так? Боже, как это насмешливо звучит. Только Пол Маккартни может так вежливо и ненавязчиво выводить Джона из себя. — Слушал твой альбом в машине. Очень мило с твоей стороны посвящать мне целую песню. И да, я замечательно сплю.* Джона передергивает. Он поворачивается на пятках, плотно сжав челюсти. Леннон ощущает, что стена, которую он строил, была вовсе не из камня. Его баррикада была ничем не лучше архитектуры младенца, которая состояла из игрушечных кубиков. Одно неосторожное касание, — и пирамидка летит вниз, рассыпаясь на множество разноцветных квадратиков. — Если память мне не изменяет, твой альбом вышел первее, — Леннон широкими шагами добирается до дивана, и угрожающе нависает над Маккартни, смотря на него сверху вниз. Пальцы впиваются в спинку дивана. — Очень умно назвать таким способом меня бараном.* — Да, но тот, кто действительно начал это первым, — ты. Ты первый заявил об уходе, ты стал водить Йоко в студию, ты первый выпустил сольный альбом, если конечно какофонию из криков и стонов можно назвать музыкой.* Злые глаза прожигают Джона взглядом, и в них плещется столько боли, что ему самому становится нестерпимо плохо. — Если тебе будет легче жить, думая, что я во всем виноват, то отлично. Я виноват! Доволен, Пол? Сколько времени он не произносил это имя? Раньше Джон всегда говорил его с нежностью в голосе, обозначал всю свою любовь в этом коротком имени, которое занимало все сердце. Маккартни поднимается со своего места, и они стоят друг к другу вплотную, так близко, что Джону кажется, что он слышит как громко бьется чужое сердце. Или это его собственное? Раньше их сердца звучали в унисон. Иногда им не надо было даже слов, чтобы сказать что-то друг другу. Джону надо было только взглянуть в глаза, чтобы понять, что Пол его любит. А что сейчас? Джон упрямо смотрит в ореховые глаза, выискивая там ответ. Это кажется сначала бесполезным, потому что слишком долго они не общались друг с другом, чтобы вернуть то молчаливое согласие, которое было между ними. Джон ищет, но натыкается лишь на упрямство, непонимание, горечь, обиду. Он улавливает взмах ресниц, подобный движению крыльев бабочки, — Пол закрывает свои глаза. А затем открывает вновь. И теперь Джон видит в них совсем другое, — усталый взгляд, смирение, прощение, и, неужели этот затухающий огонек — любовь? Пол остывает первым, а Джон за ним. Они продолжают стоять друг напротив друга, — как две противоположности, инь и янь. Больше нет мальчишек с одинаковыми прическами, судьба раскидала их по разные берега океана, но она же и сама свела их. До Леннона доходит ужасающая мысль, — какой, черт побери, Пол красивый, и давно спрятанное, почти забытое чувство охватывает его с головой. В его душе снова бушует огонь революции. — Зачем ты пришел, Пол? Снова напомнить мне о своем существовании? Так вот, я никогда не забывал, хоть очень хотел. Как бы Джон не старался забыть Пола, у него в итоге не вышло. Он хотел забыть, чтобы вновь не проснуться с чувством пустоты и необходимости чувствовать, видеть, касаться. Хотел убить в себе все зависимости. У него почти получилось излечить своей алкоголизм и тягу к наркотикам, но любовь, — стойкая, неубиваемая зараза. Представлять, что он ненавидит Пола было намного легче, особенно когда он был так далеко. Но вот он снова здесь, снова появился в жизни Леннона, заставляя потерять равновесие и напускной цинизм. Заставляя Джона теряться в зелёных глазах. Пол хочет отойти, чтобы не чувствовать на себе этот внимательный пленительный взгляд, чтобы не ощущать тепло чужого тела, которое оглушающе давит на него. От этой близости кружится голова, и Пол хватает плечо Джона то ли чтобы оттолкнуть, то ли чтобы не упасть. Как по команде рука Джона переплетает пальцы, они прижимаются друг к другу лбами, поддавшись внутреннему магнетизму, — удивительно, как сильно притягиваются противоположности. Они дышат в опасной близости друг к другу, и Джон чувствует, что шаг вперед, — и он вновь проиграет в войне со своей зависимостью, именуемой Пол Маккартни. — Если я поцелую тебя, то сойду с ума. — Разве не уже? Какой нормальный человек сделает гостиную абсолютно белой? — Тебе лучше заткнуться. — Ну так заткни меня. Джон, падая в эти объятья, падает в бездну. Только вновь почувствовав касания губ Леннон понимает, как по ним скучал. Пол пахнет солнцем и свободой, — Джон представляет, как они бегут по бескрайним зеленым лугам, вокруг них ничего, кроме высокой травы, а над ними простирается бескрайнее небо. — Я простил тебя еще до того, как ты меня обидел, — шепчет Пол, улыбаясь. — Пообещай мне больше никогда меня не бросать. — Обещаю, — говорит Джон, скрепляя свою клятву поцелуем.***
Джон прекращает бороться со своей зависимостью. Он принимает все её прихоти, потому что сам не хочет больше уходить, обманывать себя. Он любит свою зависимость, потому что она заставляет его просыпаться по утрам, она заставляет сочинять и посвящать ей песни, заставляет хотеть прожить еще один день. Кто знал, что ему их отведено так мало? Джон умирает он кровопролития, — долго и медленно, тая на глазах. Перед глазами все размывается, вокруг шум голосов, писк аппарата жизнеобеспечения. В последний час его окружает мгла и он больше не чувствует пальцы Йоко на своем запястье. Джон снова встречает Её. Смерть. Она стоит у края его койки, выплыв из ниоткуда. Как иронично, — когда он виделся с ней в прошлый раз, он умолял принять себя в её объятья. Сейчас он цепляется за свою жизнь всеми остатками сил. — Снова ты. — Теперь ты не рад меня видеть? — Почему же. Я бы встретился с тобой ещё несколько раз. Прошу, пусть это будет не последний... Смерть качает головой. Она не навевает на него чувство ужаса, наоборот — Джона окутывает чувство покоя. — Ты сильный человек. — Ошибаешься. У меня много слабостей. — Ты всю жизнь боролся с ними. — Верно. Но одной я проиграл, — в голосе звучит улыбка, почти нежность. — И эта слабость тянет тебя назад? Последнее что он слышит, — длительный писк аппарата жизнеобеспечения. Последнее что он видит, — потухающие огни операционной. Вместе со светом уходят стены, потолок, врачи, Йоко, койка. Тьма пожирает все, и липнет к телу Джона неприятной вязкой субстанцией. Она несёт его, словно речное течение, в неизвестном направлении непонятно сколько времени. Стоит Леннону закрыть глаза, как он оказывается вновь под солнцем, на лугу. Вдалеке виднеется фигурка человеческого силуэта, — это Пол. Он давит высокую траву босыми ногами, за спиной у него гитара. Пол бежит по поляне усеянной полевыми цветами, придерживая на голове соломенную шляпу. Затем, устав от возни, садится на траву, прямо возле того места, где находится Джон. — Я так сильно зависим от тебя, что даже Смерть не может меня остановить, — смеётся Джон, но Пол его не слышит. Он продолжает смотреть вперёд, на небо, а Джон по привычке пытается коснуться его лица. Ничего не выходит, — он покинул свою физическую оболочку. — А может это не моя душа, а предсмертные галлюцинации? Вечереет. Пол вытаскивает из-за спины гитару, и начинает играть мелодию. Сначала поет песни из его нового альбома, потом вспоминает что-то из «битловского» периода, а потом наигрывает только что придуманный мотив. Джон наблюдает за ним, за таким счастливым и умиротворенным Полом. Только жалит мысль о том, какую боль предстоит Маккартни испытать завтра. Джон представляет как на всех газетах мира один и тот же заголовок: «Смерть Джона Леннона», представляет как держит одну из таких газет Пол, как начинают дрожащие пальцы комкать бумажный лист. Он представляет солёные дорожки слёз на щеках Пола, и единственное, о чем Джон жалеет, это то, что он не сможет их вытереть. — Blackbird singing in the dead of night. Take these broken wings and learn to fly* — поет тем временем Пол, и Джон чувствует накатывающую грусть. Если бы он сейчас дышал, то, наверное, задохнулся бы от этого чувства. Нет, он не боялся Смерти, и не жалеет о её скором приходе. В конце концов, разве смерть, — не один из этапов жизни? Даже если герой умирает, легенда остается. Джон верит, хочет верить в то, что будет жить в памяти людей, в музыке и поступках, который он оставил. — All your life you were only waiting for this moment to arise... Медленно садится солнце. Оно оранжевым светом окрашивает небо, испуская последние предзакатные лучи. Пол любуется закатными красками неба, а Джон чувствует, что рассеивается, как туман. Он растворяется в последних солнечных лучах, тьма забирает его обратно в свои вечные объятья. Он улыбается, потому что видеть Пола в конце его жизненного пути, — лучшее, что он мог бы сейчас пожелать. Он доволен тем, что последнее что он увидит, не плачущее лицо жены, не мрачные лица свидетелей или врачей, не дьявольская улыбка его убийцы. Последнее что он увидит, — Пол Маккартни, и это наполняет его душу радостью. Пол смотрит на ночное небо, закидывая гитару обратно за спину. Он встаёт на ноги, — дома его ждет вкусный ужин, жена и дети. Он в последний раз глядит на ярко горящие звёзды, и думает, что было бы прекрасно, если бы Джон был бы рядом с ним сейчас, разделил этот миг. Он еще не знает, что его постигла участь миллиардов звезд, что потухли. Они находятся несравнимо далеко, эти блестящие драгоценные камни, и пока их свет летит до нашей земли, проходит сотни тысяч лет. Даже если они давно потухли, мы будем видеть свет бегущий через бескрайние просторы космоса. Ведь пока он долетит до нашей планеты может пройти не одно столетие. Смотришь на какую-то звезду, а её на самом деле уже нет. Но какая разница? Ведь они окрашивают космическую темноту в сапфировое, изумрудное, рубиновое сияние. Джон Леннон такая же звезда, алмаз среди них, — неповторимый, искрящийся, продолжающая блестеть на ночном небе для Пола даже после своей физической смерти. Пройдут десятки лет, а Джон будет где-то там, на небесах с алмазами.